Лунин стремился распространить свои труды, его помощники (Н. Муравьев, Громницкий, Волконские) знакомят с текстами других декабристов, сохраняют копии ряда сочинений. Позже лунинские тексты оказались в распоряжении и декабристов, находившихся в Западной Сибири (Пущин, Якушкин, Муравьев-Апостол, Фонвизин). Этот сравнительно узкий круг читателей сыграет первостепенную роль в последующей судьбе лунинских сочинений.
Другая возможность для распространения была реализована в определенном кругу сибирской интеллигенции. Как выяснило следствие 1841 г., работы Лунина переписывали, хранили и читали его духовник ксендз Гатицкий, учитель иркутской гимназии Журавлев и его жена, казачий офицер Черепанов, кяхтинский учитель Крюков, кяхтинский священник Добросердов, полицмейстер иркутского солеваренного завода Василевский; вероятно также смотритель училищ Голубцов, священник Горяинов, учитель Яблонский. Сверх того, существовал круг полуосведомленных, любопытствующих лиц вроде чиновника-ревизора Л. Ф. Львова, свидетеля второго ареста Лунина.
Стремясь ознакомить со своими сочинениями не только единомышленников, декабрист в конце концов стал жертвою доноса, поданного П. Н. Успенским, чиновником особых поручений при иркутском генерал-губернаторе.
// С 343
Надо думать, что еще несколько тайных помощников Лунина ускользнуло от следствия. Не была раскрыта и система конспиративных связей декабриста с Петербургом и Москвой, те «оказии» (торговые каналы нескольких влиятельных иркутских купцов), с помощью которых работы и письма Лунина доставлялись Е. С. Уваровой.
В посреднической деятельности сестры Лунин видел третий важнейший путь распространения своих текстов.
Овладев необходимой конспирацией, декабрист требовал и от Уваровой подобных действий, желая приобщения к своей миссии новых адептов, столичных и заграничных. Существовала версия о пересылке лунинских сочинений за границу (во Францию или Англию), сохранилось прямое указание Лунина на будто бы существующее парижское издание «Разбора»; в разное время о том были опубликованы смутные свидетельства. Теперь, однако, вопрос можно считать решенным: усилиями С. Я. Гессена и С. Б. Окуня показана недостоверность всех сведений о заграничных публикациях. К тому же во втором лунинском деле отсутствуют какие бы то ни было намеки на подобную возможность (см. Окунь, с. 230—237).
Оспоривая факт зарубежных лунинских изданий начала 1840-х годов, нужно, тем не менее, отнестись к этому слуху как к важной, тревожной для властей и ободряющей друзей молве, возможно распускаемой Луниным сознательно — в ожидании действительных заграничных публикаций в недалеком будущем. Это преувеличение некоторых желаемых мотивов вообще один из лунинских приемов: таковы, например, строки в ряде его работ о «всеобщем сочувствии» к декабристам и их семьям.
Сестра декабриста Е. С. Уварова, по всей видимости, не выполнила указаний насчет конспиративной рассылки рукописей: во-первых, она боялась ухудшить участь брата; во-вторых, была оторвана от живых общественных сил, которые могли бы оценить, впитать лунинские идеи, подвинуть их к новым читателям.
Уварова не прибегла к бесцензурным изданиям, но все же не уничтожила опаснейшие письма и статьи брата. Лунин требовал их показать Александру и Николаю Тургеневым, распространять «среди знакомых, начиная с министров». Уварова пробует — и Александр Тургенев (в дневнике) ее бранит:
31 марта 1840 г.: «Обедал с Чаадаевым у Катерины Федоровны Муравьевой. Дружеская беседа, главным образом о Лунине. Тараторка-сестра вредит ему, а он — другим, ибо и их почитает того же мнения».
18 июня 1840 г.: «С Уваровой — выговаривал ей болтовню ее» 23.
Из «министров» откликнулась «кавалерственная дама» Екатерина Захаровна Канкрина. Троюродная сестра Лунина и родная сестра декабриста Артамона Муравьева была женою министра финансов Е. Ф. Канкрина; прочитав одно или несколько сибирских писем, она отправила в Урик ободряющее послание, а свой ответ Канкриной Лунин (не называя адресата по имени) включил в раннюю редакцию «Писем из Сибири»: «Я счастлив был узнать, что мои письма к сестре вас интересуют. В них
// С 344
изложены мысли, приведшие меня на эшафот, в каземат и в ссылку... Гласность, какую приобретают мои письма благодаря усердному их переписыванию, обращает их в политическое оружие, коим я должен пользоваться для защиты дела свободы. Мысль о вашем ко мне расположении, сударыня, будет мне мощной поддержкой в этой опасной борьбе».
