Поводом раскола XVII века, который проходил не только по Церкви, были многие проблемы: руководство государства и Церкви стремилось установить тесное взаимодействие с православными Церквами, которые ориентировались на Греческую церковь; иерархи стремились к большей централизации руководства Церковью; их беспокоило падение нравов в народе и в среде духовенства, распространение нехристианских явлений; при возрастании западного влияния в культуре усиливалась секуляризация; между царской и церковной властью возрастало соперничество. В XVII веке сказались результаты духовного крена, который произошёл в конце XV – начале XVI века. Навязанные иосифлянством натуралистические формы и рационалистический дидактизм искажали религиозное сознание народа.
«В XVII веке процесс отклонения народной религиозности от ортодоксального христианства в сторону фольклорно-языческих элементов значительно усиливается. Религия во многом утрачивает свою собственно христианскую духовность, усиливается “обрядоверие”. Возрастает роль главного отношения языческого мироощущения – человек – природа, действенной пружиной которого была магия, соответственно возрастает вера в магическую силу и христианского обряда. Повышается значение культа святых… [которые]почитались в первую очередь как реальные помощники в мирских делах. Возрастает фетишистское отношение к иконам… [которые]часто почитались в народе за самих изображённых на них святых, и обращались с ними нередко так же, как древние славяне с идолами, – наказывали, выбрасывали, если они не выполняли какой-либо охранной или хозяйственной функции. К этому следует добавить чисто формальное отношение к богослужению, как со стороны прихожан, так и со стороны клира» (В.В. Бычков). На смену средневековому цельному сознанию, ориентированному на сакральные сферы и на познание духовной сущности явлений, приходит сознание секуляризованное, направленное на бесконечные «открытия» в природе, на натуралистические, а не мистические свойства явлений, на информацию и бесчисленные знания, а не софийную мудрость. Сказывалось усиление натуралистических тенденций и в искусстве: «С середины века начинает активно меняться художественное мышление, по пути отхода от средневекового символизма в сторону реализма и натурализма» (В.В. Бычков).
Кружок ревнителей благочестия, или боголюбцев, состоявший из московского духовенства (в который входили и Аввакум, и Никон до патриаршества), с 1645 до 1652 года практически руководивший церковной и культурной жизнью, выступил инициатором преобразований в Церкви для укрепления нравственности и благочестия, повышения авторитета иерархов в государстве и в народе, упорядочения богослужения, его единообразия, исправления накопившихся в богослужебных книгах ошибок. Радикализм реформ патриарха Никона, бесцеремонность в обращении с вековыми традициями, методы, усугубляющие секуляризацию культуры, игнорирование самобытной отечественной религиозности вызвали яростное сопротивление со стороны некоторых церковных кругов, поддержанных народом. С этого начался раскол внутри Церкви, олицетворявшийся антагонистическими фигурами патриарха Никона и протопопа Аввакума. Защитники старой веры были крайними традиционалистами и консерваторами в иосифлянском духе. Раскол распространился на отношения власти и Церкви, что выразилось в конфликте царя и патриарха Никона, который в утверждении верховенства духовной власти ориентировался на западную теократию.
Таким образом, раскол был вызван не только книжным спором различных церковных кругов. Назревшая книжная права была поводом, обнажившим конфликт, и формой, в которой он реализовывался. Главной причиной раскола была катастрофическая неудача реализации иосифлянской утопии Священного царства. «Тема Раскола была темой историософской, связанной с русским мессианским призванием, темой о царстве. В основу Раскола легло сомнение в том, что русское царство, Третий Рим, есть истинное православное царство. Раскольники почуяли измену в Церкви и государстве, они перестали верить в святость иерархической власти в русском царстве. Сознание богооставленности царства было главным движущим мотивом Раскола» (Н.А. Бердяев). В расколе обнажилось противостояние традиционалистского иосифлянского религиозного сознания и набирающего мощь нового имперского самосознания, нетерпеливого и нетерпимого сознания светского.
Империя входила в мировой политический процесс, чем в глазах ревнителей старины предавала идеалы Святой Руси. Концепция Москвы – Третьего Рима старца Филофея имела хождение в основном в старообрядческой литературе. Государственное самосознание, освободившись от наставничества Церкви, преломляя идеи иосифлянства, стремительно секуляризовывалось. Иосифлянство воспитывало народ в служении Священному царству. Когда усиливавшееся под церковной опекой царство проявило далеко не священный характер, носители иосифлянской традиции не были способны осознать иллюзорность концепции Священного царства. Усилившейся государственности и складывающейся светской культуре становилось тесно в пеленах Священного царства. Светское сознание стремилось выйти из-под опеки Церкви, что возможно при подчинении её светскому государству. Для этого необходимо было реформировать Церковь в духе новых веяний. Новое светское сознание спешило самоутвердиться, не считаясь с традициями. Власть склоняла церковную иерархию к защите собственных интересов. Монопольным посягательствам царской власти церковные ортодоксы пытались противопоставить клерикальный этатизм – радикальный вариант концепции Священного царства. Эти притязания проявлялись по обе стороны церковного раскола. Патриарх Никон мыслил себя «русским папой», а протопоп Аввакум обличал церковных и государственных гонителей как антихристовых слуг.
