Краткий разбор отдельных элементов лунинского наследия необходимо заключить общими соображениями об историко-публицистическом значении лунинских сибирских трудов в целом.
В середине николаевского царствования близ Иркутска складывается один из центров российского вольнодумства. В течение четырех с половиною лет Лунин, с помощью нескольких друзей и сочувствователей, завершает и готовит ряд художественно-публицистических сочинений. На огромном расстоянии от привычного столичного общества, журналистики, на втором десятилетии насильственной изоляции он не только сохраняет лучшие традиции декабристского мышления и поведения, но и движется вперед, значительно расширяя и обогащая прежние идеи.
// С 336
При всем разнообразии сибирских трудов Лунина, они, как отмечалось, представляют целостное единство. Вряд ли в самом начале наступательных действий у Лунина был уже четкий, сложившийся план определенной серии работ, но, когда с течением времени рождались и осуществлялись новые замыслы,— их связь, взаимодействие, естественно, осознавались автором. Позднейший список (1839 г.), озаглавленный Луниным «Темы для разработки», охватывал восемь мотивов, в основном осуществленных в ряде работ. Настоящее издание, где впервые собраны воедино практически все законченные, неоконченные, черновые, едва намеченные тексты Лунина, в полной мере помогает ощутить всю значительность, величие общего замысла.
В основе его лежало постоянно и широко толкуемое декабристом понятие традиции, «Предания». В «Записной книжке» этому посвящены несколько важных текстов. Таковы рассуждения декабриста о «мертвых языках» как особом носителе Предания; о поэмах Гомера, значение которых не в «поэтических красотах», но в сохранении, передаче существенной, глубинной истины, составляющей основу истории и человеческого существования. Понятие Предания, как видим, применено в последнем случае к художественному произведению, сочиненному за много лет до появления христианства.
Во всем многообразии исторических событий Лунин видит некоторые незыблемые идеи, которые обнаруживают и передают человечеству носители Предания. Не сомневаясь в божественном происхождении естественных идей, Лунин видит и в своей деятельности стремление к отысканию, воплощению Предания. «Итак, братия, стойте и держите Предания» — эти строки из священного писания Лунин поместил сразу вслед за планом «Писем из Сибири». Выбрав за образец Гомера, Тацита, он находит реализацию Предания и в событиях последующих веков, тысячелетий; старается проследить генеральную идею исторически.
Наиболее древние исторические темы лунинских работ связаны с античностью: в Акатуе писался недошедший к нам труд о Гомере; древности посвящены «Исторические этюды», а также наброски этюдов о Риме I—II вв. в «Записной книжке».
В ряде лунинских работ рассматривается история средних веков: «Розыск исторический» сравнивал принципиально отличающиеся, по понятиям декабриста, естественные и неестественные исторические условия Англии и России. Великая хартия вольностей, рождение английского парламента и т. п. представлены как естественные, соответствующие Преданию формы движения человеческой истории, завоеванные в нелегкой борьбе с противниками свободы. Российская же история трактуется как отклонение, искажение, длительная победа самодержавия и деспотизма над первоначальной вольностью.
Для 1830—1840-х годов, когда уже существовала французская историческая школа и дух историзма все больше утверждался в науке и литературе (в России одним из ярчайших его носителей был Пушкин), подобный взгляд на ход истории был довольно архаичным и соответствовал нормам XVIII — начала XIX в. В ту пору в трудах западных историков
// С 337
эпохи Просвещения, в «Истории государства Российского» Карамзина, в декабристской историографии (Никита Муравьев и др.),— в этих сочинениях, написанных с разных общественно-политических позиций (декабристы, например, противостояли Карамзину), об исторических, нравственных законах говорилось обычно как о неизменных в течение тысячелетий. В то же время некоторые историки старой школы в своей практической деятельности постоянно «оспаривали» сами себя, прибегая к стихийному историзму. Это вполне относится и к Лунину, который отнюдь не догматичен: он тонко и верно оценивает смену исторических обстоятельств, историко-политический контекст разных событий, удаленных на века. Более того, столкновение в трудах Лунина общих, «вечных» принципов Предания, а также реальных лиц, страстей и событий создает особый художественный фон, диалектику «высокого» и «низкого», вечного и повседневного: как в трех эпиграфах к «Записной книжке»...
