Итак, имеются достаточно серьезные доказательства духовного влияния финикийцев на индейцев Мексики. Кроме того, даже В. И. Гуляев вынужден признать, что имеются вполне реальные археологические доказательства того, что «римляне достигали берегов Мексики в районе Веракруса» [7, с. 73]. Выше уже говорилось о том, что этими «римлянами» скорее всего были те же самые финикийские мореходы. Но при этом возникает резонный вопрос: а в античном мире что-нибудь знали о древней Мексике? Вообще, сохранились ли у античных писателей содержательные сведения об Америке и об индейцах?
На этот вопрос следует дать однозначно положительный ответ. Во-первых, определенные сведения об Америке и ее жителях содержатся в уже цитированных текстах Диодора Сицилийского и отчасти (Псевдо)Аристотеля. В частности, там упоминается об огромном материке, где много судоходных рек. Там обитают разнообразные животные, на которых местные жители охотятся и затем устраивают богатые пиры. У них есть сады, и, можно предполагать, огороды, но ничего не говорится о животноводстве. Наконец, «деревни также богато выстроенные, и питейные в садах дома прекрасно везде расположенные встречаются» – здесь можно увидеть указание на «мужские дома» или просто дома деревенских собраний. Эти сведения скорее напоминают доколумбову Бразилию или Вест-Индию.
Плутарх в своем рассказе («Серторий», VIII-IX) об «Островах блаженных» также рисует довольно содержательную и весьма привлекательную картину: на этих островах «не только можно сеять и пахать на доброй и тучной земле – нет, народ там, не обременяя себя ни трудами, ни хлопотами, в изобилии собирает сладкие плоды, которые растут сами по себе; воздух на островах животворен благодаря мягкости климата и отсутствию резкой разницы между временами года». Причем живут «там безмятежно, не ведая ни тирании, ни бесконечных войн». – Такой себе «тропический рай».
Не исключено, что как раз рассказы о путешествиях в запредельно далекие земли иного материка и послужили источником для создания жанра античной литературной утопии. Ю. Г. Чернышев в своей статье [51] рассматривает «географический» вариант античной утопии – «перенесение утопических идеалов на далекие от Рима "экзотические" острова, страны и народы, художественные описания которых, несомненно, были рассчитаны и на получение эстетического наслаждения. Такая повышенная увлеченность "островными" сюжетами отмечается, например, в сочинении Диодора Сицилийского: именно благодаря его заинтересованному пересказу до нас дошли такие знаменитые "географические" утопии, как описание острова Панхайя Эвгемера и Солнечного острова Ямбула, именно в его сочинении пятая книга целиком посвящена островам, многие из которых наделены идеальными чертами. Вполне очевидно, что здесь проявилась не только увлеченность самого Диодора, но и его ориентация на духовные запросы читателей-современников: не случайно приблизительно в это же время (в 41 или 40 г. до н. э.) в знаменитом XVI эподе Горация звучит отчаянный призыв покинуть гибнущий в гражданских распрях Рим и бежать на лежащие далеко в Океане "острова блаженных", а еще за четыре десятилетия до появления такого призыва на эти же атлантические "острова блаженных" собирался отправиться теснимый отовсюду сулланскими войсками полководец Серторий.
Для периода Империи примером подобного рода утопии может служить описание острова Тапробана (вероятно, Цейлона), встречающееся у Плиния Старшего: на острове правит выбранный в цари милосердный старец, наделенный ограниченной ненаследственной властью, там нет ни рабов, ни судебных тяжб, цены на хлеб всегда одинаковы, общественные богатства намного превышают богатства частные, островитяне не спят утром допоздна, и средняя продолжительность их жизни достигает ста лет (NH. VI.84-91). Это повествование, на наш взгляд, во многом – как бы перевернутая характеристика пороков римского общества времен Клавдия и Нерона, хотя, как косвенно показывают эпиграфические находки, в нем могли присутствовать и отдельные достоверные сведения, полученные в результате случайных контактов римлян с островитянами».
