Сергей Сокуров. «Немытая Россия» и грязный автор фальшивки.

Борис Кустодиев. Русская Венера. 1926.

I.

Вы думаете, я о Лермонтове, подгадав день его рождения (3 октября 1814 г)? Отнюдь нет! Благороднейший наш соотечественник не имеет никакого отношения к одному из самых известных стихотворений русской литературы, которое публикуется уже более века под его именем и принимается читателями как само собой разумеющееся, отражающее и ощущение автора и  действительность.  Отчего так? 

Прежде чем указывать обвинительным перстом на истинного сочинителя сей стихотворной мерзости и предавать его казни  осуждением, призываю пристальней вглядеться в самих себя.  Вот он – коллективный лжец-очернитель – вся наша  русскоговорящая, с колыбели, общность. Разве не все мы, за редким исключением,  с каким-то сладострастием, дай только малейший повод, обгаживаем  всё родное, вечное и святое? Особенно в задушевных разговорах. И подобострастно, с жаром, поддакиваем иноземцам, когда они  политкоректно,  подыскивая слова,  намекают на исконное свинство русских.  Обеляет нас в этом в некоторой степени лишь то,  что, разглядев в собеседнике убеждённого русофоба, способны тут же дать отпор, доказывая с тем же жаром обратное. А если тот заморский русофоб вдруг  возымеет желание с оружием в руках полезть в наш (как мы поспешили согласиться с ним) «отечественный свинарник», чтобы его почистить (вернее, обчистить), то,  без рассуждений, «и сурово брови мы насупим…».  Вот такие мы непреклонные. Как пить дать, накостыляем шею всякому, кто рот не прополаскивает, раскрывая его на Святую Русь, всем этим  карлам,  жакам, фрицам, прочим немцам. Да так вдохновенно, что, по обычаю своему, не заметим  самых опасных русофобов. А они среди нас затесались. Вот хотя бы этот -  Митрий-Митричем представляется – с отёкшим лицом интеллигентного пьяницы. Пока его рассматриваем, вспомним два стихотворения. Оба проходили в школе.

II.

1.РОДИНА
Люблю отчизну я, но странною любовью!// Не победит ее рассудок мой.// Ни слава, купленная кровью,// Ни полный гордого доверия покой,// Ни темной старины заветные преданья// Не шевелят во мне отрадного мечтанья.//

Но я люблю - за что, не знаю сам -// Ее степей холодное молчанье,// Ее лесов безбрежных колыханье,// Разливы рек ее, подобные морям;// Проселочным путем люблю скакать в телеге //И, взором медленным пронзая ночи тень,// Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,// Дрожащие огни печальных деревень; // Люблю дымок спаленной жнивы,// В степи ночующий обоз // И на холме средь желтой нивы// Чету белеющих берез.// С отрадой, многим незнакомой,// Я вижу полное гумно,// Избу, покрытую соломой,// С резными ставнями окно; //И в праздник, вечером росистым, // Смотреть до полночи готов // На пляску с топаньем и свистом// Под говор пьяных мужичков.

2. Прощай, немытая Россия, //Страна рабов, страна господ. //И вы, мундиры голубые, //И ты, им преданный народ. //Быть может, за стеной Кавказа// Сокроюсь от твоих пашей,// От их всевидящего глаза, //От их всеслышащих ушей.

Рукопись первого стихотворения  до нас дошла. Рука Лермонтова. Второе появилось  в списках в начале 70-х годов XIX, потом в журнале «Русская старина» под его именем через 46(!) лет  после роковой дуэли.  Причём, каноническому «пашей» в той публикации в списках предшествует «вождей», есть вариант «царей».  Не известны ни черновик, ни лермонтовский автограф.  Первооткрывателем гласно назвался  историк П. Бартенёв, известный археограф и библиограф. В частном письме он ссылается на некий «подлинник руки Лермонтова», так никому и не показанный. Никто не  видел его. Таинственным образом исчез. Позже, в своём журнале «Русский архив», Бартенёв  печатает приписку:   «Записано со слов поэта современником».  Подлинной записи того безымянного «современника» также до сих пор не нашли. Странные пропажи, согласитесь.

