§ 2. Приходские традиции и законодательство по вопросам фор¬мирования клира.

§2. Приходские традиции и законодательство по вопросам формирования клира

Проблеме формирования клира уделено заметное внимание как в дореволюционной, так и в советской историографии. Наибольший интерес к этой проблеме проявил П.В. Знаменский^[1], который утвер­ждал, что в XVIII в. право прихожан избирать духовенство ограничи­валось и законодательными нововведениями, и приходскими тради­циями (наследованием, передачей в приданое и продажей священно- и церковнослужительских мест). В целом анализируя ситуацию в этой сфере, автор пришел к выводу о том, что за прихожанами оставались незначительные, постепенно сокращающиеся права. Логическим итогом процесса стала полная отмена выборов духовенства. Клирики, следовательно, все более превращались в «чиновников ведомства православного вероисповедания», для которых решающим фактором стало слово начальства, а не воля крестьянского «мира».

Изучение процесса ограничения прав прихожан заслонило иную сторону вопроса. Вне поля зрения исследователей остались подроб­ности приходской жизни, связанные с подбором и изгнанием свя­щенников: состав и эволюция выборных документов, компетенция приходских и «мирских» должностных лиц в вопросах формирования клира, конфликты между прихожанами, епископом и Синодом, неиз­бежно возникающие при подборе духовенства. Причина такой одно­сторонности та же, что и при исследовании строительства храмов. Основное внимание в исторических трудах уделялось духовенству. К значительно более масштабной проблеме прихода историки обраща­лись лишь в той мере, в какой это было необходимо для решения ос­новной, с их точки зрения, задачи. В недавнее время существующие пробелы начали заполняться, в частности, благодаря трудам Н.Д. Зольниковой^[2], основанным на сибирских материалах XVIII в. Про­анализированы формуляр «выборов», распределение ролей между церковным и сельским старостами при подборе духовенства, раскры­то значение приходских выборных документов в ставленническом де­лопроизводстве. Итак, процесс формирования клира подразделяется на выбор священно- и церковнослужителей прихожанами, утвержде­ние кандидатур епископом. Эти проблемы исследованы в разной сте­пени. Они никогда не изучались в совокупности. Обратимся к ним.

Принципы подбора церковников. В XVIII в. приходская традиция выбо­ров духовенства подкреплялась авторитетным словом Духовного регла­мента. Петровское законодательство оставляло за прихожанами широ­кие права в подборе кандидатов на священно- и церковнослужительские должности. Именно прихожане в соответствии с законом должны были определить, что претендент на место в составе клира «человек жития доброго и неподозрительного, а именно: не пьяница, в домостроении своем не ленивый, не клеветник, не сварливый, не любодеец, не бийца (т.е. тот, кто бьет, склонный к дракам.— М.П.), в воровстве и обмане не обличенный»^[3]. Анализируя Духовный регламент, А. А. Папков прихо­дит к выводу о том, что «в царствование Петра Великого <...> прихожа­не, имея своего представителя в лице церковного старосты, продолжали пользоваться древним правом избрания своих священно- и церковно- служителей»^[4]. Более позднее церковное законодательство содержит аналогичные требования к кандидатам на священнические должности. В «священном чине» не могли находиться «предающиеся пьянству», «об­личенные в блуде», убийцы, «даже невольные», и вообще все, «запятнав­шие себя тяжкими грехопадениями»^[5].

Новые черты в процессе формирования клира связаны с законода­тельной регламентацией. На протяжении всего изучаемого периода постепенно повышались требования к подготовке духовенства. Пер­вым этапом на этом пути стал Духовный регламент, который предос­тавлял преимущества при распределении церковных должностей тем кандидатам, которые имели дипломы учебных заведений (семина­рий). Позднее проблема образовательного ценза была разработана в за­конодательстве более подробно. К середине столетия прекратился при­ток в духовенство выходцев из податных сословий. Согласно решению конференции Сената и Синода, состоявшейся 23 декабря 1754 г., в со­словии оставалось штатное духовенство с детьми. Выходцы из подат­ных сословий из духовного сословия изгонялись, за исключением священников и дьяконов с детьми, родившимися до получения отца­ми этих чинов^[6]. Прихожане лишались права самостоятельно опреде­лять необходимое число церковников в приходе: вводились штаты.

Синодальное постановление 1722 г. в качестве прихода рассматри­вало единицу в 100—150 дворов^[7]. Обратившись к проблеме церковных штатов, правительство Екатерины II потребовало от Синода заново разделить епархии на приходы, «с тем, чтобы на каждый приход прихо­дилось более или менее одинаковое количество прихожан»^[8]. По но­вым штатам 1778 г. предполагалось, что приход в 100—200 дворов будет окармливать один священник. Заметно уменьшалось и количество причетников^[9]. На практике подсчет дворов велся по ревизским сказ­кам исходя из незамысловатого принципа: «четверо прихожан — один двор». Так, в указе Олонецкой духовной консистории содержались та­кие слова: «а по справке в консистории оказалось, что в оном Верхов- ском приходе при нынешней пятой ревизии ревизских душ показано 639, что составит, считая по четыре души, 159 дворов»^[10]. В XIX в. поря­док учета прихожан изменился: в приходах с числом духовенства менее 700 человек полагалось «быть священнику и псаломщику», а если в приходе имелось более 700 душ, в составе причта мог находиться дья­кон^[11]. Эти меры в различной степени влияли на приходское само­управление. Невозможно игнорировать отмену перехода в церковники из иных сословий или прекращение действия той части Духовного рег­ламента, которая давала право прихожанам избирать священно- и цер­ковнослужителей. Прочие запреты нередко нарушались. Имеющийся в моем распоряжении материал позволяет рассмотреть все формы огра­ничения выборного начала в приходской жизни.

Введение образовательного ценза при заполнении вакансий при церквах как фактор, в XVIII в. существенно ограничивший права прихожан, наиболее развернуто представлен А.В. Карташевым: «шко­ла побеждала старый порядок. Раз школьным меркам подчинялись сами наследственные искатели мест, то само собой понятно, станови­лись тенью прошлого и продолжавшие еще фигурировать так назы­ваемые "заручные челобитья", т.е. прошения с подписями, сопрово­ждавшие личные прошения квалифицированных школой искателей мест»^[12]. Эти выводы применимы не к каждой епархии. В Олонецкой, например, критерий образованности при подборе клира не мог быть введен в действие по той простой причине, что значительной про­слойки подготовленных священно- и церковнослужителей здесь в те­чение XVIII—начала XIX в. так и не возникло. Наиболее ранние све­дения об обучении детей духовенства содержатся в «Ведомости Нов­городского архиерейского дома о школах и бывших в 1740 г. уче­никах»^[13]. По данным «Ведомости», в Новгороде обучалось 13 учени­ков — выходцев из Олонецкого уезда. Новгородские наставники оло­нецких поповичей столкнулись с немалыми трудностями. Как видно из указа Новгородской духовной консистории, в 1751 г. в Александ- ро-Свирский монастырь из семинарии был отправлен «поповский сын» Михаил Калинников, который «к учению явился крайне неспо­собен, понеже не токмо латинского языка учиться, но и по-русски читать весьма мало может»^[14]. Список подобного рода ситуаций мож­но продолжить^[15]. Во всех случаях консистория требовала обучить бывших семинаристов «русской грамоте, також церковного круга чи­тать, и писать, и петь» в Александро-Свирском монастыре. После этого согласно указу следовало «представить их в реченную консисто­рию при доношении». Такая ситуация вовсе не была уникальной: ла­тинское обучение, практиковавшееся в ряде семинарий России, по­всюду вызывало «скуку и скорбь»^[16].