Для нас здесь исключительно важно, что роль литературной и даже политической утопии могли играть «отдельные достоверные сведения, полученные в результате случайных контактов римлян с островитянами». Очень возможно, что приводимые Плутархом и Горацием сведения об «островах в Атлантическом океане» были примерно настолько же достоверными, как и сообщения Плиния Старшего о Цейлоне.
Вообще же об «Островах блаженных» за Океаном писал еще Гомер. Ю. Б. Циркин резонно отмечает: «Хотя океан, по мысли Гомера (этот взгляд был свойствен грекам и в более позднее время), кругом обтекает землю, эллины связывали океан в основном с Западом. Одиссею надо пересечь его, чтобы достигнуть царства мертвых (Od. Х, 504 и далее), которое обычно локализуется в краю захода солнца. Где-то там, в стране, где веет зефир, посылаемый океаном, располагаются Елисейские поля (V, 561-569). Иногда думают, что само это название связано с именем финикийского бога Эла. Здесь же, близ границ земли, у океанских пучин, располагает острова блаженных Гесиод (Op. et dies 167-173). На океане или за океаном локализуются в гесиодовской “Теогонии” Геспериды, Горгоны, Хрисаор и Герион (215-216, 274-294). Нельзя ли предположить, что именно сведения о неизвестных грекам западных странах, то ли опасных, то ли счастливых, питали мифологическую фантазию эллинов? И если это так, то подобные сведения, хотя и очень смутные, могли принести в Элладу гомеровского времени только финикийцы» [60, с. 64-65].
Во-вторых, не исключено, что античные ученые кое-что знали и непосредственно о древнейших индейских цивилизациях Мексики. Безусловно, это могли быть только полуфантастические сведения из третьих рук, наподобие рассказов Геродота об одноглазых аримаспах, воюющих со стерегущими золото грифонами, и о пигмеях, воюющих с журавлями. Но ведь историки научились извлекать содержательную информацию и из подобных легенд: как правило, эти легенды все-таки имели под собой реальную основу. Порою таким образом до нас доходит и пересказ местных мифов и легенд.
Приведем пример из того же Геродота (III. 102). Он рассказывает, что в землях индийского племени пактинов «есть песчаная пустыня, и в песках ее водятся муравьи величиной почти с собаку, но меньше лисицы. Несколько таких муравьев, пойманных на охоте, есть у персидского царя. Муравьи эти роют себе норы под землей и выбрасывают оттуда наружу песок так же, как это делают и муравьи в Элладе, с которыми они очень схожи видом. Вырытый же ими песок – золотоносный, и за ним-то индийцы и отправляются в пустыню». За песком прибывают индийцы, каждый с тремя верблюдами, нагружают песок в мешки и сразу убегают, чтобы муравьи их не растерзали [1, 170, 484]. А теперь научный комментарий к этому месту: «Геродот передает здесь древнейшую форму легенды, возникшей в Ладаке на тибетско-индийской границе. Легенда сохранилась в тибетской, монгольской и китайской версиях. Новелла принадлежит местным золотоискателям и купцам и выдумана, чтобы отпугнуть конкурентов» [1, с. 517]. Как видим, это все равно рассказ об Индии – только об ее легендах.
По-видимому, до нас в подобном виде дошла и бесценная информация о древних индейских цивилизациях. Эту информацию привел в каком-то несохранившемся до нас труде древнегреческий историк первой половины IV в. до н. э. Феопомп с Хиоса. Его свидетельство со своим скептическим комментарием сохранил для нас в своей книге «Пестрые рассказы» (ІІІ, 18) писавший по-гречески римский автор II в. н. э. Клавдий Элиан. Приведем его полностью с нашими курсивом и комментариями:
«Феопомп рассказывает о беседе фригийца Мидаса с Силеном. (Силен этот – сын нимфы; по природе своей он ниже божества, но выше человека, так как наделен бессмертием). Они разговаривали о различных предметах; между прочим, Силен рассказал Мидасу следующее: Европа, Азия и Ливия – острова, омываемые со всех сторон океаном; единственный существующий материк лежит за пределами [известного нам] обитаемого мира. Он, по словам Феопомпа, неизмеримо огромен, населен крупными животными, а люди там тоже великаны, в два обычных роста, и живут они не столько, сколько мы, а вдвое больше.
