Наступательные работы декабриста несколько раз обращались к польскому вопросу. Воспоминания Лунина о его жизни и борьбе в Польше, размышления о событиях в этой стране, о судьбе польских ссыльных включены в «Письма из Сибири»; не обойдены эти проблемы и в работе «Общественное движение в России...». В 1840 г. была завершена и специальная работа «Взгляд на польские дела».
Сверх того в бумагах декабриста, изъятых во время второго ареста, сохранились рукописи на польском языке — согласно жандармской описи, «возмутительные о Польше стихи и молитвы» (см. Штрайх, I, с. 108). Вопрос о происхождении этих рукописей, их значении для формирования польской темы в сочинениях декабриста требует специального изучения. По всей видимости, эти тексты интересовали Лунина определенным созвучием с его положением и мыслями; не исключено, что некоторые документы, сохранившиеся в нескольких экземплярах, предназначались для распространения 17.
Среди польских стихотворений, записанных неизвестной рукой, находился «Гимн к богу», сочинение архиепископа Воронича, где, согласно жандармскому описанию, «вспоминая о прежнем величии и славе своего отечества, автор жалуется на настоящее его положение». Стихотворение «Кузнец» Станислава Старжинского и все следующие бумаги также пересказываются «экспертом» III отделения: «старик кузнец, поощряя детей своих к работе, говорит, что Польша была прежде молотом, судьба обратила ее в наковальню, но завтра враг ее должен испытать ту же участь».
// С 325
Ода «Юность» («К молодости») А. Мицкевича характеризуется как сочинение «возмутительного содержания»: «патриот, заключенный в оковы, жалуется в темнице на бедствия своего отечества и, ожидая казни, говорит, что он и в аду произведет возмущение». Песня «К ласточке» — «также патриота, вспоминающего об отечестве».
Кроме стихов среди польских бумаг Лунина сохранилась «Молитва на 3 мая о даровании мужества и терпения полякам»; на другом листе, рукою Лунина, по-польски переписана «Молитва царя иудейского Манассии об освобождении из плена вавилонского».
Лунин по своему положению, знанию, биографии был уникальной, исключительно важной фигурой в истории русско-польских культурных и общественных связей. Независимо от того, насколько глубоким было «го конспиративное сотрудничество с польскими тайными обществами 1820-х годов, декабрист без сомнения стоял за сближение, объединение в общей борьбе.
Другой вопрос — формы этого объединения, тактика и стратегия русских и польских освободительных обществ: известия о польском восстании 1830—1831 гг. и его подавлении пришли к Лунину и его друзьям в Петровском заводе. Позже в Забайкалье начали прибывать партии польских ссыльных: встречи, беседы с ними отразились в последующих сочинениях декабриста.
Реакция русского общества на польское восстание здесь не может быть рассмотрена подробно. Пушкин, Чаадаев, Жуковский, Лермонтов, Бакунин и многие другие художники, мыслители в силу очень сложных исторических причин заняли позицию, наиболее ярко выраженную в стихах Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина»: неодобрение, отрицание «Варшавского мятежа» и сочувствие победам российского оружия. В то же время Вяземский, Александр Тургенев были недовольны «шинельными стихами», воспевающими победы Николая. «Наши действия в Польше,— писал Вяземский,— откинут нас на 50 лет от просвещения европейского... Мне так уж надоели эти географические фанфаронады наши: От Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что ... у нас от мысли до мысли пять тысяч верст...» 18.
Наконец, в некоторых кругах образованного общества, особенно среди московской молодежи, преобладал дух сочувствия к подавляемой Польше.
Противоречивыми были и отклики декабристов на события в Варшаве. Сохранились сочувственные повстанцам стихи А. И. Одоевского («Еще, друзья, мы сердцем юны...») и противоположные высказывания А. А. Бестужева.
Спустя 30 лет (в связи с польским восстанием 1863—1864 гг.) Герцен вспомнит о 1830 г.: «Польский вопрос был смутно понимаем в то время. Передовые люди,— люди, шедшие на каторжную работу за намерение обуздать императорское самовластие, ошибались в нем и становились, не
// С 326
замечая того, на узкую государственно-патриотическую точку зрения Карамзина. Стоит вспомнить факты, рассказанные Якушкиным, негодование М. Орлова, статью Лунина и пр. У них была своего рода ревность к Польше; они думали, что Александр I больше любил и уважал поляков, чем русских» (Герцен, XVII, с. 93).
Упоминаемая в приведенной цитате «статья Лунина» — «Взгляд на польские дела» — была получена около 1860 г. Вольной печатью Герцена, но не опубликована. Редакторам «Колокола», исповедовавшим лозунг: «Мы за Польшу, потому что мы за Россию»,— казалось недостаточным то, что писал по этому поводу Лунин; они боялись задеть польских друзей.
Между тем статья заслуживает особого, исторического подхода: она интересна как раз не сходством, а различием с другими декабристскими текстами о Польше. Кроме того требует особого изучения разница двух главных лунинских обращений к польской теме.
Письмо «Поляки», вошедшее в цикл «Писем из Сибири», было завершено в ноябре 1839 г.; «Взгляд на польские дела» содержит авторскую помету «1840 год».
Пафос первого документа — судьбы польских повстанцев 1830 г., резкое осуждение царских репрессий, которые — «потеря для Польши без малейшей пользы России». Высказана мысль, что именно политика Петербурга была главным стимулом к мятежу. Декабрист желает союза двух народов — «поляки — братья нам по происхождению, наша передовая стража по географическому положению и естественные союзники,, несмотря на домашние ссоры между нами».