После образования в 1764 г. Олонецкого викариатства возник вопрос об открытии семинарии при Александро-Свирском монастыре — резиден­ции епископа Олонецкого и Каргопольского^[17]. В 1779 г. на эти цели были выделены казенные средства^[18]. К 1781 г. семинария была оснащена всем необходимым^[19]. Но набор учеников сильно затруднялся. При отсутствии конкуренции со стороны обладателей школьных дипломов дети священ­но- и церковнослужителей вовсе не стремились пройти курс наук, предпо­читая по-прежнему обучаться «при отцах своих». Сами отцы тоже не жела­ли расставаться с сыновьями-работниками. Пришлось пойти на крайние меры. В 1781 г. Олонецкая духовная консистория разослала поповским старостам «понудительные указы», в которых предписывалось немедлен­но «учинить высылку» всем потенциальным семинаристам. Каждый маль­чик — сын священно- или церковнослужителя — от 9 до 14 лет, «невзирая на рабочую пору», должен был явиться в семинарию. Далее в указе говори­лось: «за их ослушание отцов <...> обязать наистрожайшими подписками, чтоб по прошествии трех дней непременно отец сына вел»^[20]. В 1784 г. се­минария по невыясненным причинам сгорела дотла^[21]. Вскоре, в 1789 г., Олонецкая епархия была соединена с Архангельской, в которой имелась своя семинария^[22]. Выявленный Ю.Н. Кожевниковой архивный материал по Олонецкой епархии свидетельствует о том, что в начале XIX в. в мест­ных штатных монастырях и пустынях грамоте и церковному пению в тече­ние года обучались дети священно- и церковнослужителей из окрестных приходов^[23]. Так, в 1809 г. в Александро-Свирском монастыре открылось «приходское и уездное училище», существующее за счет казенных средств. В 1870 г. эта школа по синодальному указу объединилась с Петрозавод-

302

ским духовным училищем^[24].

Представление об уровне образования олонецкого духовенства в конце XVIII в. дает клировая ведомость^[25], составленная в 1811 г., но содержащая сведения о подготовке духовенства в последнее десяти­летие XVIII в. Рукоположенные в этот период церковники продол­жали служить, и сведения о них, естественно, вносились в ведо­мость. По данным этого источника, лишь 4 церковника из 168, о ко­торых сохранились сведения, учились в Новгородской или Архан­гельской семинариях. Сказанное не означает, что духовенство в XVIII в. оставалось совсем без образования. Кандидаты на должно­сти в составе клира проходили подготовку при резиденции еписко­па, но основной курс наук они одолевали дома. Источники сохрани­ли отрывочные сведения по данному вопросу. Так, дьячков сын Иван Ерофеев в 1788 г. представил в Синод прошение, в котором за­являл, что прихожане Ильинской церкви Салменижской волости выбрали его на место престарелого отца. «По резолюции Преосвя­щенного» дьячок был «призван к слушанию» и оказался «в книжном чтении исправным». «По незнанию ж нотного пения обучен оному в Свирском монастыре»^[26].

Отметим, что в XVIII в. подготовку проходили те священно- и церков­нослужители, которые имели «выбор» от прихожан. Следовательно, нали­чие у будущего церковника «выбора» оставалось таким фактором, перед которым образованность отступала на второй план. Впрочем, в некоторых случаях прихожане сами решительно отвергали тех кандидатов на должно - сти в составе клира, которые не обладали необходимыми для богослуже­ния навыками. Так, крестьяне Кижского прихода в 1795 г. «выбрали во священника по благоповедению» дьячка Петра Иванова». Но оказалось, что вместо него «стремится желанием поместиться» пономарь Яндомозер- ского прихода Илья Петров. Его кандидатуру крестьяне, как видно из про - шения в адрес епископа, требовали отклонить, «поскольку он, Петров, по незрелому изучению в грамоте худо читать умеет, а петь и вовсе не знает, почему и не может быть в управлении крылоса надежным»^[27].

Открытие в июле 1929 г. Олонецкой духовной семинарии могло существенным образом изменить ситуацию в сфере подготовки ду­ховенства. В семинарии изучали 28 дисциплин, в том числе карель­ский язык^[28]. Судя по характеру и объему программы Олонецкая ду­ховная семинария «уже в первое 50-летие существования давала сво­им слушателям не только богословское, но и весьма разностороннее светское образование»^[29]. В 1855 г. в семинарии открылось миссио­нерское отделение, в котором изучали «раскольническую библио­графию, историю раскола и обличение заблуждений его»^[30]. За 1829—1879 гг. Олонецкую духовную семинарию окончили 764 вос­питанника. При этом «многие выпускники стремились поступить в светские учебные заведения или избрали светскую карьеру»^[31]. При­близительные цифры, опубликованные современником событий, красноречиво говорят о главной проблеме в деятельности семина­рии: «из 700 воспитанников лиц, принявших духовный сан, насчи­тывается до 400»^[32].

Итак, при недостатке церковников, прошедших подготовку в ду­ховных учебных заведениях, обладатели дипломов в XVIII, а отчасти и в XIX в. не могли составить серьезную конкуренцию тем, кто не имел никакого образования, кроме домашнего. Это общероссийская тен­денция. В 1912 г. обер-прокурор Синода обобщал наблюдения архие­реев следующей фразой: «По степени образования епархиальное ду­ховенство представляет из себя довольно разнородную массу от лиц с высшим образованием до лиц малообразованных»^[33]. В Олонецкой епархии положение оказалось аналогичным. Следовательно, у детей священно- и церковнослужителей, повторюсь, отсутствовала необхо­димость отправляться за знаниями в далекий Новгород, Петроза­водск или Архангельск, где их зачастую ожидала голодная, полная ли­шений жизнь. Место в составе клира они и так, благодаря «отцам сво­им», могли получить. Это стало общероссийской проблемой. Судя по отчету обер-прокурора Синода за 1911—1912 гг. «очень многие преос­вященные отмечают в своих отчетах трудность замещения освобож­дающихся вакансий богословски образованными пастырями»^[34].

Однако административное ограничение прав прихожан не всегда обусловливалось требованиями к образованности духовенства. На­ступление на крестьянские прерогативы могло, например, базиро­ваться на личных симпатиях владыки. Свою роль могло сыграть ари­стократическое пренебрежение архиерея к «мужикам». На первый взгляд любой российский епископ в XVIII в. мог последовать приме­ру своего современника, митрополита Московского Платона, кото­рый настоятельно рекомендовал крестьянам «орать да пахать» и не вмешиваться в деликатные вопросы церковного управления^[35]. Пра­вовая база для такого поведения имелась. Духовный регламент пре­доставил епископу не меньшие, чем прихожанам, права в подборе кандидатов на священно- и церковнослужительские должности. Ру­коположению предшествовал экзамен. На основании результатов, иногда вопреки воле прихожан, решалась судьба будущего церковни­ка. Это создавало для архиереев возможность произвола по отноше­нию к кандидатам на должности в составе клира. Оценивая ситуацию, Н.Д. Зольникова пишет: «Массовый архивный материал показывает, как мало сибирские архиереи и сами искатели духовных чинов во вто­рой половине XVIII в. обращали внимание на мнение конфессиональ­ной общины»^[36]. В пользу такого утверждения свидетельствуют указы

Новгородской духовной консистории, которая в 1755 г. распоряди­лась «в городе Олонце и в Олонецком уезде все святые церкви свя­щенно- и церковнослужителями надлежащим числом удовольство­вать всеконечно»^[37]. В 1781 г. аналогичное распоряжение поступило в адрес олонецкого епископа из Синода. Архиерей должен был «о опре­делении к праздным церквам священно- и церковнослужителей при­ложить неотменное старание»^[38]. Указы явно толкали епископа на ре­шительные меры. Упоминания об учете мнения прихожан в этих до­кументах отсутствовали.