Разочарование в воплощении идеала Священного царства (служению которому посвятила себя религиозная энергия староверов) подвигло массы искренних христиан уйти в раскол. От Церкви и государства откололись слои, которые провозгласили гибель Московского православного царства и наступление царства антихриста. «Истинным царством должно было бы быть русское царство, но этого истинного царства больше нет на поверхности земли. С 1666 г.[1] началось в России царство антихриста. Истинное царство нужно искать в пространстве под землей, во времени – искать в грядущем, окрашенном апокалиптически… Православное царство уходит под землю. Истинное царство есть град Китеж, находящийся под озером… Раскол внушал русскому народу ожидание антихриста, и он будет видеть явление антихриста и в Петре Великом, и в Наполеоне, и во многих других образах… Бежали в леса, горы и пустыни от царства антихриста» (Н.А. Бердяев).
Разгромленная иосифлянская традиция «выходит из истории», оставляя её князю мира сего, продолжая искания-блуждания в искусственно воссоздаваемом укладе – в старообрядчестве. Старообрядцы, борясь с обмирщением Церкви, отвергли саму Церковь. Старообрядчество, несмотря на привлекательность религиозных устоев, обрекает себя на вырождение. Стремление воплотить религиозный идеал искажалось гордыней «единственных обладателей» истины. С уходом защитников старого обряда в подполье в Церкви не осталось сил, способных охранить общество и государство от сползания в секуляризацию и слепую зависимость от Запада. В результате раскола мирская жизнь лишается последней религиозно-авторитетной традиции, религиозное сознание коснеет и не справляется с вызовами времени.
Уходящие были преисполнены гордыни и нетерпимости. Среди раскольников были распространены эсхатологические настроения: патриарх Никон считался антихристом или его предтечей, многие ждали близкого конца света и Страшного суда, – и в этом сказывались иосифлянские мотивы. В старой вере традиционалистов было много рецидивов язычества: «И хотя действовали они под знаменем христианства, объективно же защищали, во многом внесознательно, и глубинные дохристианские основы славянско-русской культуры, художественного мышления, эстетического сознания» (В.В. Бычков).
Раскольникам свойственна патологическая экзальтация, навязчивые видения, маниакальность – признаки идеомании. Подобным состояниям были подвержены и последователи Никона, который стремился учредить своего рода теократию, добившись для патриарха титула великого государя и на несколько лет установив на Руси двоевластие – царя и патриарха. Авторитарный патриарх проводил радикальные церковные реформы в духе времени – секуляризации и западных влияний. Против этого взбунтовалась значительная часть белого духовенства. Прокатолическая теократия не устраивала царя и правящее дворянское сословие, поэтому патриарху Никону пришлось покинуть патриарший престол. Раскол не сводится к конфликту «заложенной в глубине сознания мессианской идеи православного царства, призванного хранить в мире истинную веру… и сомнения в том, что русское царство, Третий Рим, есть истинное православное царство» (Н.А. Бердяев). Болезненно раскололись и мессианская идея, и противоборство ей.
С точки зрения традиционалистского религиозного сознания, Царство становилось богооставленным. Но двухвековая школа иосифлянства освящала и возвеличивала власть государя, которому должна подчиняться Церковь. К этому времени концепция старца Филофея о Святой Руси превратилась в аргумент для оправдания теократического царства. В народных представлениях о миссии православного царства была сильна утопическая струя, оторванная от исторических реалий, но наполненная приземленными идеалами. В духе иосифлянства представления о царстве были радикальными и непримиримыми. Мечта о Священном царстве удовлетворялась пышным и тяжелым благолепием быта и обряда, которые должны создать замкнутый, изолированный и укрепленный остров-острог в океане мирового зла. Такому идеалу не могла соответствовать никакая реальность, для его воплощения потребовалось бы либо разрушить сложившийся уклад, либо выйти из истории. Раскол стал поводом, темой и формой такого пораженческого исхода. «Раскольники начали жить в прошлом и будущем, но не в настоящем. Они вдохновлялись социально-апокалиптической утопией. Отсюда на крайних пределах раскола – “нетовщина”[2], явление чисто русское. Раскол был уходом из истории, потому что историей овладел князь этого мира, антихрист, проникший на вершины Церкви и государства» (Н.А. Бердяев).
Радикализм и катастрофические последствия «спора» свидетельствуют об отпадении от истины и раскольников, и их гонителей. Задолго до раскола раскололось религиозное сознание народа и раскалывалось светское сознание растущей империи. Старообрядчество стремилось противодействовать секуляризации общества, пытаясь консервировать жизнь и реализовать утопию Священного царства; победившее государство стремительно секуляризировалось и отдавалось западным влияниям. От непримиримого столкновения экзальтированной воли религиозной и экспансионистской воли государственной пошли дальнейшие расколы в народной душе, усугубленные петровскими «реформами».