В архиве Канкрина лунинские бумаги, однако, не сохранились; А. И. Тургенев не уничтожил переданную ему рукопись лунинского «Взгляда на Тайное общество», но автографический список был похоронен в его бумагах. Надежды Лунина, что его труд будет отправлен на Запад, декабристу-эмигранту Николаю Тургеневу, не осуществились.
Хождение в 1840-х годах «Писем из Сибири», «Разбора», «Взгляда» как за границей, так и в столицах маловероятно.
«Людям 40-х годов» — Герцену, Огареву, Грановскому, Белинскому, Ивану Тургеневу, Анненкову, Кетчеру, Коршу, Кавелину, Аксаковым, Хомякову, Киреевским, а также сотням читателей, единомышленникам этих людей очень не хватало декабристского голоса с Востока: сочинения Лунина, можно сказать, ходили «поблизости» — ведь А. И. Тургенев был знаком с Герценом и многими другими передовыми мыслителями; герценовским приятелем был и кузен Лунина А. П. Полуденский. Сходство взглядов у многих столичных свободолюбцев и уриковского ссыльного было велико, разница вызвала бы важные споры.
Личность Лунина, его положение, мысли, древняя важность слога, живые переходы от общего к личному, твердая уверенность в необходимом пробуждении от апатии — все это вошло бы в культуру и мысль 1840-х годов. «Письма из Сибири», «Разбор Донесения», «Взгляд на Тайное общество», «Взгляд на польские дела», «Общественное движение в России» так или иначе отразились бы в десятках серьезных книг, статей, лекций — как это случилось с «Философическим письмом» Чаадаева.
Однако «люди 40-х годов» Лунина, по всей видимости, не прочитали. Точнее, получили его сочинения 20 лет спустя, в 1860-х годах.
В столицах наиболее ранние списки лунинских сочинений, обнаруженные в архивах С. Д. Полторацкого и П. И. Бартенева, относятся к 1850-м годам (ПЗ, IX, с. 107).
Тяжелые условия ссылки, постоянная опасность, апатия и страх, сковавшие многих,— все это свело круг прижизненных читателей Лунина в лучшем случае к нескольким десяткам вольных и подневольных жителей Сибири. Следует отметить и продуманную тактику властей, отыскавших два способа изоляции Лунина от его потенциальных читателей. Первый способ—карательный: Лунина, Громницкого, нескольких читателей-сибиряков арестовали; их запугивали и в большинстве случаев добились нужных признаний (сам Лунин, конечно, не в счет). Рукописи декабриста были захвачены, отвезены в Петербург и упрятаны в архиве III отделения.
Другой же правительственный путь — умаление значения лунинского дела. Понимая, что крупные репрессии могут усилить интерес у многих, не слыхавших о тайной деятельности декабриста, Николай I, Бенкендорф // С 345 и Дубельт в условиях сравнительно спокойного, внешне стабильного внутреннего положения в начале 1840-х годов пришли к выводу о пользе максимального умалчивания, создания впечатления о незначительности происшедшего.
Лунин справедливо допускал, что за продолжение противоправительственных действий в Сибири его может постигнуть любая кара, вплоть до смертной казни (как это было с И. И. Сухиновым); однако его отправили в Акатуй без приговора и огласки, административным порядком, до новых распоряжений из Петербурга. Громницкий, уличенный в сотрудничестве с Луниным, был оставлен на прежнем месте ссылки под надзором. С другими арестантами-сибиряками обошлись сравнительно мягко; имея сведения о вероятном соучастии Н. Муравьева, о помощи Лунину со стороны Волконского и других ссыльных декабристов, власть не сочла нужным привлекать их к делу. Более того, она как бы не желала замечать, сколь разнообразные тексты конфискованы у Лунина. Дубельт и его «эксперты», разобрав захваченные бумаги, хорошо поняли (как это видно из соответствующих документов), что в их руках — несколько сочинений: «Письма из Сибири», «Взгляд», «Розыск исторический», «Разбор», «Исторические этюды», «Записная книжка» и сверх того разные «возмутительные тексты» других авторов. Многие из захваченных работ к тому же были представлены в нескольких экземплярах. Однако по пути от экспертизы тайной полиции до решения по делу Лунина и его помощников первоначальные сведения Дубельта удивительно трансформировались. В последующих официальных бумагах везде фигурирует лишь одно лунинское сочинение — «Взгляд на Тайное общество»; других — как будто и не бывало. Именно ко «Взгляду» относился донос Успенского, и власть следует исключительно этому доносу, не желая выходить за его пределы.
