В дневнике писателя за 1873 г. Ф. Достоевский отмечал, что «…нашим крупным талантам суждено надолго остаться для Европы совсем неизвестными; и даже так, что чем крупнее и своеобразнее талант, тем он будет неузнаваемее» [5. С. 69]. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» он указал одну из причин непонимания: «…Человеческая душа не tabularasa, не вощичок, из которого можно слепить общечеловечка…» [6. Т.5. С.61]. Таинственная русская душа всегда волновала представителей культуры Запада, которые стремились постичь её тайные метафизические глубины, исследуя произведения крупнейших русских писателей. Пожалуй, самой спорной и мистической остаётся для них до настоящего времени личность Ф. Достоевского. Между тем как «русские люди, благодаря их «всемирной отзывчивости», убеждён Достоевский, понимают Ч. Диккенса почти так же, как и англичане». «Есть ли такое понимание чужих национальностей особый дар русских перед европейцами?». Для Достоевского это риторический вопрос, в то время как «европейцу, какой бы он ни был национальности, всегда легче выучиться другому европейскому языку и вникнуть в душу всякой другой европейской национальности, чем научиться русскому языку и понять русскую суть» (5; с.69), тем более что «Европа в высших представителях своей мысли отвергает Христа…» [5. С.103].
В своём творчестве Ф. Достоевский высветил основные точки непонимания, связанные с «оплевыванием» и «осмеянием» Западом христианства, которое началось с самой ранней стадии Средневековья и закрепилось в ренессансном гуманизме. Один из активных деятелей «православного возрождения» ХХ века М. Новоселов, давая западноевропейскому (католико-протестантскому) христианству определение «правовое», пишет, что «лучшим выражением» «правового» мировоззрения «служит западный правовой строй, в котором личность и её нравственное достоинство пропадают и остаются только отдельные правовые единицы и отношения между ними» [9. С.179]. В таких условиях «началом жизни <…> признаётся себялюбие, а общим признаком бытия – взаимная отчуждённость всего живущего» [9. С.180].
В. Кожинов охарактеризовал западноевропейскую литературу как гуманистическую, «осваивающую феномены «индивид» и «нация» и имеющую антропоцентрическую шкалу ценностей, в которой «человек лишается в себе образа и подобия божия… , постоянно воспроизводит в своей жизни первородное искушение и поддаётся ему…» [7. С.8]. В этой системе ценностей человек становится «мерой всех вещей», «понятие греха для него не существует и существовать не может… , и никаких законов, кроме самовластно самим же установленных, он не признаёт» [7. С.8].
Гуманизация западного христианства (католичества и протестантизма) привела к извращению и искажению смысла христианских понятий и категорий, разрушению духовно-нравственной основы, сконцентрированной в новозаветных заповедях, с одной стороны, и к внедрению в христианскую сферу античных, мифологических, философских элементов, с другой. Так, сформированные в рамках западного менталитета понятия имеют иной, иногда крайне противоположный смысл в христианском православии. Это касается прежде всего античного катарсиса и категории страдания.
Немаловажное значение имеют и языковые различия. В эпоху Средневековья, когда шёл процесс образования национального языка, европейское средневековое «блуждающее слово» (М. Бахтин) дополнялось «самокритикой слова» в «его отношении к абстрактной чужой действительности», становилось, как считает М. Бахтин, «пародийно-травестирующим словом», которое составляло «внежанровый или междужанровый мир, призванный создать смеховый и критический корректив по всем существующим прямым жанрам, языкам, стилям, голосам…» [4. С.424-425]. Критике подвергалась и христианская идея, и священное слово, и Священное писание.
Аристотелевская теория трагедии, являясь дохристианским учением, может быть актуальной только для западной (гуманистической), но не христианской православной системы ценностей. Соответственно такие понятия, как «катарсис», «очищение» и «страдание», касающиеся античной трагедии, имеют философский, а не христианский смысл.
Катарсис (очищение страстей) является одним из главных компонентов в аристотелевском определении трагедии как «подражании действию законченному и целому, имеющему определённый объём, производимому речью, услащенной по-разному в различных её частях, производимому в действии, а не в повествовании и совершающему посредством сострадания и страха очищение подобных страстей» [3. С.120].
Христианский православный смысл страдания, противоположный аристотелевскому, раскрывает И. Ильин, который пишет, что «страдание – далеко не зло; страдание – это <…> цена за духовность, за ту священную грань, за которой начинается преображение животной сущности человека в сущность ценностную; это конец беспечной жажды наслаждений, которая увлекает за собой человека и повергает его вниз; страдание – источник стремления к духовности, это начало очищения и очевидности, оно – необходимый, драгоценный стержень характера, мудрости, созидательного труда» [8.С.658-659].
В христианском сознании отсутствует гуманистическое толкование трагического как столкновения свободной личности с ограничениями веры. Христианское понимание страдания связано с крестными муками Христа, которые предстают как «скорбные» в «радостном» и «славные» в «скорбном» (С. Аверинцев). Скорбные чувства вызывают физические страдания и смерть Спасителя, но одновременно ожидание его воскресения и надежда на жизнь вечную обусловливают состояние тихой и светлой радости.
Аристотелевская концепция катарсиса может быть объяснена с точки зрения его эвдемонической философии, предполагающей избавление (избежание) от страданий. В «Никомаховой этике» Аристотель даёт страданию негативное определение: «…страдание – зло <…> и его избегают, оно является злом либо в безотносительном смысле, либо как препятствие для чего-то» [2. Т.4. С.214]. Аристотелевский катарсис, таким образом, предполагает не духовно-нравственное очищение, а, скорее, избавление от него, как от того, что мешает эвдемонии, т.е. «стремлению к счастью», «золотой середине», земным благам.
Крайнего индивидуализма гуманистическая концепция страдания достигает в философии Ницше, противопоставившего страдание и сострадание как состояние, расслабляющее человека, уменьшающее «волю к власти». Страдание без сострадания, исходя из философии Ф. Ницше, способствует самоопределению, росту власти над самим собой, формированию «сверхчеловека».
Верность христианству всегда была той тайной русской души, которая волновала Запад. «Именно душа, – по глубочайшему убеждению английской писательницы В. Вульф, – одно из главных действующих лиц русской литературы <…>. Быть может, именно поэтому от англичанина требуется такое большое усилие, чтобы перечесть «Братьев Карамазовых» или «Идиота» <…>. Душа – вот то вещество, из которого они целиком и полностью состоят» [1. С.285]. Западному человеку «душа чужда, даже антипатична», в то время как для русских христианских писателей она была и остается главным источником вдохновения, творчества и исследования.
2004
Литература
1. Английские писатели о литературе. – М., 1988.
2. Аристотель. Сочинения в 4 т. Т.4. – М., 1984.
3. Аристотель и античная литература. – М., 1978.
4. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики / М. Бахтин. – М., 1973.
5. Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Избранные страницы / Ф.М. Достоевский. – М., 1989.
6. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 тт. / Ф.М. Достоевский. – Т.5. – Л., 1973.
7. Дунаев М. Искушение гордыней / М. Дунаев // Труд. – № 7. – 25.03.2004.
8. Дунаев М. Вера в горниле сомнений / М. Дунаев. – М., 2002.
Новоселов М. Догмат и мистика в православии, католичестве и протестантстве / М. Новоселов. – М., 2003.