«Если что-либо сделало ленинскую революцию в России возможной, а может быть и неизбежной, то это как раз то, что впервые с такой силой проявилось в старообрядческом расколе, то, чего Раскол был первым, но, увы, не последним “взрывом” и что так метко определил о. Г. Флоровский, назвавший Раскол “первым припадком русской беспочвенности, отрывом от соборности, исходом из истории”… Именно тогда если не возникли, то впервые с такой интенсивностью проявили себя столь часто присущие русскому сознанию – как искушение, как соблазн – одержимость ложными абсолютизмами, легкость разрывов и обрывов, уход из истории, и это значит – из медленного подвига и делания, из ответственности, из “труда и постоянства” – в апокалиптический испуг и утопию, неспособность к трезвенности и самопроверке, к различению духов – от Бога ли они… Потому так соблазнительно нечувствие этого теми, кто, зачарованные старообрядчеством как якобы чудесно сохранившимся куском подлинной, древней, неповреждённой России, за внешней верностью “старому образу” и “быту” не различают изначального пафоса Раскола как пафоса именно испуга и отрицания, не ощущают как раз новизны породившего его мироощущения… Новизны прежде всего самой веры, религиозного опыта. С богословской точки зрения, которую у нас, увы, и всерьёз-то не принято принимать, меньше всего по отношению к исконной вселенской вере Церкви было в старообрядчестве именно “староверия”. Напротив, почти сразу же оно превратилось в радикальное нововерие: “убежали от новизны пустяковой и вошли в дебри новизны сплошной догматической” (А.В. Карташев). Ибо для оправдания своего разрыва и с Церковью, и с царством, то есть основными “координатами” собственного своего мировоззрения, Раскол должен был подменить веру Церкви радикальной апокалиптической схемой, действительно страшным, неслыханным учением об оскудении и “уходе” Благодати. Потому старообрядчество “должно было фактически создавать новую “старую” веру, без иерархии, без Церкви, без полноты таинств, и придумывать новый “старый” обряд, который, во всяком случае в части старообрядческого движения, был по существу гораздо более радикальным нововведением, чем все “никонианские” новшества” (прот. В.В. Зеньковский)… В плане веры и религиозного опыта Раскол был вспышкой – на русской почве и в русском сознании – того уже на заре христианства осуждённого соблазна Церкви, который красной нитью проходит через всю историю христианства и сущность которого, на последней глубине, в действительно еретическом отрицании Богочеловечества, а потому и Церкви как богочеловеческого организма, вечно изнемогающего, но вратами ада неодолимого “до скончания века”… Новой в старообрядчестве была не только вера. По слову Костомарова, сам “Раскол был явлением новой, а не древней жизни”. И в истории русского сознания старообрядчество можно определить как первое явление того идеологизма, которому суждено было стать одним из самых роковых факторов всей дальнейшей истории. Идеологизмом я называю сам факт пленённости и одержимости сознания идеологией, сущность которой всегда в сочетании отвлечённой и утопической идейной схемы с абсолютной верой в её практическую “спасительность” и с фанатическим волевым подчинением ей действительности. И именно идеологией, больше, чем религиозной сектой, был и остался Раскол в своем основном потоке. В нём можно распознать все черты, которые в таком страшном изобилии пришлось с тех пор, в века расцвета и торжества “идеологизма”, испытать и России и миру… Как и всякая идеология, Раскол в истоках своих был “вспышкой социально-политического неприятия и противодействия, социальным движением – но именно из религиозного самочувствия” (Г.В. Флоровский). Как и всякая идеология, Раскол был прежде всего утопией – его мечта была о здешнем Граде, о граде земном, теократическая утопия, теократический хилиазм. Ибо в основе всякой идеологии лежит всегда не определённое и целостное истолкование истории, но абсолютизация одной историософской схемы, которая, будучи принята как абсолютная истина, уже не подлежит проверке “действительностью”, а напротив, сама становится единственным критерием её понимания и оценки. Накинув, как и всякая идеология, свой идеологический аркан на историю, старообрядчество оказалось – как и всякая идеология – слепым к истории, к действительности, неспособным ничего в ней увидеть, распознать, оценить и переоценить, твердокаменно-неподвижным, как в отрицаниях своих, так и в утверждениях» (прот. Александр Шмеман).
«Это было невозвратной растратой духовной энергии, огромным несчастьем в жизни Церкви и России, решающей катастрофой в судьбах Святой Руси. Это раскололо душу народа и помрачило национальное сознание. Ревнители Святой Руси унесли её светоч в подполье. А официальные водители народа, новый «просвещённый» класс, утратив церковное сознание, поддался чарам западной безрелигиозной культуры. Раскол религиозный повлёк за собой и раскол национального сознания; катастрофа удвоилась и осложнилась. Явилось две России: одна народная, с образом Святой Руси в уме и сердце, другая – правительственная, интеллигентная, вненациональная и безрелигиозная. Эта двойная катастрофа застигла Святую Русь врасплох, неподготовленной перед натиском могучего врага» (А.В. Карташёв).
В результате раскола Церковь лишается церковных традиций и Нила Сорского, и Иосифа Волоцкого. Болезнь духа ведёт к немощам общественного и государственного тела. Светская власть явилась инициатором дальнейших разрушений, которые называются «реформами» Петра I.