Год спустя, 27 февраля 1842 г., в кратком резюме об итогах всего дела Бенкендорф передавал военному министру А. И. Чернышеву без всяких комментариев вымышленную версию Лунина, будто «сочинение «Взгляд на Тайное общество» было написано им без участия других, во время нахождения его в Петровском заводе в угодность уже умершего коменданта сего завода Лепарского, желавшего иметь ближайшее понятие о существовавшем тайном обществе, и сочинения сего кроме Лепарского и государственного преступника Иванова, также уже умершего, никому он не показывал».
Далее Бенкендорф перечислил нескольких сибиряков, замешанных в этом деле, и «благодушно» заметил: «Ничего более для пояснения сего дела не открыто и, кроме отобранных у означенных лиц и доставленных ко мне экземпляров сочинений Лунина, других по Восточной Сибири вновь не обнаружено, и вообще не представилось повода заключить, чтобы в настоящем деле существовало какое-либо сообщничество» 24.
3 декабря 1845 г. декабрист «скоропостижно скончался» в Акатуе, немного не дожив до своего 58-летия.
// С 346
Распространение легенд и рассказов о его убийстве (по тайному приказу свыше или по инициативе «акатуевских стражей»), подозрительная неясность официальных документов — все это в высшей степени характерное завершение необыкновенной биографии необыкновенного человека, где реальность и легенда порою трудно различаются, а иногда и совершенно неотделимы (см. Эйдельман, с. 335—344). Началась сложная посмертная судьба лунинского наследия. Лунинские сочинения навсегда остались одним из лучших образцов сибирской декабристской публицистики, созданном и (пусть в очень узком кругу) распространенном. Это было первое активное декабристское выступление после сухиновского дела.
Без сомнения сам факт этого выступления и содержание лунинских работ имели значительное влияние на эволюцию декабристской мысли в Сибири.
Первые впечатления многих товарищей по ссылке были скептическими, даже негативными. Расправа с Луниным, согласно декабристским письмам и воспоминаниям, вызвала у ссыльных ожидание широких репрессий: некоторые мемуарные замыслы были отложены, кое-какие опасные бумаги уничтожены 25; но мысли, поступки Лунина теперь навсегда существовали в сознании его товарищей, так или иначе воздействуя на их новые замыслы. Позже, в 1850—1870-х годах, основной формой деятельности для декабристов станут воспоминания (Якушкин, Пущин, Бестужевы, Розен, Оболенский, Лорер, Горбачевский и многие другие). Историческое же обозрение, теоретическое осмысление первого русского революционного движения в основном возьмут на себя Герцен и Огарев, затем деятели следующих революционных поколений.
Однако до того, как начался период мемуаров, т. е. в 1830—1840-х годах, самими декабристами были сделаны важнейшие попытки теоретических обобщений. Два начинания особенно значительны. Первое, раннее — это письма и статьи Лунина с участием Никиты Муравьева; второе — недавно открывшаяся в полном объеме (благодаря исследованиям С. В. Житомирской и С. В. Мироненко) литературная деятельность М. А. Фонвизина. Главные труды Фонвизина, при всех отличиях от лунинских, также имели преимущественно историко-публицистический характер; декабрист без сомнения знал труды предшественников, между прочим, опирался на краткую историю русского освободительного движения, приложенную Н. Муравьевым к лунинскому «Разбору».
Следующий этап в истории лунинского наследия связан с публикациями Вольной русской типографии. В конце 1850-х и в 1860-х годах в «Полярной звезде», «Колоколе», сборниках «Записки декабристов» впервые публикуются «Разбор Донесения», «Взгляд на Тайное общество», «Письма из Сибири», а также некоторые воспоминания о Лунине и его деятельности; основными источниками вольных публикаций явились списки лунинских трудов и воспоминания, сохраненные в декабристском кругу.