П.И. Бартенёв, соучастник в подделке «под Лермонтова».

Теперь посмотрим на оба произведения глазами неискушённого в поэтическом искусстве читателя. Если то и другое сочинение принадлежит одному автору, то какие-то совершенно разные России он описывает. Первую любит. Чувство своё называет «странным», так как вроде бы, при взгляде со стороны,  не могут вызывать «отрады»   «печальные деревни» с «избами, покрытыми соломой», не яркая, бедная формами и красками равнинная природа и гибельные «разливы рек». Но Россия для Лермонтова и для тех,  кому  он адресует лирическое признание, - Родина. А это придаёт «странности» индивидуальный смысл радостного изумления. Будь наш поэт, например,  вояжирующим по империи французом (вроде изначально настроенного на неприязнь маркиза де Кюстина), он непременно бы отметил на деревенском празднике глумливых, бранящихся крестьян. Но влюблённому в свою бедную, несовершенную родину московскому дворянину слышится  не сквернословие, а «говор»; и не мужиков, а покладистых «мужичков». 

Во втором стихотворении автор (Лермонтов? Другой?) не «скачет в телеге просёлочным путём», оглядывая окрестности влюблённым взором. Он, что есть мочи, бежит из России, спешит покинуть ту же самую Родину, которую в одноименном стихотворении «любил странною любовью». Хочет оказаться «за стеной Кавказа» в окружении чужих ландшафтов, среди племён, для которых он враг, ибо завоеватель. Мечтает «сокрыться» то ли от каких-то «вождей», то ли от «пашей», хотя империя, которой он служит, Российская, не Османская (и поэт средней руки, навеселе, такой несуразицы не напишет). Он не замечает природы, которая его умиляла с детства, не слышит «говора пьяных мужичков». Теперь они у него только «послушный голубым мундирам народ», рабы из «страны рабов и господ».  Автор отказывается назвать её Родиной, она… «Немытая Россия».  Можно подумать, что стихотворцу, на бегу, было не до подбора определения; вплёл в строчку, что на раздражённый ум пришло, лишь бы в ритм.

Но Лермонтов не таков. В его подлинниках каждое слово со смыслом. Нет, не мог он изменить гению, коим наградил его Творец.  Не посмел бы грязно исковеркать начальную строчку «Прощания с морем», что написал его кумир, невольник чести: «Прощай, свободная стихия!». Публицист П.Краснов отметил в «Немытой России» «кривоватый слог, убогие сравнения и полное отсутствие глубины, столь характерной для Лермонтова…  Анализ  показывает полное несоответствие стилю Лермонтова. Так, "голубые мундиры", "паши" не встречаются у автора «Родины» нигде более». «Грубость, топорность строк»  увидел в этом стихотворении Г.Клечёнов.

III.

Главное, что сразу бросается в глаза, вызывает недоумение и внутренний протест, так это оскорбление Отечества – с первой строки.  Лермонтов, дворянин и патриот, с любовью в своих сочинениях отзывавшийся о простом народе, нигде, ни одним словом не отмечает телесной нечистоплотности низших сословий.  «К слову сказать, - пишет П.Краснов, -  словосочетание "немытая Россия" если чем и примечательно, так это своей подлостью и переворачиванием ситуацию с ног на голову. Уж по уровню гигиены с русским мужиком из самой захудалой деревни, сотни лет мывшимся в парной бане, как минимум, раз в неделю, не сравниться не то что  европейским крестьянам, мывшимся два раза в жизни, но и самым изысканным французским дворянам, мывшимся, в лучшем случае, раз в год и придумавшим духи и одеколон для отбивания невоносимого смрада немытого тела, и дворянкам, носившим блохоловки». 