Но в то же время Синод, поддерживая прихожан в споре с еписко­пом, распорядился в 1782 г., как видно из указа, «предписать об учи- нении о сем в епархии своей строгого предупреждения, дабы впредь приказов ни от кого никуда посылаемо не было, и выбор священно - и церковнослужителей оставляем был всегда на произвольное и непри­нужденное избрание»^[39]. Руководствоваться такими противоречивы­ми предписаниями непросто. Положение епархиального архиерея вследствие этого становилось двойственным. С одной стороны, ду­ховные власти стремились опереться на приходские традиции — в тех случаях, когда крестьяне проявляли заинтересованность в скорейшем начале богослужения и сами энергично занимались подбором духо­венства. С другой — архиерей прибегал к административным мерам, которые шли вразрез с Духовным регламентом, но позволяли быстрее заполнить вакансии при церквах.

Ряд дел позволяют утверждать, что выбор духовенства оставался на протяжении всего XVIII в. привилегией прихожан. Местные архиереи признавали за «мирскими людьми» такие права и довольно часто апел­лировали к ним. Так, определяя «за дальностию и в весеннее время рас­пугаю» «входящего священника» в Каргинскую выставку Винницкого погоста к церкви великомученика Георгия, епископ в 1777 г. «резолюци- ею» требовал «прихожанам объявить, чтоб старались достойного себе из действительных церковников избрать во священника и их преосвящен­ству прислать для утверждения»^[40]. Другому претенденту на священниче­скую должность епископ в аналогичном документе приказал «по взятии от приходских людей заручного(т.е. заверенного подписями. — М.П.) вы­бора явиться для производства во второго священника»^[41]. Наконец, в 1795 г., незадолго до отмены выборов духовенства, епископ Олонецкий и Архангельский Вениамин «указом ответствовал» на просьбы претенден­та на должность в составе клира: «без данного от приходского священни­ка с причетником и с прихожанами выбора перевести невозможно»^[42].

Логическим следствием права избрания стала возможность «пере­мены» духовенства. Здесь можно опереться на ряд дел. Так, судя по «всепокорнейшему прошению» крестьян из Видлицкого прихода, ад­ресованному Святейшему правительствующему синоду, в 1766 г. умер старый священник Афанасий Федотов. «Мирские требы» исполнял «по найму» его сын — дьячок Петр Афанасьев. Эта оговорка в прошении является еще одним примером исполнения священнических обязанно­стей человеком, который заведомо не мог получить «ставленную гра­моту» в консистории, но зато был угоден прихожанам. Место, как вид­но из дальнейшего, считалось вакантным. В 1779 г. по достижении «правильных лет» прихожане избрали Петра «во священника». В «вы­боре» они указывали, что просят за Афанасьева, «яко наш корельский язык довольно знающего, и в чтении, и в пении достаточного, и пове­дения, как нам известно, хорошего, и настоящих лет достигшего». Пер­вая попытка оказалась тщетной: Петр Афанасьев «неведомо для чего не произведен». Вместо него в приходе появился священник Григорий Матфеев. Одновременно поповский староста прислал крестьянам «приказ» в обязательном порядке составить «одобрение» для епископ­ского ставленника.

Прихожане, ссылаясь на «честное во всем обхождение и наследст­во» Петра Афанасьева, просили Синод перевести Матфеева к «другой каковой церкви». Примечательна аргументация прихожан: они пола­гают, что Синод поддерживает приходскую традицию наследования мест и решит дело в пользу того претендента, которому место доста­лось от отца. Допускали крестьяне и альтернативный вариант. Они просили Синод в крайнем случае назначить Афанасьева вторым свя­щенником, «дабы он с семейством своим наследного его дома, па­шенной и сенокосной земли лишен не был». Прихожане заявляли, что готовы «довольствовать» обоих священников «пропитанием и прочим содержанием»^[43]. Синод, как видно из указа, передал дело на рассмотрение епископа. Архиерей оставил своего ставленника в при­ходе. По распоряжению владыки в приходе вновь появился попов­ский староста, которому епископ поручил, как указывали позднее в прошении крестьяне, «спросить нас всех приходских людей, кто имянно у произведенного священника Матфеева в приходе и кто свя­щенником дьячку и в его приходе быть желает». Прихожане едино­гласно высказывались в пользу Афанасьева. Между тем Матфеев на­чал «исполнять должность». Вскоре он поведал прихожанам о причи­нах особого благоволения к нему епископа Олонецкого и Каргополь­ского. Оказалось, что при владыке служит казначеем дядя Матфеева — иеромонах Евфимий. Прихожане и сами замечали (и указывали в прошении, адресованном Синоду), «что подлинно от Его Преосвя­щенства по многим нашим прошениям никогда не могли на него,

322

священника, суда и удовольствия получить»^[44].

Матфеев чувствовал безнаказанность: не являлся исповедовать тя­жело больных, не пошел в дом к крестьянину Федорову «для очище­ния дому и родилницы жены ево молитвою, нарекания имени ново­рожденному их сыну». Вместо этого священник «дал молитву ему, крестьянину, в шапку и нарек имя Савву». Убедившись в том, что все обращения к епископу бесполезны, прихожане перешли к решитель­ным действиям. Первый этап традиционен: крестьяне отобрали у свя­щенника землю. Несложные аргументы, обосновывающие столь ра­дикальный шаг, изложены в прошении: священник Матфеев владеет крестьянскими землями «напрасно», т.е. не имея «дозволения» от са­мих владельцев. Впредь этого не будет, «ибо земля и сенные покосы по дачам и писцовым книгам состоит крестьянская, за нами, а не за церковью, которая от нас священникам бывшим с причетниками для хлебопашества на время до требования нашего дана была». Одновре­менно крестьяне заявляли о готовности предоставить землю и сенные покосы выбранному ими «по общему всех согласию» дьячку Афанась­еву. Для того чтобы окончательно урегулировать конфликт, в Синод отправился приходской поверенный, которому помимо «верующего письма» было вручено огромное, состоящее из 12 пунктов, прошение крестьян. В нем прихожане перечисляли все злодеяния Матфеева, а также беды Афанасьева и свои собственные страдания^[45]. Ответный указ Синода состоял из трех пунктов. Во-первых, Синод требовал «для прекращения произходящих между священником и прихо­жанами беспокойств», «подтвердить указом» епископу Олонецко­му и Каргопольскому, что к Георгиевской церкви необходимо «произвести» дьячка Афанасьева, а «произведенного без желания прихожан» Матфеева Синод требовал «немедленно от церкви от- реша», перевести на другое место. Во-вторых, Синод распорядил­ся «через нарочнопосланных изследовать» все злоупотребления священника Матфеева. В-третьих, Синод напоминал о резолю­ции синодального члена архиепископа Новгородского и Велико- луцкого Гавриила, который в ответ на прошение крестьян распо­рядился отстранить Матфеева и рукоположить Афанасьева. При этом Синод выражал крайнее неудовольствие тем, что епископ не только «должного исполнения не учинил, но ничего на то не от-

324

ветствовал».