На этом материке много больших городов со своеобычным укладом и законами, противоположными принятым у нас. Два города, ни в чем не сходствующие друг с другом, превосходят все прочие размером. Один зовется Махим, другой – Евсебес [греч. machimos – «воинственный», eusebes – «благочестивый»].
Жители Евсебеса проводят дни в мире и благополучии, получают плоды земли, не пользуясь плугом и быками, им нет нужды пахать и сеять, всегда здоровы и бодры и до самой смерти полны веселья. Они столь безупречно праведны, что боги нередко дарят их своими посещениями.
Жители же Махима необычайно воинственны, появляются на свет уже в оружии, весь свой век воюют, подчиняют себе соседей и властвуют над многими народами. Население Махима составляет не меньше двухсот мириад [мириада – десять тысяч, часто в значении просто «очень много», «тьма-тьмущая»; соответственно, двести мириад равно двум миллионам]. Люди там иногда, впрочем, редко умирают от болезней, обычно же гибнут в битвах, сраженные каменьями или дубинами; для железа же они неуязвимы. Золота и серебра у них много, так что эти металлы ценятся меньше, чем у нас железо. Они некогда, по словам Силена, сделали попытку переправиться на наши острова и в количестве ста мириад пересекли океан, дошли до гиперборейских пределов, но не пожелали идти дальше, ибо, наслышанные о том, что тамошние жители слывут у нас самыми счастливыми, нашли их жизнь жалкой и убогой.
Силен рассказал Мидасу еще и более удивительные вещи: какое-то племя смертных людей населяет много больших городов на материке; границей их земель служит местность, называемая Аностон; она подобна пропасти: там нет ни дня, ни ночи и воздух всегда исполнен красноватым сумраком. Через Аностон текут две реки – Радостная и Печальная, на берегах которых растут деревья величиной с высокий платан; деревья вдоль Печальной приносят плоды, наделенные таким свойством: кто их поест, тотчас начинает плакать и будет исходить слезами всю остальную жизнь, и так и умрет; те же, что растут у Радостной, дают совсем другие плоды: отведавший их отрешается от прежних желаний и, если любил что-нибудь, забывает об этом, вскоре начинает молодеть и вновь переживает давно ушедшие годы. Сбросив старческий возраст, он входит в пору расцвета, затем становится юношей, превращается в отрока, в ребенка и, наконец, совсем перестает существовать.
Кому угодно верить хиосцу, пусть верит, мне же кажется, что он тут, да и вообще нередко, рассказывает басни» [41, с. 34-35, 149, 183].
Безусловно, приведенный выше рассказ Феопомпа изрядно баснословен. Но из контекста очевидно, что этот древнегреческий историк явно имел в виду реальный континент, а не некую фантастическую литературную страну наподобие острова Утопия. Лично Элиан настроен скептически (как Страбон относительно Пифея и Геродота), но все же счел нужным привести его сведения со словами «кому угодно верить хиосцу, пусть верит». И если подходить к словам Феопомпа с теми же критериями, что и ко словам Геродота, то можно извлечь немало интереснейшей информации:
1) Здесь, как и у Платона, содержится исключительно ценная географическая информация: «Европа, Азия и Ливия – острова, омываемые со всех сторон океаном; единственный существующий материк лежит за пределами [известного нам] обитаемого мира. Он неизмеримо огромен, населен крупными животными». Это соответствует описанию Америки. Действительно, этот материк вытянут с юга на север намного больше, чем Старый Свет.