Следует признать, что устаревшие принципы исторического подхода не устаревали для Лунина и его друзей как гибкая форма аккумуляции прогрессивных, освободительных идей. Это особенно видно в лунинских работах, посвященных более близким временам.
Ближайшей предысторией декабрьских событий были обширные примечания Н. Муравьева к лунинскому «Разбору» — по существу первая краткая история освободительного, «конституционного» движения в России XVI—XIX вв. Здесь, на русской почве, демонстрировалась борьба свободы с деспотизмом: регулярное возрождение первой и временные успехи последней. Само возобновление подавленного свободолюбия было для декабристов признаком естественности, неодолимости прогрессивной идеи.
Центром, сердцевиной лунинского замысла были, конечно, работы о тайных обществах.
Интерес к истории вызывал у декабристов и их современников обостренное чувство возможной потери, исчезновения важнейших свидетельств. Вообще усилившееся в общественной мысли 20—40-х годов историческое самосознание вызвало известное определение И. В. Киреевского: «История в наше время есть центр всех познаний, наука наук, единственное условие всякого развития: направление историческое объясняет все»20.
Касаясь материалов о Народной войне 1770-х годов, Пушкин замечал: «Дело о Пугачеве, доныне не распечатанное, находилось в государственном санкт-петербургском архиве вместе с другими важными бумагами, некогда тайнами государственными, ныне превращенными в исторические материалы. Государь император по своем восшествии на престол приказал привести их в порядок. Сии сокровища вынесены были из подвалов, где несколько наводнений посетило их и едва не уничтожило» (Пушкин, IX, с. 1).
20 лет спустя Герцен, только что создавший Вольную типографию, взывал к соотечественникам: «Мы в третий раз обращаемся с просьбой
// С 338
ко всем грамотным в России доставлять нам списки Пушкина, Лермонтова и др., ходящие по рукам известные всем ...
Рукописи погибнут наконец — их надобно закрепить печатью» (Герцен, XII, с. 270).
Во «Взгляде», «Разборе», «Письмах из Сибири» развита декабристская версия десятилетней истории тайных обществ, восстания, расправы над восставшими. Из писем Лунина к сестре (1839—1840) видно, что декабрист задумал вслед за «Взглядом» и «Разбором» третью специальную работу о 14 декабря — подробную историю следствия и суда 1825— 1826 гг., но написать не успел.
Экскурсы Лунина в древность, средневековье, декабристскую эпоху были для 1840-х годов современны «как вчерашняя газета» (этими словами Пушкин оценивал «Историю» Карамзина); часть же лунинских работ была непосредственно посвящена недавним событиям, развернувшимся уже в период декабристской каторги и ссылки. Таковы «Письма из Сибири», «Взгляд на польские дела», «Общественное движение в России в нынешнее царствование» — первый свободный исторический обзор новейшей эпохи, 1825-1840 гг.
В целом историко-художественный замысел Лунина, даже не осуществленный полностью, является сам по себе значительным достижением российской культуры, свободной мысли. Внутри этой огромной конструкции — множество живых, актуальных мыслей, наблюдений: первая история декабризма; своеобразная историко-политическая теория развития русского освободительного движения; оригинальная концепция польского вопроса, поднявшаяся над характерной односторонностью и предрассудками века; новый взгляд брошен на проблему народа, народного мнения, народных потребностей. Наконец, все сочинения Лунина пронизаны высокой идеей свободной личности — бесстрашной, ироничной, всегда внутренне свободной, объективной к врагам и друзьям, готовой к жертве, лишенной страха. В отличие от прежней, рылеевской, жертвенности, Лунин не предлагает конкретных коллективных действий. Концепция свободы направлена более внутрь, чем вовне, он демонстрирует готовность умереть ради сохранения личного достоинства и исповедания того, что считает истиной.
Ярчайшее личностное начало и важнейшие историко-политические задачи — все это соединилось и воплотилось в особых художественных формах лунинской публицистики.