Дальнейшее развитие событий показывает, что похвальба Мат- феева перед крестьянами имела серьезные основания. Даже гроз­ные требования, звучащие со всех уровней церковной власти, не могли заставить епископа отказаться от поддержки Матфеева. Че­рез три месяца Синод издал новый указ, в котором содержались ссылки на прежние распоряжения и требование «произвести во священника» Афанасьева, не дожидаясь окончания следствия «не­пременно без всякого продолжения и отлагательства, дабы прихо­жане ни малейшей нужды и в требах остановки претерпевать не могли». Через три месяца Синод был вынужден в третий раз повто­рить свой указ^[46]. В январе 1780 г. в Синод пришел сам дьячок Афа­насьев. Он жаловался на «волокиду», которую претерпел в Олонец­кой духовной консистории, а из представленного им прошения яв­ствует, что дьячок неоднократно являлся к епископу и «просил на оное место о произведении, но точию никакого разсмотрения не получил». Более того, епископ велел «не пущать» к себе Афанасье­ва. Дьячок «всепокорно и слезно» просил Синод послать к еписко­пу еще один указ о «произведении» его к той же церкви, «а другого производить воспретить»^[47]. Синод внял просьбам дьячка, ранее подкрепленным неоднократными обращениями прихожан в раз­ные инстанции. В декабре 1781 г. в адрес епископа был направлен новый, еще более грозный указ, требующий, во-первых, объяс­нить, почему Афанасьев, невзирая на предшествующие указы, «че­рез столь долгое время произведен не был». Во-вторых, Синод тре­бовал «безо всякого замедления произвести» дьячка, а Матфеева отправить «к другой церкви»^[48]. В ответ Синод получил рапорт епи­скопа. «Показанный проситель», утверждал епископ, «не произве­ден» в связи со следствием и по причине болезни самого владыки.

В результате епископ так и не подчинился требованиям Синода. Как видно из рапорта Новгородской духовной консистории, Афа­насьев «произведен во священника» архиепископом Гавриилом в Новгородском Иерусалимском соборе^[49].

Иногда в решение споров о праве прихожан по собственному усмотрению избирать церковников вмешивалась канцелярия Оло­нецких Петровских заводов. Но и ей идея выборности духовенства не была чужда. Об этом свидетельствует дело, рассмотренное в 1770 г. В этом году сямозерский священник Филипп Трофимов по распоряжению духовной консистории отправился в Задне-Ники- форовскую пустынь, а на его место по просьбе прихожан церков­ное начальство прислало священника Петра Сидорова. Прибыв на место, новый пастырь «по обыкновению данную ему от его преос­вященства грамоту приходским людям с прочетом объявил». При­хожане «без всякого прекословия» допустили его «ко исправлению священнодействия». В ближайшее воскресенье новоиспеченный священник отслужил литургию и начал «молебное пение». Но вдруг ситуация начала развиваться неожиданным образом. Мест­ный староста с несколькими прихожанами, «учиня немалый крик», заявили священнику: если «ты порядочно ис церкви Божией не выйдешь и впредь находиться будешь в службе, то мы тебя камень­ями побьем до смерти». После этого скандала священника пере­стали пускать в церковь, «в священнодействии учинили останов­ку» и «ко исправлению надлежащих христианских треб более не допустили». В дело вмешалась заводская канцелярия, в подчине­нии которой в этот период находилась Сямозерская волость. Заво­дское начальство, расследовав причины конфликта, выяснило, что причиной негодования стало желание сельского старосты видеть в Успенской церкви родственников прежних священников, а не пришлого иерея. Большинство крестьян решительно высказыва­лось в пользу нового пастыря. Эта группа верующих составила до­кумент («выбор»), подтверждающий факт избрания священника. В итоге заводская канцелярия распорядилась оставить при церкви избранного крестьянами Петра Сидорова, а зачинщиков ссоры

329

подвергнуть «немалому истязанию»^[50].

Отдельные значимые примеры подтверждают сохранение права избрания духовенства, но есть и статистический материал. Мною изу­чено 27 дел о рукоположении белого духовенства Олонецкой епархии в XVIII в^[51]. Значительная часть из них, 13 дел, содержит указания на несогласие епископа утвердить представленную крестьянами канди­датуру на должность в составе клира. Такое соотношение отказов и положительных решений ставленнических дел объясняется не только позицией епископа, но и плохой сохранностью документов Олонец­кой духовной консистории. Нехватка документов восполнена за счет фонда канцелярии Синода (РГИА, ф. 796). Но в Синод обращались те неудавшиеся священно- и церковнослужители, которых по разным причинам отказался рукоположить епископ. Таким образом, из ог­ромного количества дел ставленнического делопроизводства исследо­ватель имеет возможность воспользоваться только теми, которые яв­ляются своего рода исключением. Синод несколько скорректировал ситуацию, пересмотрев в пользу прихожан 4 дела.

В числе причин отказа представленным крестьянами кандидатам — невозможность полноценного обеспечения клира. В 1779 г., как видно из указа консистории, епископ Олонецкий и Каргопольский Иоанни- кий отказался «произвести во священника» дьякона Федула Михайло­ва. Поводом послужило малоземелье. Прихожанам Задней Салмениж- ской выставки церкви Илии Пророка пришлось представить в конси­сторию письменное обязательство «удовольствовать» священника и причт дополнительным содержанием в виде зерна и денег^[52]. Дела та­кого рода, повторюсь, — исключение. Как говорилось выше, обеспе­чение духовенства Олонецкой епархии оставалось недостаточным как в XVIII в., так и позднее. Ниже этот вопрос будет рассмотрен подроб­нее. Отметим, что в целом епископ не проявлял принципиальности в решении этой проблемы.

Довольно редко в числе причин отказа фигурирует ссылка на церков­ные штаты. Прихожане и сами не стремились превысить законодательно утвержденные нормы и, значит, возложить на себя новое бремя. Мною обнаружен всего один пример. В 1796 г., как видно из указа консисто­рии, епископ Олонецкий и Архангельский Вениамин отказал «от места» ялгубскому дьячку Петру Петрову, намеревавшемуся «поместиться» в Верховский приход, «понеже в сем приходе по числу ревизских душ <...> не подлежит быть двум клирам»^[53]. Наиболее распространенной причи­ной отказов стала недостаточная подготовка кандидатов. В 1775 г. епи­скоп, как видно из резолюции, отказал в рукоположении сыну священ­ника Тихону Иванову «за незнанием книгочтения, пения, катехизиса и понеже женат весьма не вовремя»^[54]. В 1780 г. другой кандидат, сын по­номаря Иван Степанов, как видно из его прошения в адрес Синода, предъявил в консистории «выбор», составленный прихожанами, но без объяснений был отправлен назад. Синод, к которому неудачливый пре­тендент обратился с жалобой, поддержал епископа, ссылаясь, как видно из указа, на «неисправность» церковника в «чтении»^[55]. Список подоб-

335

ного рода ситуаций можно продолжить^[56].