Ваш покорный слуга, уважаемый читатель, сподобился после ВОВ, в юном возрасте, побывать в Европах, куда занесли нашу семью военные дороги отца. Напоминаю, это была середина ХХ века. В сибирском городке, откуда мы, Сокуровы родом, едва ли не в каждом дворе была банька (или одна на 2-3 двора). То же – в деревнях. В мадьярской Ньиредьхазе, в галицийском Самборе на первых порах негде было помыться. В отдельных квартирах среднего класса были ванные комнаты, но не сразу стал действовать водопровод. В простонародных кварталах горожане пользовались общими колонками на улицах, плескались на кухне в тазиках. Для селян – речка и колодец, без проблем. Зимой дрова, торф и уголь расходовали только на приготовление пищи и обогрев жилья. Так что  вправе было воскликнуть: «Привет, немытая Европа!»

IV.

И всё-таки, сделаю теоретическое допущение: а вдруг  оба стихотворения написал действительно Лермонтов под воздействием паршивого настроения!  Точнее, «один из двух» Лермонтовых, разделённых в его физическом теле каким-то событием, что меняет в человеке сознание, приоритеты, взгляды на себя и окружающее. Мы знаем хулиганствующего безбожника и придумавшего себе республиканские взгляды Пушкина первых семи лет после Лицея. И знаем совсем другого Пушкина, остепенившегося, признавшего Бога, сторонника просвещённого самодержавия, кем он оставался до последних дней.  Таковым его сделало судьбоносное сельцо Михайловское – «приют спокойствия, трудов и вдохновенья». Процесс перерождения, в интенсивной фазе, длился с 1824 по 26 год. Он почти надвое разделил поэтическую жизнь гения в печатный её период: 9 лет до северной ссылки и 10 – после. 

Лермонтов написал «Родину» в 1841 году, незадолго до смерти. «Немытая Россия» могла бы теоретически появиться под его пером, когда он, после отпуска, в том же году возвращался в свой полк на Кавказ. Появись такой дерзкий вызов власти в 1837 году, когда автор стихотворения «Смерть поэта» уже собирался по Высочайшему повелению отправиться  на войну с горцами, то такой «залп грязью» в сторону трона стал бы сразу услышан всеми. Выходит, между двумя стихотворениями,  резко противоположными по тональности, считанные месяцы, если не недели, а то и дни.  Этого временного отрезка недостаточно для мировоззренческого перерождения человека, тем более байронического склада ума. Этот вывод был бы весом в рассуждениях, если бы мы гадали, писал – не писал «немытую Россию» человек, которому критика и  вдумчивые читатели пророчили занять место рано ушедшего Пушкина.  Однако гадать нечего. Автор известен. Только уточним: автор фальшивки.

V.

Когда заходит разговор о появлении на Свет Божий скандального стихотворения «Прощай, немытая Россия», сначала  в списках, потом в печати, неизменно фигурирует библиограф Бартенёв. Других свидетелей нет. Сей  человек посвятил всю жизнь отысканию и публикации неизвестных материалов и литературно-биографических документов о русских писателях. Благодарны мы ему и за возрождение интереса к Пушкину, после яростного его развенчивания Писаревым.  Но у  известного археографа было, как говорится, «рыльце в пушку». Бывало, ради пущего воздействия на заинтересованную публику, ради увеличения числа подписчиков своего журнала, ради «сенсационных открытий» он шёл на весёлые розыгрыши, которые как-то незаметно и мило переходили в серьёзные  подлоги.  Притом, он осторожно сотрудничал с Герценом, которого в своё время «разбудили декабристы» и который «звал Русь к топору» на безопасном расстоянии, из Лондона.  Для бесцензурной печати требовались «разоблачительные» сочинения признанных  поэтов и прозаиков. Если таковых произведений не хватало, их сочиняли «под известные имена» скорые на руку виршеплёты-либералы. Сам Бартенёв писательскими талантами не блистал. Как-то он осилил несколько строк с помощью заимствований у Пушкина, но  честно признался в своей поэтической бездарности. К его удаче объявился  единомышленник, мастер стихосложения, ставший другом, тот самый, с одутловатым лицом, что представлялся Митрий-Митричем.

VI.

