В горбачёвщину, в перестроечные годы началось открытое и массовое глумление над нашей историей и над нашей культурой. «Разрешено всё, что не запрещено!» – вопил полоумный генсек, и так как нигде в законах не было прописано, что, например, нельзя оболгать книгу, пьесу или кинокартину, орава русофобов, до поры до времени маскировавшихся, рьяно принялась за своё подлое дело.
В сфере кино очень активно подвизался тогда какой-то тип с кривым носом, напоминающий персонажей Шагала, по фамилии то ли Слободин, то ли Свободин, что-то в этом духе. По-русски говорил он чисто, без акцента, но в интонациях чувствовалось еврейское происхождение. Особенно запомнились его нападки на фильм «Кубанские казаки». С усмешечкой знатока критик вещал с телеэкрана: вы же понимаете, в колхозах была совсем не такая жизнь, это всё лакировка действительности и т. д. и т. п.
При этом подлец (я сознательно употребляю это слово – подлец) ничего не говорил о жанре фильма, а без этого выносить суждения нельзя. В голливудских мелодрамах, в комедиях и вестернах тоже видишь совсем непохожее на американскую обыденную жизнь. Что уж говорить об опере! «Так не бывает» можно сказать и о том, что почему-то поют, выходя со смены, работницы табачной фабрики в Испании, и уж тем более о том, что поёт русский крестьянин перед смертью, видя своих палачей с саблями. Именно такую логику использовал кривоносый критик и при разборе «Кубанских казаков», которые по сути являются мюзиклом, появившимся, кстати сказать, раньше раскрученной во всемирном масштабе «Вестсайдской истории». Но кривоносые критики не шипели с телеэкранов о том, что нью-йоркская шпана не поёт и не совершает изящных телодвижений в ходе своих крысиных драк. Доставалось и моему любимому мюзиклу советских времен – фильму «Свадьба с приданым», с его изумительными песнями на слова гениального поэта Алексея Фатьянова. К сожалению, не помню фамилии той гадины, которая тявкала на этот шедевр с телеэкрана.
Но дело не только в политической заданности, в стремлении очернить всё, созданное в советский период. Думаю, что определённая часть «наших» критиков просто неспособна понять русское народное искусство из-за своей либо инонациональной, либо прозападной сути. И началось это, конечно, задолго до горбачёвщины. На исходе XX века мне довелось составлять для одного литературного журнала модный в те годы «рейтинг» – список 50 лучших русских поэтов уходящего столетия. А потом ругаться с недовольными и возмущёнными читателями. Помню, один тип визгливо «требовал» исправить мой список – обязательно внести в него Илью Сельвинского и Давида Самойлова. Формат 50 имён задан, говорил я, кого же тогда вычеркнуть? Прежде всего Исаковского, не задумываясь ответил мой оппонент. Из разговора с ним я понял, что он искренне не понимает, почему я считаю шедевром такие строки, как
На закате ходит парень
Мимо дома моего,
Поморгает мне глазами
И не скажет ничего.
И кто ж его знает,
Чего он моргает,
Чего он моргает,
На что намекает…
Не понимал он ни Алексея Фатьянова, ни Николая Рубцова, ни даже Сергея Есенина. И тут я вспомнил одного старого знакомого – американского советолога. Хорошо владея русским языком, он «собирал собственную статистику» – опрашивал всех наших людей, с кем ему доводилось встречаться, кого они считают первым поэтом России XX века. Он удивлялся тому, что две трети опрошенных назвали Сергея Есенина, а одна треть – Александра Блока. Но – надо отметить его научную добросовестность – добавлял, что, видимо, он потому не понимает Есенина, что ему неведом мир русских деревень, он не бывал ни в одной из них и никогда не контактировал с деревенскими людьми. Думаю, что и мой оппонент по поводу поэтических итогов XX века, и кривоносый кинокритик с телевидения, будь они честными, должны были бы сказать то же самое. Даже если они когда-то снимали дачу «в сельской местности».
Нельзя не сказать и об их знаменитых предшественниках. В середине XIX века композитор Антон Рубинштейн заявил, что создать оперу на основе русского мелоса невозможно, и при этом ссылался на «неудачный» опыт Глинки. На что Михаил Иванович насмешливо заметил, что Рубинштейн из-за своего происхождения неспособен понять русскую музыку (Антон Григорьевич – выходец из еврейского местечка в Бессарабии, окончил консерваторию в Германии, в Россию приехал сложившимся музыкантом, кроме петербургских салонов и гостиных ничего в нашей стране не видел и не интересовался ею). Рубинштейн жуть как оскорбился тогда и, что самое печальное, его сторону приняли наиболее продвинутые либералы – читай: космополиты.
А второй пример – это писатель Максим Горький. Всю жизнь он из кожи вон лез в «европейцы», вилял хвостом перед Западом. Умиляло его, как поют и танцуют итальянские лавочники (так и писал – лавочники), российских лавочников презирал, над их культурными предпочтениями насмешничал. Особенно же не любил крестьян, то есть по тем временам большинство нашего народа. В начале Первой мировой войны заявил французскому корреспонденту, что желает поражения России, потому что боится – вот навалится она серым стомиллионным крестьянским брюхом на Европу и задавит культуру. Он настолько ненавидел русских крестьян, что даже считал благом голод 1921 года, когда в родном его Поволжьи вымирали целые волости; пояснял: в России слишком велик удельный вес крестьян, голод улучшит соотношение… Горький – не Рубинштейн, не еврей, а чистый русак. Идейный предшественник его тоже чисто русский – лакей Смердяков, с гениальной зоркостью увиденный Достоевским. Классик этого прямо не сказал, но чуть продолжив его трактовку сего персонажа и опираясь на наше знание последующих событий, можно назвать Смердякова пятой колонной бесов в России. Разве не такую роль сыграл Алексей Максимович Пешков в антирусской революции?
Текст для публикации в ХРОНОСе предоставлен автором.