В XIX в. возможности административного контроля над формиро­ванием клира существенно расширились. Вероятно, реформа дава­лась нелегко. Крестьяне, построив на свои деньги церковь и обеспе­чив причт, считали себя вправе решать любые спорные религиозные вопросы по собственному усмотрению, без оглядки на консисторию и епископа^[57]. Материалы делопроизводства не содержат сведений о том, насколько учитывались мнения крестьян и как преодолевалось сопротивление крестьянского мира при решении вопроса о заполне­нии церковных вакансий. Так, в 1861 г., обнаружив значительное число вакансий в приходских церквах епархии, олонецкий преосвя­щенный обратился не к прихожанам, а к новгородскому коллеге, ко­торый немедленно откликнулся и оказал существенную кадровую по­мощь. Несколько выпускников Новгородской семинарии прибыли в епархию и были «определены на места, где в них была нужда»^[58].

Особенно внимательно отслеживалось состояние образованности претендентов на священнические и причетнические места. Так, по дан­ным 1900 г., большая часть священников имела полное семинарское обра­зование, а дьяконы и псаломщики, как правило, оканчивали духовное училище. Учитывая, что далеко не все выпускники семинарии выбирали духовную стезю, иногда, «в редких, впрочем, случаях», епископ рукопола­гал в священники и не имеющих семинарских дипломов претендентов^[59]. Как говорилось в отчете о состоянии епархии за 1900 г., лица, имеющие неполное семинарское образование», получали священный сан за особые заслуги: «по вниманию к их прежней долголетней и беспорочной службе, благонадежности в нравственном отношении, замеченной способности к прохождению пастырского служения»^[60]. В то же время, судя по отчетам благочинных, духовное начальство в начале ХХ в. считало важным делом подбор священников из числа выпускников семинарии и с недоверием относилось к тем, кто не имел полноценного богословского образования. Как говорилось в отчете благочинного 2-го округа Олонецкого уезда, «ли­ца, получившие полное богословское образование, не могут не быть при­знаны достигшими достаточной степени умственного развития и духовно­го просвещения для достойного прохождения своих пастырских обязан­ностей». Однако «лица, вышедшие из низших классов духовно -учебных заведений, оставляют желать очень многого, чтобы образование их можно было признать удовлетворительным»^[61].

В начале ХХ в. порядок заполнения вакансий при приходских церквах был поставлен на новую, практическую почву. В 1906 г. епи­скоп Мисаил распорядился, чтобы отныне все освобождающиеся в епархии священнические, дьяконские и псаломщицкие места «объяв­лялись по епархии вакантными на месяц для предоставления всем желающим занять то или другое свободное место». Объявления об имеющихся в епархии вакансиях следовало публиковать в прессе. Од­новременно благочинные получили предписания заботиться о назна­чении «входящих священников», обязанных временно вести богослу­жения и исполнять требы до того момента, когда появятся желающие занять вакансию при приходской церкви^[62]. Тем не менее год спустя, в 1907 г., местные священники жаловались на возникающие при запол­нении вакансий проблемы: «многие и желали бы занять место, но не знают о нем»^[63]. Принимаемые меры не всегда приносили желаемый эффект. Так, по данным 1914—1915 г., в епархии сохранялись 6 свя­щеннических, 2 дьяконские и 7 псаломщических вакансий^[64].

Вся совокупность имеющихся ставленнических дел XVIII—начала ХХ в. позволяет сделать вывод: возможности административного воз­действия, как и при строительстве церквей, основывались на специ­фике взаимоотношений между епископом и белым духовенством. Священнослужитель мог исполнять «мирские требы» только после рукоположения. Обращает на себя внимание аргументация при отка­зах в «произведении» на должности в составе клира. Крайне редко встречается отказ из-за недостаточного обеспечения приходского ду­ховенства. В основном страдают не прихожане, вынужденные в слу­чае отказа гарантировать дополнительную землю или ругу, а предста­вители духовного сословия. В течение всего изучаемого периода наи­более существенное давление «сверху» (со стороны консистории и Синода ) и «снизу» (со стороны прихожан) испытывает духовенство. Свобода прихожан избирать клир и по собственному усмотрению на­значать церковникам ругу и отводить землю не подвергалась сущест­венной корректировке вплоть до отмены соответствующей статьи Ду­ховного регламента на рубеже XVIII и XIX в. После этого заполнение вакансий оказалось в руках епархиального начальства. Его усилия оказались ненамного эффективнее, чем свободная деятельность кре­стьянского самоуправления.

Натиск на приходские свободы со стороны епископа вовсе не был единственным фактором, ограничивающим свободу прихожан в вопросах формирования клира. Не меньшее значение имели тра­диции, в течение веков сформировавшиеся в среде самого духовен­ства. П.В. Знаменский подчеркивает остроту проблемы: «борьба выборного порядка с наследственным перешла в XVIII в. в самом разгаре». При этом «поборники того и другого действовали еще со свежей страстностью и неуходившейся энергией, которая не до­пускала никаких уступок и благоразумных усилий уравновесить интересы сторон»^[65]. Более унылая, однообразная картина повсе­местного господства консервативного порядка наследования свя­щенно- и церковнослужительских мест открылась авторам коллек­тивной монографии «Русское православие: вехи истории». «Фор­мально до конца XVIII в. за прихожанами оставалось право выбора священника, но фактически оно сводилось лишь к простому оформлению перехода служительской должности от отца к сы- ну»^[66]. Данные клировых ведомостей показывают, что традиция на­следования священно- и церковнослужительских мест в Олонец­кой епархии оставалась слаборазвитой. За период с 1766 по 1799 г. «на место отца своево» произведены 9 из 55 священников, 1 из 18 дьяконов, 4 из 46 пономарей, 4 из 49 дьячков или в целом 18 из 168 священно- и церковнослужителей, о которых сохранились сведе­ния^[67]. Таким образом, традиция наследования не слишком глубо­ко укоренилась в Олонецкой епархии. Предстоит выяснить: проти­воречила ли она приходским свободам?

В новейших исследованиях проявляется здравая мысль о том, что наследование мест не стало посягательством на права прихожан, а на­оборот, духовно сближало пастырей и паству. «Формирование свя­щеннических династий, — пишет А.В. Камкин, — наследственная пе­редача мест <. > сохраняли сходство жизненного круга крестьянина и сельского священника, создавали особые условия для пастырской практики»^[68]. Противоречий между прихожанами и клиром в вопро­сах наследования мест, скорее всего, не возникало. Миряне сами ста­рались избирать на должности тех кандидатов, которые были им хо­рошо известны. Так, прихожане церкви Николая Чудотворца Ялгуб- ской выставки не приняли направленного в их приход епископом Олонецким и Каргопольским пономаря на том основании, что, как говорилось в прошении, «о состоянии произведенного пономаря Моисея Кузмина никак знать не можем, для того и принять его, тем более что произведен без всякого выбора, не желаем». Вторым аргу­ментом стало наличие «достойных к исправлению пономарской должности священно- и церковнослужительских детей», выросших на глазах у прихожан^[69]. Синод, которому крестьяне адресовали жало­бу, передал дело на рассмотрение местного архиерея. Епископ пере­вел своего ставленника в другое место, согласившись с требованиями прихожан^[70]. Сохранению наследственного порядка замещения ва­кансий при церквах способствовало то обстоятельство, что «приход­ские люди» стремились выяснить как репутацию самого претендента на должность в составе клира (этого требовал Духовный регламент), так и прошлое его семейства. Например, отклоняя предлагаемую епи­скопом кандидатуру, прихожане церкви Рождества Христова в 1781 г. указывали в прошении следующие «резоны»: «мы все его пономарем быть при нашей церкви не желали, да и не желаем, по той причине, что произведен он, Матфеев, в точную противность законов, а особ­ливо Духовного регламента». Далее в прошении указывалось, что се­мейство епископского ставленника «по обращательству своему в крайне худых поступках находилось»^[71]. Синод, как видно из указа, поддержал крестьян^[72].