// С 347
Значение Герцена и его печати как продолжения, развития декабристских традиций общеизвестно. Герцен и Огарев постоянно говорили о первых революционерах как о «фаланге героев», «богатырях, кованных из чистой стали с головы до ног». Касаясь ошибок, слабостей движения, в первую очередь его удаленности от народа, Герцен не расширял эту тему, представляя своим читателям правду о декабризме с элементом известной идеализации, легенды. Одним из главных стимулов для подобного подхода, полагаем, было то обстоятельство, что первый пласт декабристских материалов, попавший в Вольную типографию, был связан с Луниным.
15 февраля 1859 г. в 36-м листе «Колокола» появилась анонимная публикация «Из воспоминаний о Лунине», где впервые была обрисована неповторимая личность декабриста. Ряд подлинных историй, вперемежку с полулегендарными и недостоверными версиями, явно восходил к информации лунинских друзей. С. Я. Штрайх полагал, что статья прислана Д. И. Завалишиным, но этот факт был позже оспорен в комментариях к герценовскому собранию сочинений (см. Герцен, XIV, с. 591). Не исключено авторство племянника Лунина С. Ф. Уварова.
Герцен проявил исключительный интерес к атому материалу и, редактируя, очевидно ввел в текст несколько фраз, прибавил знаменательную концовку: «Да, славен и велик был наш авангард! Такие личности не вырабатываются у народа даром...» 26. Отозвался Герцен и в редакционном примечании к публикации: «Бесконечно благодарим мы приславшего нам эту статью» (Герцен, XIV, с. 362). В этом же примечании издатель «Колокола» сообщал, что располагает рядом лунинских работ, которые и были вскоре опубликованы в «Полярной звезде».
Первая встреча с Луниным, по-видимому, многое определила в декабристской концепции Герцена. Позже доставленные в Лондон материалы Якушкина, Пущина, Бестужевых, Штейнгейля, Трубецкого и других декабристов обогатили, расширили взгляды Герцена и Огарева на дворянских революционеров, создали основу для многостороннего исторического подхода; и все же то обстоятельство, что именно Лунин «явился» к Герцену и Огареву первым, было сильнейшим впечатлением издателей «Колокола» и «Полярной звезды», действительно встретившихся с «героем, богатырем из кованой стали». Герцен после того не раз отзовется о Лунине и его поколении: «гордая, непреклонная, подавляющая отвага Лунина»; «Лунин — один из тончайших умов и деликатнейших»; «<«Разбор»)> — превосходная статья»; наконец: «Что это было за удивительное поколение, из которого вышли Пестели, Якушкины, Фонвизины, Муравьевы, Пущины».
Так началась вторая жизнь лунинских сочинений — при почти не осуществленной первой жизни.
В течение полувека лондонские публикации были несколько раз переизданы за границей; только 1905 год снял запрет с лунинского слова в России: через 60 лет после смерти декабриста его сочинения, по тексту герценовских изданий, были несколько раз напечатаны на родине.
// С 348
Первые лунинские публикации в советское время также основывались на текстах Вольной русской типографии, и только с 1923 г. вводятся в оборот рукописи декабриста.
Неполные, не всегда точные издания лунинского наследия — с опозданием на несколько десятилетий — ввели труды необыкновенного декабриста в русло российской прогрессивной мысли и культуры» Параллельно на страницах исторических журналов прорывалась декабристская тематика, где заметное место занимали мемуары о Лунине. В 1860— 1900-х годах были напечатаны рассказы М. Бестужева, Завалишина, Свистунова, Басаргина, Лорера, Гангеблова, Волконского, Розена, H. H. Муравьева, И. Оже, других авторитетных свидетелей 27. Новые сведения о личности, «анекдоты» о Лунине выходили на свет интенсивнее, чем новые тексты декабриста. Тем не менее после 1860-х годов прежде почти забытый образ этого человека постоянно привлекает внимание писателей, мыслителей.
Ф. М. Достоевский, рассуждая о герое «Бесов» Николае Всеволодовиче Ставрогине, использовал фигуру Лунина для важных, острых характеристик и размышлений 28.
Сохранились разнообразные свидетельства об интересе Л. Н. Толстого к фигуре декабриста. В 1878 г. писатель спрашивал о Лунине у П. Н. Свистунова 29, записывал (очевидно для повести «Декабристы») «приметы» Лунина — «рыжий, высокий»30; согласно свидетельству С. А. Берса, «декабрист Лунин удивлял Льва Николаевича Толстого своей несокрушимой энергией и сарказмом».