2) Антихтоны не пользуются плугом и быками. При этом сказано, что они «получают плоды земли». Текст вполне можно понимать так, что у жителей противолежащего материка имеется некое необременительное для них земледелие, но нет скотоводства. Это вполне соответствует тогдашним историческим реалиям. Сравним у Плутарха («Серторий», VIII-IX): «[на Атлантических островах] не только можно сеять и пахать на доброй и тучной земле – нет, народ там, не обременяя себя ни трудами, ни хлопотами, в изобилии собирает сладкие плоды, которые растут сами по себе».
3) «Люди там гибнут в битвах, сраженные каменьями или дубинами; для железа же они неуязвимы»: местным жителям неизвестно железо, оружие у них каменное и деревянное; надо полагать, что и прочие орудия труда – тоже. И в этом сообщении Феопомпа нет ничего баснословного. Даже спустя две тысячи лет «ацтеки не открыли сплава бронзы, а медь ковали, не разогревая; не знали они и железа, их инструменты и оружие были очень примитивны: кинжалы ацтеки изготовляли из обсидиана, иголки – из шипов агавы, а наконечники для стрел и копий – из кости или кремня» [43, с. 289-290] .
3) «Золота и серебра у них много, так что эти металлы ценятся меньше, чем у нас железо». Сравним: «Любопытны представления ацтеков (и их предшественников. – И. Р.) о ценности камней и металлов. Выше всего у них ценилась яшма, затем шла медь, потом серебро и, наконец, золото» [43, с. 290].
4) «На этом материке много больших городов со своеобычным укладом и законами, противоположными принятым у нас». Все дальнейшее описание вряд ли подходит под жанр литературной утопии. Не говоря уже о том, что Феопомп – древнегреческий историк первой половины IV в. до н. э., а социальная утопия как литературный жанр возникла лишь в эллинистическую эпоху. Тогда «Евгемер (конец IV – начало III в.) в фантастическом рассказе об острове Панхее и Ямбул (III в. до н. э.) в описании путешествия на остров Солнца создали идеал общества, свободного от рабства, социальных пороков и конфликтов» [44, с. 442].
5) Но само сообщение «жители Махима весь свой век воюют, подчиняют себе соседей и властвуют над многими народами» вовсе не есть утопия. Вспомним хотя бы об особой воинственности ацтеков: «Основной чертой ацтекского государства являлось то, что эксплуататорские устремления ацтекской верхушки были направлены преимущественно против других племен. Богатство ацтеков выросло главным образом в результате завоеваний» [33, с. 104]. Можно предположить, что, например, общество далеких предшественников ацтеков – тольтеков – было организовано сходным образом.
6) Утверждается, что население этого крупнейшего из городов антихтонов «Воинственного» достигает два миллиона человек. Но тут следует иметь в виду, что греческое слово «город» (полис) значило одновременно и «государство». И в этом сообщении тоже нет ничего фантастического или утопического.
7) Исключительно интересна также характеристика первого из двух главных городов антихтонов – Благочестивого (Евсебеса). Его жители «проводят дни в мире и благополучии, получают плоды земли, не пользуясь плугом и быками, им нет нужды пахать и сеять, всегда здоровы и бодры и до самой смерти полны веселья. Они столь безупречно праведны, что боги нередко дарят их своими посещениями». Очевидно, что речь идет о главном религиозном, жреческом центре. И это сообщение имеет четкие соответствия с историей древней Мексики. Это древнейший город Теотиуакан, существовавший в долине Мехико как раз в античную эпоху. «Само его название – Теотиуакан – ацтекского происхождения. Примерно оно означает "город, где человек превращается в бога". Подлинного наименования создателей этой культуры мы уже никогда не узнаем. (…) По верованиям ацтеков, именно в Теотиуакане родились Солнце и Луна. (…) Роскошный Теотиуакан, по единодушному мнению американистов, был крупнейшим городом всей доколумбовой Мексики. И этот великолепный город, занимавший площадь 750 гектаров (2,5 на 3 км), собственно, никогда не был населен. Это был лишь гигантский религиозный центр со множеством пирамид, святилищ и жилищ жрецов» [33, с. 75-77].
