Мама забавно рассказывала, как Павел Игнатьевич собирался на охоту: шалаш на уединенном острове на Цне он подготавливал заранее, тщательно составлял реестр всего необходимого и аккуратно укладывал рюкзак. Его мать, Наталья Егоровна, непременно спрашивала перед выходом за ворота: «Павел, все взял? – Все, мама. – Соль взял? – Взял. – Спички взял? – Взял. – Хлеб взял? – Взял. – Ну, все взял, с Богом». После чего Павел пропадал: он мог провести на Цне несколько недель. На пристань его всегда провожала старшая сестра: брат, прихрамывая после ранений, шел впереди с ружьем и удочками, а Ольга Игнатьевна позади тащила тяжелый рюкзак. Нужно отметить особую точность организации, обязательность папы: никогда он не позволил себе опоздать, никогда ничего не забывал, – оставался комэском до конца.
Сестра отца, Ольга Игнатьевна, была невысокой, сухонькой, необычайно аккуратной старушкой. Голову всегда покрывал свежий белый платок. Папа жил в левой половине дома, а тетя Оля – в правой. В комнате у нее было много больших писаных икон, перед каждой теплилась лампада, она была очень набожна и много молилась. Однажды папа с моим младшим братом, тоже Павлом, надолго ушли в город на рынок за продуктами. Вернулись, постучали в ворота, но те крепко были закрыты на щеколду. Стучали долго, но безуспешно. Что оставалось делать? Отец подсадил мальчика на ворота и подавал ему обломки кирпича, а тот швырял их в дверь дома, надеясь, что тетя Оля услышит шум и выйдет. Но и это не помогло. Долго так они шумели, пытаясь привлечь внимание старушки. Ну, наконец, вышла, – Павел Игнатьевич только смеялся. Когда тетя Оля уходила в молитву, она, действительно, не слышала ничего. Часто, оставаясь с Ольгой Игнатьевной, брат подолгу завороженно слушал ее рассказы: старушка садилась на огромный кованый сундук, – и старый да малый забывали о времени. На дворе жил ручной грач, которого отец и особенно Ольга Игнатьевна кормили. Он неустанно бегал за тетей Олей везде, был необычайно привязан к ней. В базарные дни Ольга Игнатьевна носила на рынок сушеные яблоки на продажу, умная птица шла с ней. Грач прыгал по заборам, перелетал с крыши на крышу и таким образом сопровождал хозяйку до рынка. Там он где–то пристраивался ждать и, дождавшись, так же провожал старушку домой. Тетя Оля его баловала и любила.
Папа часто и надолго уезжал на охоту и всегда брал с собой необыкновенно вкусное сало с длинными красными прожилками, которое солил сам очень искусно. Однажды из соображений экономии отец с Ольгой завели нескольких поросят. Тетя заботливо ухаживала за ними, и поздней осенью результат превзошел самые смелые ожидания: по двору, тяжело ступая, прогуливались крупные шарообразные создания. Ввиду наступавшей зимы захотели забить одну свинью. Не желая беспокоить соседей и тратить время на поиски мастера по забою, Павел Игнатьевич решил все сделать сам: он назначил день, отыскал самую тяжелую кувалду и, дождавшись удобного момента, опустил молот на голову животного. Свинья оторопела, растерянно взглянула на отца, хрипло рыкнула и бросилась на обидчика. Сопя и порыкивая от ярости, она гнала Павла Игнатьевича через весь двор до тех пор, пока тот не перелетел через высокую изгородь и оказался в безопасности. Затем замертво рухнула на землю. Павел несколько подождал, успокоился и, не ожидая больше никаких сюрпризов, с трудом перебрался обратно во двор. Животное не подавало никаких признаков жизни, но на всякий случай для верности он сделал еще один удар. Спустя мгновение отец вновь оказался за спасительной изгородью, а разъяренная хрюшка свирепо подрывала столбы, пытаясь добраться до него. В третий раз испытывать судьбу Павел Игнатьевич уже не решился и, выбравшись как-то на улицу, отправился искать «специалиста». В то время Жулька великий жил уже с отцом в Моршанске. Позже при нас свиней уже не держали… Обходились рынком.