Для полного обозрения дореволюционной литературы о Лунине необходимо было бы проанализировать всю полемику вокруг декабристов. Любопытно, что парадоксальная личность Лунина привлекала публицистов, писателей, историков разных направлений, от революционеров до Мережковского 31, представители враждующих течений в лунинских противоречиях часто искали и находили свое. Так, издатель «Русского архива» и замечательный собиратель исторических материалов П. И. Бартенев, к 1863 г. человек уже довольно умеренных славянофильских воззрений, отделял Лунина и еще немногих декабристов от других, по его мнению, «слепых» противников власти. Заметив в «Полярной звезде» слова Огарева — «юридически — рациональный протест Лунина» (ПЗ, VI, с. 347),— Бартенев пишет на полях собственного экземпляра VI книги альманаха: «Из этого конгломерата протестов только протест Лунина можно назвать трезвым и совершенно выдержанным. Лунин займет высокое место в истории революционных обществ в России, слишком бедных такими личностями, как его, Пестеля, Муравьева и Рылеева; впрочем, людей, подобных им, никогда не считают десятками» 32.
// С 349
Злободневность декабристской, лунинской темы сказывалась, между прочим, в том, что одновременно с упоминаниями о декабристе в серьезных исторических трудах (А. Н. Пыпин, В. И. Семевский) — его рукописи оставались под запретом; рассказы о Лунине множились в печати — но очерк о нем и некоторых других декабристах, подготовленный С. А. Панчулидзевым для «Сборника биографий кавалергардов», не появился в печати даже в 1906 г.
В конце XIX — начале XX столетия вышли работы В. И. Ленина и Г. В. Плеханова, посвященные проблемам революционного наследия. Страницы Ленина о трех поколениях русского освободительного движения, об исторической роли декабристов отдавали должное и всему движению в целом, и каждому из первых революционеров, в частности33. В статье «Памяти Герцена» Ленин с одобрением и признанием процитировал высокие слова Герцена о декабристах, как «фаланге героев»34; выше уже отмечалось, что подобная точка зрения Герцена на предшественников в немалой степени сложилась под влиянием первой встречи с декабристской мыслью, с произведениями и личностью Лунина.
Новый этап посмертной судьбы декабриста, естественно, начинается в 1917 г.
В 1920—1930-х годах, благодаря возможности использовать прежде недоступные комплексы лунинских бумаг, выходит ряд новых статей и книг о нем: это был форменный переворот в освоении наследия замечательного декабриста-писателя. Одновременно с обнародованием сочинений и следственных документов открывались интересные материалы и в Сибири, вводились в оборот неизвестные прежде биографические материалы, ценные воспоминания других декабристов о Лунине.
Вот хронологический перечень наиболее важных публикаций.
1923 г. Выход книги «Декабрист М. С. Лунин. Сочинения и письма». Редакция и примечания С. Я. Штрайха.
Это издание — основное для последующих нескольких десятилетий; несмотря на его немалые недостатки, здесь впервые напечатаны, по автографам, тексты четырех лунинских работ («Письма из Сибири», «Разбор», «Взгляд», «Розыск»), а также большие извлечения из «Записной книжки» декабриста и важные документальные приложения.
1925 г. В книге Б. Г. Кубалова «Декабристы в Восточной Сибири» публикуются письма Лунина, фрагменты его второго следственного дела (1841).
1926 г. Выход второго сборника работ Лунина под редакцией и с примечаниями С. Я. Штрайха — «Общественное движение в России. Письма из Сибири».
1926 г. В III книге сб. «Атеней», а также книге С. Я. Гессена и М. С. Когана «Декабрист Лунин и его время» печатаются письма Лунина из Акатуя и другие материалы.
// С 350
1926 г. В сб. «Декабристы на каторге и в ссылке» М. Муравьев впервые публикует лунинскую статью «Взгляд на польские дела».
1927 г. В III томе документальной серии «Восстание декабристов» напечатано следственное дело Лунина (1825—1826).
1930 г. В. С. Манассеин публикует опись сибирской библиотеки Лунина и статью о книжном собрании декабриста (в журнале «Библиотековедение и библиография», 1930, № 1—2).
В 1934 г. подготавливалось, но, к сожалению, не осуществилось новое издание сочинений декабриста (в серии «классики революционной мысли домарксового периода»)35.