8) «А люди там тоже великаны, в два обычных роста». – Даже это сообщение находит неожиданно богатое толкование: «Ацтеки считали, что Теотиуакан построен теми, кто населял мир еще до тольтеков, то есть великанами (по-ацтекски – кинаме), жившими якобы в ту самую вторую эпоху, которая, согласно Иштлильшочитлю, завершилась гигантским землетрясением. А что на земле когда-то действительно обитали великаны, выстроившие себе столицу Теотиуакан, на это у ацтеков были «бесспорные» вещественные доказательства. Они предъявили их и первым пришедшим испанцам. Это были кости мамонтов, обитавших на Мексиканском нагорье еще 12-15 тысяч лет назад» [33, с. 76].
9) «Какое-то племя смертных людей населяет много больших городов на материке; границей их земель служит местность, называемая Аностон; она подобна пропасти: там нет ни дня, ни ночи и воздух всегда исполнен красноватым сумраком». – Не исключено, что речь идет об описании береговыми жителями непрерывно действующего вулкана в глубине материка, каких немало и на Мексиканском нагорье, и в Андах.
10) «Через Аностон текут две реки – Радостная и Печальная, на берегах которых растут деревья величиной с высокий платан. (…) Отведавший [плодов Радостной реки] отрешается от прежних желаний и, если любил что-нибудь, забывает об этом, вскоре начинает молодеть и вновь переживает давно ушедшие годы. Сбросив старческий возраст, он входит в пору расцвета, затем становится юношей, превращается в отрока, в ребенка и, наконец, совсем перестает существовать». – Следы подобных мифологических представлений можно отыскать у индейцев доколумбовой Мексики: «На побережье Мексиканского залива наследие ольмеков восприняла культура тотонаков. (…) [Для них характерны] многочисленные находки пластического изображения неизменно смеющегося человеческого лица или детского личика» [33, с. 72, 74]. Возможно, как раз сообщение Феопомпа поможет объяснить сакральный смысл этих изображений. Здесь следует упомянуть также и некоторые религиозные представления ацтеков: «Говорят, что дети, которые умирают, так же как яшма, бирюза и украшения, не попадают в холодную и ужасную область мертвых (в Миктлан). Они уходят в дом Тонакатекутли; живут под сенью Дерева нашей плоти, сосут нектар цветов нашей основы». Между прочим, по верованиям ацтеков, большинство душ умерших затем уже в загробном мире умирали быстро и окончательно [24, с. 224-226].
11) «Деревья вдоль Печальной [реки] приносят плоды, наделенные таким свойством: кто их поест, тотчас начинает плакать и будет исходить слезами всю остальную жизнь, и так и умрет». – И даже это сообщение находит некие параллели в культуре доколумбовых цивилизаций. В частности, в некоторых древнейших цивилизациях Перу буквально все антропоморфные изображения (людей и богов) были плачущими. В частности, это касается культуры Уари в средней части Горного Перу. Там на расписной керамике «человеческая фигура рисуется с квадратным лицом, с овальными или круглыми глазами, от которых по щекам текут слезы. В сходном стиле расписана и посуда со скульптурными личинами… Стилистика этих изображений близка к тиауанакским». И в древнем городе Тиауанако на знаменитой Двери Солнца центральный персонаж (бог Виракоча?) тоже плачет: «от глаз по щекам текут “слезы” – полосы с тремя точками» [50, с. 49, 65]. Эпоха существования этих древнейших цивилизаций Перу также близка к финикийской: «Серия [радиоуглеродных] дат Тиауанако позволяет отнести эту культуру ко второй половине I тысячелетия до н. э. – I тысячелетию н. э.» [50, с. 95]. Географическая отдаленность от Мексики здесь не должна нас смущать: «Пытаясь объяснить столь, казалось бы, неожиданное возникновение [в IX в. до н. э.] чавинской культуры, вызвавшей коренной переворот в жизни индейцев области Анд, некоторые из американистов высказали предположение, что истоки этой культуры следует искать в других областях Америки, и прежде всего в Мексике. Дело в том, что в Тлатилько, неподалеку от Мехико, была найдена керамика, весьма напоминающая керамику чавинян и примерно того же возраста» [33, с. 125].