Наследственное владение церковным местом «шло вразрез с кано­ническими требованиями православия», поэтому церковные власти в России «долго боролись с этим». Но «жизненные обстоятельства ока­зывались чаще всего сильнее и заставляли церковные власти смотреть на нарушение закона сквозь пальцы»^[73]. Окончательно наследование мест запретили в ходе церковных реформ 1860—1870 гг.: в этот период были «отменены все наследственные, семейные притязания на служеб­ные места в церкви»^[74]. Но отныне этот порядок соблюдался тайком от центральной власти. Многие архиереи «из сочувствия к духовным ли­цам, которые после отставки оказались без средств к существованию, или из жалости к осиротевшим семьям продолжали признавать семей­ные претензии духовенства на наследование церковной должности»^[75]. Современные исследователи отмечают подобные закономерности в порядке замещения вакансий при церквах во многих российских епар­хиях в течение всего XIX в. Так, исследователь прихода С.В. Кузнецов подчеркивает исключительную распространенность рассматриваемой традиции: «Практика наследственного замещения должностей распро­странялась на все церковные должности, включая просвирниц»^[76]. Дру­гой известный исследователь приходской жизни, А.Н. Розов, отмечает благотворное влияние этого феномена на жизнь прихода: наследование мест привело к «возникновению целых священнических династий, служивших в одном храме по сто и более лет»^[77].

Итак, традиция наследования священно- и церковнослужитель­ских мест оставалась важным и стабильным элементом духовной жиз­ни. Но и она не могла оказать существенного воздействия на права прихожан. Во-первых, преимущества наследника вовсе не освобож­дали кандидата на должность в составе клира от обращения к прихо­жанам за «выбором», а в дальнейшем — к епископу за рукоположени­ем. Во-вторых, принцип наследования не противоречил мирским традициям, а скорее, дополнял их. В-третьих, количество наследни­ков, занявших отцовские должности, в Олонецкой епархии остава­лось незначительным. Но проявилась и обратная тенденция. Иногда крестьяне стремились подобрать священно- и церковнослужителей таким образом, чтобы все представители духовенства их прихода не являлись родственниками. Эта практика противоречила вполне понят­ному желанию крестьян знать биографию претендента на должность в составе клира их церкви, однако верующие могли предпочесть иметь дело не со сплоченными родственниками-церковниками, способными противопоставить себя крестьянскому «миру», а с представителями разных семейств. Поэтому «выбор», составленный в 1755 г. прихожана­ми церкви во имя Архистратига Михаила, нельзя признать редким примером (другое дело, что далеко не всегда прихожане высказыва­лись столь же откровенно). Предлагая кандидата на пономарскую должность, крестьяне писали: «он человек доброй, порока и подозре­ния и прочих препятствующих в сей пономарский чин причин, и бо­лезни за ним никакой, и такжеродственников у нево при той архи­стратига Михаила церкви из действительных священно- и церковнослу­жителей не имеется (курсив мой. — М.П.)»^[78].

Вывод о стремлении крестьян подбирать клир приходской церкви таким образом, чтобы в его состав входили церковники, не являющие­ся родственниками, подтверждается данными клировых ведомостей начала XIX в. В Олонецкой епархии численность «уроженцев тутош­них» составила 81 человек из 137 священно- и церковнослужителей, о которых сохранились сведения. В их числе священников — 25, дьяко­нов — 9, пономарей — 22, дьячков — 13^[79]. Итак, ни один из принципов подбора духовенства не возобладал. С одной стороны, ставка на «уро­женцев тутошних» порой становилась невозможна из-за отсутствия священно- и церковнослужительских вакансий. С другой стороны, из­брание «пришлецов» также смущало крестьян: приходилось доверяться малознакомым, еще вчера совсем посторонним людям.

Проблема «пришлецов» имеет и еще одну сторону. По имеющимся ис­точникам, не прослеживается в полной мере существенный фактор, кото­рый ограничивал права прихожан на свободное избрание церковников. Речь идет о домах духовенства. По данным А.И. Копанева, в XVII в. «клир обеспечивался и жильем за счет волости»^[80]. В XVIII в. проблеме жилья для клириков уделялось значительное внимание: изданы указы, предписы­вающие прихожанам строить дома для священно- и церковнослужителей за счет церковных сумм^[81]. Эти распоряжения, вероятнее всего, исполня­лись не слишком пунктуально; вопрос сохранял остроту в течение дли­тельного времени. Так, пономарь Иван Михайлов жаловался в 1777 г. в консисторию, прося, как видно из челобитной, разрешения вернуться в отцовский приход: «за неимениемсвоево домишку принужден был воло­читься меж двор»^[82]. Другой пример более впечатляет: желая наказать свя­щенно- и церковнослужителей — участников Кижского восстания — епи­скоп Олонецкий и Каргопольский, как видно из указа консистории, рас­порядился перевести их в другие приходы, где у последних не имелось жи­лья^[83]. Переезд оказывался настолько разорителен, что сам по себе стано­вился суровым наказанием.

Законодательство XIX в. требовало от духовного начальства следить за тем, чтобы при появлении новых приходов в них возводились «и дома для жительства причта»^[84], которые в дальнейшем становились «неотъ­емлемой церковной собственностью»^[85]. Олонецкая духовная консисто­рия озаботилась эти вопросом в 1829 г. вскоре после своего воссоздания. В этом году епископ Игнатий обратился к местному духовенству с просьбой «без всякого впрочем настояния», суть которой заключалась в следующем: «не пожелает ли кто-нибудь из них домы свои записать цер­ковными в роде пожертвования». В этом случае «по епархии в каждом месте будут домы церковные». В тех местах, «где таких пожертвований не окажется», предполагалось в церковные праздники обращаться к при­хожанам «с предложением о выстройке домов», собирать деньги и иные пожертвования и обеспечивать духовенство жильем^[86].

На обращение владыки откликнулся причт Кижского прихода. Ме­стный священник заявил, что он «вознамерился пожертвовать собст­венный свой дом, стоящий около 1300 руб., с тем, чтоб мне и жене мо­ей дозволено было до смерти нашей жить и иметь хозяйственное по не­му распоряжение». В Великогубском приходе, сообщал священник, «прихожане изъявили желание в 1834 г. построить собственным своим иждивением дом для священника по плану, ими же учиненному». В других приходах инициатива также епископа нашла поддержку. Так, в Саунинском погосте, доносил священник Дмитрий Малинин, «при новостроящейся каменной церкви на щет санкт-петербургского купца Новикова, предположено им же выстроить домы для священнослужи­телей»^[87]. В Пидмозерском приходе местный священник согласился пе­редать в распоряжение консистории дом «со всеми службами: двором, гумном, погребом и банею». В ряде приходов, судя по тому же доку­менту, «по нерасположению и бедности крестьян не предвидится ника­кой возможности завести для священнослужителей домы»^[88]. К началу ХХ в. жилищную проблему духовенства в основном удалось решить. Во всяком случае, в описаниях приходов, как правило, присутствуют упо­минания о том, что при церкви имеется дом для причта^[89]. Это заметно облегчало назначение духовенства по решению консистории и заметно ослабляло традиции наследования мест.