Крупным событием в освоении лунинского наследия было появление в те годы интереснейшей темы Лунин и Пушкин — в связи с расшифровкой потаенной X главы «Евгения Онегина» и другими материалами 36.
Достижения 1920—1930-х годов создавали возможности, стимулировали необходимость монографического исследования жизни и творчества Лунина. Задача была исключительно сложна ввиду специфических особенностей биографии, трудностей многостороннего охвата лунинского наследия. С. Я. Штрайх, С. Я. Гессен, Б. Г. Кубалов и другие декабристоведы, публикуя важнейшие лунинские документы, сопроводили их очерками личности декабриста, его идейной жизни.
В последующие десятилетия выходят монографические исследования (С. Б. Окунь, Н. Я. Эйдельман), обобщаются накопленные материалы и вводится ряд новых, осуществляются повторные публикации ряда сочинений декабриста по текстам, напечатанным С. Я. Штрайхом в 1923— 1926 гг.37
Общественный интерес к движению декабристов, особенно возросший в связи со 150-летним юбилеем 14 декабря, сопровождался усилением интереса к личности и борьбе Лунина: о нем выходят новые исследования, пишутся романы, повести, пьесы, стихотворения. В эту же пору лунинские труды переиздаются и изучаются на Западе 38.
Как это часто бывает, новый этап освоения прошлого, опираясь на уже сделанное, в то же время выявляет слабости, пробелы прежнего изучения и настоятельно требует новых публикаций, исследований. Недостатки ранее напечатанного о Лунине очевидны: во-первых, рассеянность статей и документов по разным, в основном редким, труднодоступным книгам и журналам. Достаточно сказать, что для ознакомления с 12 письмами из Акатуя нужно, например, соединить четыре разновременных издания.
Второй пробел — отсутствие должным образом апробированного текста лунинских работ — сначала на языке подлинника (чаще всего французском),
// С 351
потом — в переводе. Многоязычная культура замечательного писателя, мыслителя, революционера может быть достаточно полно представлена только соединением в одном издании как русских, так и иностранных текстов Лунина.
По этому поводу сам декабрист тонко заметил, что «помощь перевода недостаточна. Он передает только мысль, никогда [не передавая] чувства во всей его свежести и полноте».
Исследователи творчества Лунина не раз отмечали то прискорбное обстоятельство, что вследствие ограниченного объема прежних изданий его работы воспроизводились только по-русски. Авторитетными специалистами критиковались и недостатки имеющихся переводов. Так, М. К. Азадовский писал 30. IX 1931 г. С. Я. Гессену: «Когда будете издавать Лунина, позаботьтесь о переводах. Настойте пред издательством, чтобы был приглашен для перевода какой-нибудь крупный художник. Я даже не знаю, кто сможет по-настоящему передать обаяние стиля Лунина». Относительно имеющихся переводов автор письма находил, что «в них нет того шарма, который всегда отличает лунинские писания».
Третьим существенным минусом прежней «лунинианы» является отсутствие или недостаточность текстологических и реальных комментариев к сочинениям декабриста.
Издание, предпринятое в серии «Литературных памятников», должно, насколько это возможно, преодолеть пробелы предыдущих публикаций.
Тексты Лунина печатаются по автографам на языке подлинника, с заново выверенными переводами. Лунинское наследие впервые объединено в одной книге. Научный комментарий к изданию составлен с учетом того, что достигнуто за последние десятилетия при изучении биографии и творчества декабриста.
Разумеется, составители-комментаторы отдают себе отчет — как много белых пятен в изучении Лунина останется и после настоящего издания.
Неизвестна судьба некоторых сочинений декабриста, требуются специальные розыски, связанные с его библиотекой, много загадок едва ли не в каждом периоде его биографии; место лунинской деятельности в истории русского освободительного движения — многосложная проблема, которая, несомненно, в будущем может быть уточнена.
При всем при том составители-комментаторы настоящего издания надеются, что современный читатель найдет в нем богатые материалы о России 1830—1840-х годов, уникальные сводки о Сибири и сибирских ссыльных, большой пласт декабристской публицистики, истории, мемуаристики, важные проблемы российской историографии, тему польско-русских отношений и связей.
Наконец, сам образ Лунина — величественное проявление человеческого духа, высокий полет вольной, прекрасной мысли.
// С 352