Сестра отца, Мария Игнатьевна, очень боялась собак, боялась она и Жульку, а тот иногда, озорничая, этим пользовался. Однажды Мария пришла в гости к Павлу с Ольгой и решила угостить их пирогами, печь которые была большая мастерица. Она с удовольствием хлопотала в кухне, пироги были уже готовы, и Мария Игнатьевна сложила их в большую миску, накрыв чистым полотенцем. Нечаянно обернувшись, она увидела, что на пороге сидит здоровенная овчарка и смотрит на нее пристально и строго. Дрожащим голосом Мария пыталась ласково уговорить собаку отойти, но та оставалась неподвижной, подобно сфинксу. Первое, что пришло в голову, – задобрить: в пасть полетел один пирожок, за ним другой, третий… Жулька отошел от двери только тогда, когда увидел, что миска опустела. Наша мама, вторая жена Павла Игнатьевича, приехала в Моршанск, где отец познакомил ее с Жулькой, и они подружились: когда мама готовила в кухне обед, пес важно приходил с котелком в зубах и осторожно звенел им, напоминая о себе. Получив свою порцию, он аккуратно относил полный котелок к себе в будку и там уже выхлебывал его. Как–то раз во двор неосторожно зашла женщина–почтальон и стала стучать в дверь, звать хозяев, которые в то время ненадолго отлучились. Обернувшись, бедная поняла, что выйти уже не сможет: у калитки молча сидела громадная черная овчарка и спокойно наблюдала за ее действиями. Пришлось смириться и ждать освободителей.
Все наше детство связано с маленьким каменным домом в Моршанске, куда мы приезжали летом из Москвы. Особенно ярко вспоминается красота реки Цны: прозрачная, с быстрым течением, светлая, усыпанная благоухающими солнечными кувшинками и жемчужно–белыми лилиями–лотосами. Высоко под облаками над рекой парил почти невидимый речной охотник–сокол, – лунь. Тишина, покой и мир царили вокруг. На обед мама варила нам в котелке на костре сливуху, – особенную похлебку из картошки, пшена, лука и другой зелени: это и суп, и вместе – каша одновременно. Иногда в деревне, расположенной на берегу Цны покупался шар душистого ярко–желтого масла. Помнится, брат с папой отправились на лодке через Цну пополнить запасы в село Крюково и увидели, как две большие крысы за прилавком весело играли пряниками в волейбол, перебрасывая их друг другу лапками. После этого случая пришлось нам о пряниках надолго забыть.
В первый раз брат приехал в Моршанск, когда ему еще не исполнилось полных семи лет. Он с важностью носил везде отцовскую летную морскую фуражку, и встречные знакомые звали его морячком, чем Паша очень гордился. Удобства, конечно, были на улице, однажды брату ночью понадобилось выйти на двор. Отец, воспитывая в нем мужчину, сказал, что посветит фонарем дорожку, а тот должен идти один. Мальчонка увидел в глубине двора большого пса, глаза которого ярко горели в свете фонаря. «Я боюсь! – Разве ты – не моряк? – Моряк, но – боюсь. – Иди, пес тебя не тронет». Пришлось идти к «собаке Баскервилей», которая ласково ткнула брата в голую коленку холодным, мокрым носом и охраняла, пока он не вернулся обратно. Это был второй Жулька – большой и добрый пес, которого знали уже мы с братом. Не такой умный, как первый, но тоже очень хороший. Маленький Павлик бредил лодками, рекой Цной, любил вырезать кораблики из дерева. Утром они выходили с отцом из дома, и тетя Оля провожала их по обычаю. Шли на пристань и уплывали на лодке купаться. После купания следовало важное дело: набрать ведро ракушек и ряски для подсадных уток. Вернувшись, извлекали мясо мидий, рубили его и кормили птиц. Утки их с нетерпением ждали. На пристани часто «морячок» с папой встречали бывшего солдата–артиллериста, который во время Великой Отечественной потерял обе ноги и приезжал с гармонью на специальной тележке. Он был одет в поношенную гимнастерку, кто–то, верно, подносил ему стаканчик, поэтому артиллерист всегда был чуть под хмельком: он играл на гармони, пел «Матаню», плакал и изощренно ругался, но странно, что в самой ругани его была какая–то стыдливость. После победы прошло всего двадцать лет и, конечно, все еще было очень живо.
Второе воспоминание – о старинном саде за родовым домом и таком же старинном сарае, ходить в который мы, дети, боялись: чего там только не было! – живая история русского быта. Далее – сад. Он был огромен, хотя составлял, вероятно, одну четвертую часть от прежнего, и включал в себя, казалось, целые миры. Ходить вглубь сада разрешалось только в сопровождении мощной овчарки, – второго Жульки. За овощными грядками следовали ягодники – малинник, смородинник, крыжовенник.