Другим вариантом приходских традиций, способных, по мнению ря­да исследователей, ограничить права прихожан свободно выбирать духо­венство, оставалась в XVIII—начале ХХ в. передача мест в приданое. Так, П.В. Знаменский утверждает: «по причине бедности духовенства, по ко­торой оно редко могло снабжать своих дочерей достаточным приданым, зачисление мест за духовными девицами считалось всегда удобным сред­ством выдать их замуж. Это обстоятельство способствовало к сильному умножению наследных мест, зачисленных именно за наследницами, а не за наследниками»^[90]. Сведения о передаче мест в приданое, сохранив­шиеся в архиве Олонецкой духовной консистории, довольно разноречи­вы и связаны исключительно с XVIII в. Из некоторых указов видно, что такая практика поддерживалась на официальном уровне. Так, в 1788 г.

Олонецкая духовная консистория, как видно из ее указа, распорядилась в ответ на прошение дьяконской вдовы Марфы Дмитриевой «на праздное при означенной Николаевской церкви дьяконское место из действитель­ных дьячков или пономарей достойна в мужа приискать, и по прииска­нии, не вступя в брак, для свидетельства Его Преосвященству при- слать»^[91]. Причины уступчивости епископа, на мой взгляд, в специфике ситуации. Вдова указывала в прошении, что в случае несогласия архиерея ее ждет печальная участь «скитатца и по миру волочитца»^[92]. Владыка не всегда проявлял склонность баловать «духовных девиц». В 1788 г. в конси­сторию с прошением обратился дьячок Мегорского погоста Кодужской выставки, надеющийся получить разрешение «на место означенного отца ево во священника принять в зятя из дьячков или из дьяконов действи­тельных». В резолюции епископ предписывал заполнить вакансию как можно скорее, избрав холостого или женатого претендента^[93].

Но во всех случаях, вплоть до конца XVIII в., архиереи считали необ­ходимым, чтобы в ставленническом деле присутствовал «выбор» от при­хожан. О приоритете «мирских людей» в формировании клира свиде­тельствуют и случаи «уступки» священно- и церковнослужительских мест. Это явление не встречается в документах XIX—начала ХХ в., но в XVIII в. оно имело место. Как явствует из доношения консистории, в 1770 г. священник Петропавловской выставки Олонецкого уезда совме­стно «с причетники и с приходскими людьми» избрал на свое место зятя Сидора Андреева, «который живет с ним, священником, в одном доме, и он, священник, то священническое место ему уступает». Условия, кото­рое при этом оговаривались, заключались в следующем: «когда во свя­щенника он, Сидор, произведен будет, то как ево, священника Алексее­ва, так и жену ево питомством(продуктами питания. — М.П.) , одеждою и прочими потребностями снабдевать». В этом же документе содержа­лось указание на то, что соответствующий договор между священником и его преемником заключен непосредственно в консистории^[94]. Мною обнаружены и другие примеры подобного рода. Все они свидетельствуют о том, что «приходские люди» даже тогда, когда речь шла об «уступке» священнического места, не теряли своих прав.

Эволюция ставленнического делопроизводства в XVIII—начале ХХ в. В XVIII в., вплоть до конца столетия, значение «выбора» оставалось стабильно высоким, он являлся неотъемлемой частью ставленниче- ского делопроизводства. Поломать демократические основы заполнения церковных вакансий оказалось нелегко. Авторитетной законодательной базой для составителей «выборов» стал Духовный регламент. Но форму­лировки, изобретенные Феофаном Прокоповичем, не проникли в кре­стьянскую среду. Прихожане никогда не информировали Синод о том, является ли предлагаемый ими кандидат «любодейцем» или «бийцей». Они писали «выбор» исходя из собственных принципов. Сущность «вы­бора» двойственна: он включал в себя как мирские, так и собственно церковные черты. Приходское делопроизводство сближало священно- и церковнослужителей с выборными должностными лицами сельской об­щины. Формулировки большинства «выборов», выданных кандидатам на должности в составе клира, полностью соответствуют формулиров­кам «мирского» делопроизводства. Такой подход вполне объясним. «В древности, — пишет П.В. Знаменский, — вполне сформировался взгляд на членов приходского клира как на земских выборных людей»^[95]. При­ведем два характерных примера. В 1754 г. прихожане церкви Богоявле­ния Господня Оштинского погоста составили следующий «выбор»: «<...> мы, нижайшие, с общего в нас согласия, на вышеозначенное дья- ческое место выбрали тое ж церкви попова сына Савву Иванова, понеже он человек доброго состояния, в книжном чтении искусен, в подушный платеж не положен»^[96]. В 1795 г. аналогичный документ в адрес епископа Архангельского и Олонецкого Вениамина составлен в Лычноостровском приходе Петрозаводского уезда прихожанами церкви Петра и Павла. В «выборе» говорилось: «мы, нижеподписавшиеся, с общего в нас согла­сия, ко упоминаемой нашей приходской церкви на праздное пономар­ское место в пономари избрали прописанного умершего пономаря Ад­риана Павлова сына ево Ефима, который жития и поведения доброго, и никакой за ним к непроизведению причины не имеется, и к церковной службе подвижен, при означенной церкви пономарем быть желает»^[97].

Приведем для сравнения несколько «выборов» «мирских» должно­стных лиц. Крестьяне Олонецкого погоста избрали в 1755 г. «для ис­правления во оном погосте в разных местах мостов» крестьянина Да­нилу Ефимова. В «выборе» «мирские люди» указывали: «наш вновь выбранный крестьянин Ефимов — человек доброй, прожиточной и неподозрительной, и оное дело исправить может, к чему и подпису- емся»^[98]. Аналогичных характеристик «удостоили» в 1760 г. крестьяне

Лоянской волости Пиркинского погоста вновь выбранного старосту Родиона Петрова. В прошении, адресованном архимандриту Алек- сандро-Свирского монастыря, крестьяне писали: «человек он доброй и оную должность исправлять может»^[99].

В течение второй половины XVIII—начала ХХ в. в ставленническом делопроизводстве появляются новые элементы, связанные с требова­ниями духовных консисторий. Мною выявлены четыре этапа этого про­цесса. Каждый из них обусловлен происходящим в России радикальным изменением церковного административно-территориального деления. Ведь консистории не могли руководствоваться только Духовным регла­ментом и Уставом консисторий, в котором содержались лишь краткие указания о порядке избрания и рукоположения духовенства, и подходи­ли к кандидатам на священно- и церковнослужительские должности со своими собственными мерками, выработанными на местах.

Первый период связан с деятельностью новгородских духовных вла­стей. Олонецкая епархия до 1764 г. входила в состав Новгородской и Великолуцкой. Новгородская духовная консистория требовала указы­вать в «выборах» время крещения будущего церковника «в православ­ную веру», семейное положение (требовалось, чтобы кандидат являлся «первоженцем на девке»). Прихожане сообщали консистории о том, имеет ли он «сомнение в содержании православной веры», бывает ли на исповеди. Надлежало выяснить, где ставленник находился «от рож­дения своего до возраста», есть ли в приходе «раскольнические учителя или потаенные раскольники», гарантировано ли обеспечение клира, не положен ли будущий церковник в подушный оклад^[100]. Документ, в ко­тором оговаривались эти требования, мною не обнаружен, но все «вы­боры» этого периода однотипны и легко отличимы. Остается неясным: получали ли прихожане соответствующие указания или узнавали о тре­бованиях консистории из собственного горького опыта. Последний из перечисленных критериев (запись в подушный оклад) наиболее специ­фичен для первой половины XVIII в., когда запись выходцев из подат­ных сословий в духовенство сохранялась. Дел такого рода немного. Как пишет Б.Н. Миронов, «вступить в ряды духовенства из крестьянства и посадских было непросто». Во-первых, грамотность и знание церков­ных обрядов не были распространены за пределами духовного сосло­вия. Во-вторых, приходские общины «не желали выбирать духовных лиц из своей среды», поскольку в условиях действия круговой поруки за них приходилось платить налоги^[101]. По данным протоколов Олонец­кой воеводской канцелярии, в 1754 г. выбранный «в попа из крестьян» прихожанами церкви Николая Чудотворца Согинской выставки Федор Гаврилов «подал челобитье об увольнении ево за обязательством мир­ских людей от платежа подушных денег». Олонецкая воеводская кан­целярия направила указ «соцкому» Важенского погоста и велела «со­брать всех мирских людей, коими изследовать»: в самом ли деле Гаври- лов «выбран в попа», и будут ли крестьяне вносить за него деньги до следующей ревизии^[102].