Д.Д. Минаев в пореформенной России заслуженно пользовался известностью едкого сатирика, талантливого пародиста и бесовски весёлого мистификатора. Был выпить не  дурак,  душа компании.  Удачно (ну, почти оригиналы!) пародировал классиков поэзии, от Данте до Пушкина (последнего, на потеху зубоскалам,  высмеял пародийным романом «Евгений Онегин наших дней»). Доставалось от него и прозаикам, даже Льву Толстому.

Однажды (дело было в 1873 году), когда издатель «Русского архива» особенно нуждался в свеженьком разоблачительном документе самодержавия, Минаев принёс другу чудесным образом обнаруженное стихотворение, которое начиналось разящими, с запашком немытого народного тела,  словами «Прощай, немытая Россия».

«Пушкин, что ли?», - спросил Бартенёв,  вспомнив первую строку известного послания «К морю», написанного, когда опальный поэт прощался со «свободной стихией», отправляясь в Михайловское. «Нет, Лермонтов», - ответствовал хмельной, по своему обычаю, Минаев.  Прочтя всё восьмистишие, Бартенёв, поразмыслив, согласился. Тот же Минаев,  ухмыляясь в бороду,  недавно ознакомил его с сатирической поэмой «Демон», в которой были такие строки: «Бес мчится. Никаких помех// Не видит он в ночном эфире.//На голубом его мундире// Сверкают звезды рангов всех». Хотя подписи не было, Бартнёв без объяснений понял,  кто автор этого другого «Демона». «Голубой мундир» выдавал сочинителя «Немытой России» с головой, тем более, что, ведал библиограф, Лермонтов никогда  и нигде не применял это словосочетание. Однако  разоблачать мистификатора  не было  информатору Герцена никакого резона.

Увы, на сей раз ошибся Бартенёв. Как писал наш современник В.Хатюшин, пародийная мерзость ряженого под демократа Минаева, звучащая кощунственно и отвратительно, пережила и царизм, и социализм (в том числе развитой») и уютно чувствует себя в постсоветскую эпоху. И, что невыносимо, она стала частью литературного наследия Лермонтова.

VII.

Актом  грамотной идеологической войны назвал  П.Краснов  введение этой фальшивки в учебники, начиная с советских; её неограниченного тиражирования. По сути, «кричащая русофобия», выраженная в стихах, стала как бы визитной карточкой  великого поэта.  И все усилия опровергнуть авторство Лермонтова таких авторитетных исследователей, как академик Скатов, например,  сводятся на нет невеждами  и сознательными мерзавцами. Недавно в одном из «телешоу» публичный писатель Быков вновь смаковал «немытую Россию», цитируя якобы Лермонтова. Ну, с невеждами понятно. А какую цель ставят «сознательные мерзавцы»?  Ведь, благодаря авторитету гнусно «подставленного» здесь  Лермонтова,  каждое новое поколение со школьных лет  привыкают видеть Родину «немытой», то есть  в облике мирового бомжа,  неопрятной, дурно пахнущей,  убогой на фоне чистенького, ухоженного, густо благоухающего французскими духами, но экономящего воду Запада.   Кто заинтересован в русофобском штампе, безумно заложенном в подсознание  людей, читающих на русском языке?  Разумеется те силы, что ставят целью манипулирование сознанием насельников огромный страны, которая для атлантического мира как кость в горле, как досадное бревно, которая лежит веками на пути их вселенской экспансии.

Соотечественники, будьте бдительны и разборчивы!  Читайте подлинного Лермонтова – «Родину», «Бородино», да практически всё, что им написано. К столетнему юбилею поэта «Вестник литературы» откликнулся такими словами: «Лермонтов составляет гордость и славу русской поэзии, которому наравне с другими "богатырями пера" обязаны мы крепостью наших национальных чувств… Ведь Лермонтов, бесспорно, был одним из тех поэтов, которые научили нас любить нашу родину и заставили возгордиться ею...». В.О.Ключевский писал: «... вспомните РОДИНУ Лермонтова... Поэзия, согретая личным чувством поэта, становится явлением народной жизни, историческим фактом. Ни один русский поэт доселе не был так способен глубоко проникнуться народным чувством и дать ему художественное выражение, как Лермонтов».