У древних ольмеков, находившихся как раз на побережье Веракруса, часто встречались статуэтки младенцев (возможно, близнецов) в виде полу-людей, полу-ягуаров. Они двух видов: один из младенцев плачет, другой – толстый, сытый и довольный [61, с. 46]. Не связаны ли эти изображения с мифом о Радостной и Печальной реках?
12) «Они [воинственные жители Махима] некогда, по словам Силена, сделали попытку переправиться на наши острова и в количестве ста мириад пересекли океан, дошли до гиперборейских пределов, но не пожелали идти дальше, ибо, наслышанные о том, что тамошние жители слывут у нас самыми счастливыми, нашли их жизнь жалкой и убогой». Вот уж данное сообщение точно баснословно, в особенности в отношении численности армии Махима. Но, возможно, здесь сохранилась очень искаженная информация о попытках древних мексиканцев переправиться через Мексиканский залив и закрепиться на побережье Северной Америки. Там начиная с I тысячелетия до н. э. существовали культуры (или даже скорее цивилизации) маундов, создание которых большинство современных исследователей приписывает выходцам из Центральной Америки. «Практически юг Северной Америки был вполне достижим для жителей Центральной Америки… Они могли из нынешних портов Табаско и Веракрус на челнах пробираться вдоль побережья Мексиканского залива к устью Миссисипи, а затем вверх по этой реке на север» [33, с. 57]. Подобные рассказы о путешествиях древних мексиканцев через море на север античные писатели вполне могли истолковать как рассказы о походах на «гипербореев».
Как видим, есть достаточно серьезные основания предполагать, что Элиан сохранил для нас поистине бесценную информацию Феопомпа о доколумбовых цивилизациях Америки: «На этом материке много больших городов со своеобычным укладом и законами, противоположными принятым у нас». Тут следует вспомнить и заявление Страбона об ином полушарии Земли: «если оно и обитаемо, то не такими людьми, как у нас» [5, с. 119].
Наконец, в качестве курьеза отметим, что не только название «Новый Свет» применительно к Америке возникло в еще античную эпоху (Сенека), но и наименование ее жителей индейцами. Плиний Старший писал (N. H., II, 67): «Квинту Метеллу Целлеру, товарищу Луция Афрания по консульству и в то же время проконсулу Галлии, царем свевов были подарены индийцы, которые в торговых целях плыли из Индии и были прибиты бурей к берегам Германии». Р. Хенниг так комментирует это сообщение: Во времена Римской империи и в течение всего средневековья слово “Индия” было собирательным понятием для всего экзотического. …Мнимых “индийцев” следует, видимо, рассматривать как первое письменное свидетельство появления в Старом Свете посланцев Нового Света! …Не исключено, хотя и менее вероятно, что очутившиеся на Европейском материке люди были не эскимосами, а индейцами из Северной Америки [Р. Хенниг почему-то отказывается верить в сообщение о том, что эти «индийцы» были торговцами. А ведь те же майя активно занимались морской торговлей. – И. Р.] …Как связан с этим событием находящийся в Лувре древнеримский сосуд, на котором якобы изображена голова индейца, автор судить не берется» [7, с. 297-300].