Письмо «Поляки» в основном целит в российскую власть, хотя звучат и мотивы (позже усилившиеся в работе «Взгляд на польские дела») о слабостях, ошибках польских мятежников, о том, что в Варшаве восстало меньшинство, «увлекая массы, неспособные рассуждать».
Статья «Взгляд на польские дела» внешне кажется куда более критической по отношению к польским повстанцам: Лунин приводит многочисленные примеры из недавнего прошлого, когда неудачная, близорукая политика польских лидеров в одних случаях поощряла, в других давала повод для агрессивных действий соседних держав. В 1830-х годах эмигрантский национальный комитет («Отель Ламбер»), по мнению декабриста, стремится «возбуждать умы, вызывая меры строгости, и разжигать семейные раздоры в угоду западным державам, скорее враждебным, чем равнодушным к славянским народам, объединения которых они страшатся». Именно полемикой с этой организацией, возглавлявшейся А. Чарторыйским, С. Б. Окунь объяснял особый тон лунинской статьи (см. Окунь, с. 223—226).
Соглашаясь с этим, добавим, что, по всей видимости, предполагаемым адресатом «Взгляда на польские дела» была общественность Западной Европы. Если в «Письмах из Сибири», предназначенных для «внутреннего хождения», естественной была защита побежденных, то во «Взгляде» требовалась более широкая, общая оценка: поэтому «Взгляд» начинается не с 1830 г., а разбирает предысторию восстания, в частности — события
// С 327
в Царстве Польском, свидетелем которых был Лунин. Односторонней защите польской позиции декабрист противопоставляет довольно объективный анализ ошибочности, авантюрности многих повстанческих действий.
Размышляя о восстании, Лунин пытается встать над схваткой, взглянуть шире: «Дело поляков, как и дело русского правительства, находит до сего времени одних лишь адвокатов. Обоим недостает искреннего друга, способного рассеять их общие заблуждения и указать на происхождение гибельных раздоров».
Попытка вырваться из плена односторонних сочувствий ощущалась в то время и у некоторых других мыслителей, русских и польских: Хомяков, Тютчев, Мицкевич проклинали вражду и кровь, однако Лунин, кроме эмоций, представляет целую систему политических размышлений, подобную которой в тогдашней полемике почти невозможно отыскать.
Хорошо зная Польшу 1820-х годов, декабрист компетентно разбирает причины восстания и приходит к выводу смелому и спорному: Россия виновна, но Польше не следовало восставать. Понятно, с этим заключением не могли согласиться и те, кто не видел российской вины, и поляки, утверждавшие, что революции 1830 г. во Франции, Италии и других местах обнадеживали и что надо было восставать, только решительнее!
Лунин соглашался, что конституция 1815 г. все время нарушалась Александром I, Николаем I, Константином, Новосильцевым,— «но Конституция давала законные средства протестовать против незаконности этих актов, в то же время подчинялась им. Такой способ действий, пассивный, но действенный, был бы достаточен, чтобы доказать существование прав, а затем и заставить их уважать, дав им двойную опору — принципа и прецедента».
Даже урезанный конституционный сейм, по Лунину, был слишком важным завоеванием, чтобы азартно ставить его на карту. Одобряя англичан, не восставших против Тюдоров преждевременно и дороживших своим парламентом, он, разумеется, помнил, что позже английский парламент возглавил восстание против Стюартов, и король Карл I лишился головы. «Бывают эпохи,— замечал декабрист,— когда стечение благоприятных обстоятельств дает шансы на успех даже самым рискованным предприятиям». Однако 1830—1831 гг., по Лунину, не такая эпоха: Россия только что успешно закончила две войны (с персами и турками), в польском движении он находит больше «одушевления», чем твердой программы действий и т. п. «Взгляд на польские дела» констатирует, что «непосредственными результатами восстания были: потеря всех прав, разорение городов, опустошение селений, смерть многих тысяч людей, слезы вдов и сирот... Оно причинило еще большее зло, скомпрометировав принцип справедливого и законного сопротивления произволу власти. Именно с такой точки зрения на него будут указывать будущим поколениям как на соблазн, которого следует избегать, и как на печальное свидетельство духа нашего времени».
Кроме неподготовленности восстания Лунин, вероятно, подразумевал и повод, который правительство Николая I нашло в событиях 1830—
// С 328
1831 гг. для усиления реакции, отказа от предполагавшихся реформ в России.
В конце статьи «Взгляд на польские дела» Лунин размышляет о выходе из кризиса. Между прочим, брошена очень интересная мысль: «Не связанные своим прошлым как другие европейские народы, они (русские и поляки.— Ред.) ничего не должны ломать и расчищать, прежде чем строить... Они точно предназначены начать новую социальную эру, освободив основные начала от повсюду их заслоняющих разнородных элементов; и одухотворить политическую жизнь, вернув вольности, права и гарантии к их истинному источнику».
В этих строках угадываются контуры будущих теорий Герцена и народников о «преимуществах отсталости», позволяющих миновать некоторые экономические и политические формы, свойственные западноевропейским народам. Лунин уверен, что «только дружески подав друг другу руки, смогут они <русские и поляки.— Ред.> овладеть ... средствами взаимного влияния, которое народы оказывают друг на друга для прогресса человечества». В то же время декабрист довольно трезво смотрит на чрезвычайную сложность, мучительность, медленность подобных исторических процессов: «Народы и правительства не так легко сходят с ложных путей, куда завлекают их интересы партии или собственные страсти. Впереди еще неравная борьба, пагубные действия и бесполезные жертвы. Меч насилия и меч правосудия будут снова обнажены в угоду заблуждениям и предрассудкам».
В конце 1820-х годов Пушкин и Мицкевич мечтали о времени, «когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся».
Лунин по-своему также постоянно ратует за этот союз: для того, собственно, пишет свою работу и начинает ее распространение.