Вдоль дорожки стояли высокие грушевые деревья: помню самые разнообразные сорта яблонь, среди которых заветными были антоновские (какой–то особенный сорт, выведенный И. В. Мичуриным), – крупные, твердые, ярко–желтые, полупрозрачные, сказочно ароматные. Больше всего любила я вишневые деревья с горячими черными, блестящими ягодами. В глубине сада, в густой чаще, затаились старые вязы и березы, поросшие чудовищной величины грибами, – чагой. В детстве мы очень боялись их прихотливых, часто устрашающих форм. Казалось, что на древних березовых стволах притаились какие–то не очень доброжелательные языческие божества. Потому рядом во время таких далеких путешествий всегда была собака, – наша замечательная овчарка Джульбарс или попросту Жулька. Была во дворе у нас и вторая собака, – маленькая рыжая дворняга с острой мордочкой, очень похожая на лисицу. Звали ее Лейда. Лейда была прирожденной охотницей: она выходила со двора в огород, спокойно ложилась между грядками и притворялась мертвой. Терпение у нашей лисички было отменное: она могла лежать «дохлой» очень долго, пока летавшие мимо пичуги переставали обращать на нее внимание и начинали прыгать рядом с ее мордой и попадали к ней на зубок. Охота вносила некоторое живое разнообразие в ее рацион.
За воротами дома стояла колонка, возле которой мы с братом собирали шампиньоны, и нам, маленьким, очень нравились их круглые сахарные головки. Отец жарил нам нашу добычу, и мы с удовольствием поедали грибы. Замечательно священное отношение отца к хлебу: он помнил голод, когда они радовались даже хлебным крошкам, и никогда не позволял выбрасывать остатки хлеба. Заметив, что мы роняли кусок на пол, немедленно отвешивал подзатыльник и заставлял подобрать.
Время от времени приходилось ходить в центр города за молоком и хлебом. Это было событием: можно было по дороге зайти в Моршанский Краеведческий и Историко–художественный музеи, расположенные рядом с торговыми рядами. В памяти от этих походов запечатлелся только слепок руки государя Петра Первого. Кроме того, по дороге находился книжный магазин, в котором можно было купить какую–нибудь увлекательную книжку. Помню, брат принес оттуда «Белый Бим – черное ухо» Г. Н. Троепольского и, плакал, читая в углу. Поскольку Павлик чаще бывал в Моршанске, то ему чаще доставались и «молочные» походы: дело было очень ответственное, нужно было в уме подсчитать стоимость трех литров молока, а еще и хлеба, – для первоклассника задача не из простых.
Изредка мы с мамой совершали дальнюю прогулку к величественному Троицкому Собору, который царственно возвышается на высоком берегу Цны. Правда, тогда он был закрыт и представлял печальное зрелище «мерзости запустения». Обогнув собор, мы переходили через мост на другой берег и шли уже по другому берегу Цны. Запомнила, как мы с трудом перебирались через глубокий овраг и смотрели, как паслись на луговине красивые кони. Некоторые, играя, катались по высокой, душистой траве. Фантастически красивое, завораживающее было зрелище.
Все самое лучшее и самое горькое идет из детства. Самыми счастливыми моментами в жизни брата были походы с отцом на ВДНХ в павильоны коневодства и охоты. Изящество породистых коней, сам запах стойла, запах кожаной сбруи казался лучшим на свете. Как и отец, Павел младший самозабвенно увлекся лошадьми и охотой: в павильоне «Охота и охотничье хозяйство» мальчик с Павлом Игнатьевичем подолгу рассматривали и обсуждали различные ружья, смотрели на кабанов и лосей в вольерах. В Моршанске все это обретало черты реальной жизни: отец с сыном на несколько дней уезжали на охоту и жили в шалаше или палатке на острове. Павла Игнатьевича уважали в Моршанске, почитая как героя войны. Однажды к островку, где они охотились, подплыла лодка. В лодке сидело несколько молодых пьяных людей явно уголовного вида, вооруженных ножами. Отец незаметно достал ружье и приготовил заряд. Спросил, что им нужно. К счастью, один из ребят узнал отца и приветствовал его: оказалось, это был сын его друга, вернувшийся недавно из тюрьмы. Отец пригласил всю компанию к столу, сварил вкусный кулеш с тушенкой, хорошо накормил их, после чего ребята уехали. Но могло все закончиться не так благополучно.
Папа брал иногда меня, старшую, на ночную рыбную ловлю: тепло укутывал в свою меховую летную куртку и усаживал в глубине лодки. Вначале мне было любопытно наблюдать за рыбачившим отцом и за пойманными рыбками, потом я тихонько засыпала. В одну из таких прогулок на реке я сильно простыла и тяжело заболела. Отец принес меня в куртке на руках домой, вскоре начался жар, затем – бред. Найти врача в ночном провинциальном городке было непросто. К тому же у врачей скорой помощи не оказалось самого необходимого, и температура у меня продолжала расти, я задыхалась. Бедная мама готовилась к худшему, но неожиданно ее приятельница, приехавшая с машиной скорой помощи, обнаружила в кармане аспирин. Как он там оказался, для чего? Бог знает, но эти белые таблеточки помогли сбить температуру. Потом меня долго поили горьким отваром желтой пижмы, и потихоньку я пошла на поправку: видно, рано было уходить из жизни.