Имеющиеся в моем распоряжении источники не позволяют выяс­нить, насколько типичен этот случай, как изменялся «выбор», если речь в нем шла не о представителе духовного сословия, а о крестьяни­не. Важно заметить, что сам факт избрания на должность кандидата, не являющегося церковником, косвенно свидетельствует о нехватке священно- и церковнослужителей в Олонецкой епархии. Во-первых, избрание крестьянина и, значит, потеря налогоплательщика, при су­ществовании круговой поруки становилась накладным для «мира» яв­лением. Во-вторых, в соответствии с законодательством переход кре­стьянина в духовное сословие в этот период разрешался только при отсутствии конкурентов-церковников^[103].

На втором этапе, после 1764 г. — времени образования Оло­нецкой епархии — формуляр «выборов» существенно упрощается. Прихожане в произвольной форме указывают достоинства канди­дата на должность в составе клира и заявляют епископу о готов­ности награждать будущего церковника ругой. Причины такой простоты сложны и разнообразны. Во-первых, в Олонецкой ду­ховной консистории отсутствовал многолетний опыт ведения ставленнических дел. Такой опыт, напротив, имелся в консисто­риях Новгородской или Архангельской. Во-вторых, ослабление контроля связано с разнообразными «неустройствами» в деятель­ности органов церковного управления в Олонецкой епархии. Это, прежде всего, частая смена епископов^[104]. Косвенно о беспорядке в управлении свидетельствует отсутствие нормального архива в консистории. Документы валялись, как видно из доношения ме­стного канцеляриста обер-прокурору Синода, прямо на полу^[105].

Единственным новшеством этого периода, помимо упразднения существовавшего прежде порядка, стала обязательность подписей членов клира того прихода, в который направлялся ставленник. Пре­жде в «выборе» имелись только «руки» (подписи) прихожан. Отныне все «выборы» содержат такие подписи, а отсутствие священно- и цер­ковнослужительских автографов на документах, составленных «при­ходскими людьми», епископ считал веским основанием для отказа. Так, клир Богоявленской церкви Оштинского погоста «репортовал» в Синод: «мы к данному от приходских людей оной церкви пономарю Гавриилу Нестерову на праздное дьяческое место выбору в силу ука­зов рук не приложили <...> выбора у нево совсем никакого не видали, который якобы ему от приходских людей был дан, никогда нам не по­казывал <...> подлинно упоминаемый пономарь сыну своему выбор збирал и к тому выбору их, мирских людей, подписаться просил». Сын церковника-обманщика, как видно из указа консистории, ли­шился места^[106]. Забегая вперед, отметим, что такой же порядок сохра­нялся и в конце XVIII в. Например, в 1795 г. епископ Олонецкий и Архангельский, как видно из указа консистории, распорядился отка­зать в просьбе священнику Григорию Лаврентьеву «с приходскими людьми», которые просили о рукоположении «во дьячка» Алексея Григорьева. Причиной послужило отсутствие подписей второго свя­щенника и прочих причетников^[107]. Нетрудно догадаться, что это но­вовведение существенно ограничивало права прихожан. Отныне свя­щенно- и церковнослужители получали равные с ними полномочия и могли эффективно контролировать назначение клириков. Важно так­же отметить, что такой порядок противоречил Духовному регламенту и вообще являлся нарушением закона.

Третий этап начинается после объединения Олонецкой и Архан­гельской епархий. Ставленническое делопроизводство претерпевает в этот период существенные изменения. Получив от прихожан «вы­бор», консистория составляла «справку», в которой указывалось по­ложение просителя на момент составления ревизских сказок. Для этой же цели использовались данные последнего «разбора» духовен­ства. Духовник, т.е. священник, в обязанности которого входило ис­поведование священно- и церковнослужителей, отныне обязывался указывать в специальной «росписи», что будущий клирик исправно посещал «исповедника». В архиве консистории разыскивались нега­тивные сведения, «компромат» — «дела и подозрения», препятствую­щие «к производству». Привлекались сведения о штатах духовенства в приходе с указанием числа наличных церковников, приходских дво­ров, а также размеров пахотной земли, сенокоса, руги, предназначен­ных духовенству. Наконец, кандидат на должность в составе клира расписывался в том, что ему известен опубликованный в 1767 г. указ «О неподавании помещичьим людям и крестьянам челобитен», по­скольку священники, в том числе и олонецкие, были неоднократно замечены в пособничестве крестьянам в составлении жалоб.

Этим значение «выбора» понижалось: он просто тонул в огромном ворохе бумаг. И все же этот важный приходской документ сохранял свое значение до конца XVIII столетия. Доказательством, помимо приведенных выше резолюций епископа, могут послужить дела о «ложных выборах». Проблема «ложносочиненного выбора» не огра­ничивается простой подделкой мирских документов. Фактически речь шла о попытках духовенства обойти «мирские» порядки и до­биться права единолично решать вопросы, связанные с формирова­нием клира. Механизм фальсификаций несложен. Описания подоб­ного рода деяний проникали в делопроизводство. Так, крестьяне Вер- хогурьевской волости Каргопольского уезда доносили в 1795 г. епи­скопу: «пономарь Михайла Иванов, сообщась с родственники свои­ми, а иных уважа угощением, взявши выбор только от них, а не от всево общества, предпринял намерение просить Вашего Преосвя­щенства посвящения во дьякона»^[108]. Следствием крестьянского про­шения, как видно из резолюции епископа, стал отказ пономарю^[109]. Подделка «выбора» оставалась несложным делом. За всех «приход­ских людей» расписывались немногие грамотные крестьяне. Следова­тельно, выяснить, на самом ли деле подписи поставлены «по проше­нию» тех, чьи имена значились в конце «выбора», или этот документ «фальшивосочиненный», оказывалось непростым делом. Обнаруже­ние подделок объясняется тем, что крестьянам не было безразлично, кто именно займет ту или иную должность в составе клира их церкви, а епископ считался с правами прихожан и старался блюсти их интере­сы. Все известные случаи подделки «выбора» имеют один исход: жало­ба крестьян и резкая резолюция епископа, устраняющая грубую ошиб­ку, — направление в приход ставленника без учета мнений прихожан.

Так, в 1795 г. крестьяне Горского прихода обратились к епископу с просьбой «от определения по фальшивосочиненному выбору Задне- Никифоровской пустыни священника Петра Иосифова отставить, а произвесть в их Горский приход во священника оного прихода поно­маря Петра Гусева, избранного всеми единогласно»^[110]. Епископ, как видно из резолюции, решил дело в пользу крестьян^[111].

Четвертыйпериод начинается в 1799 г. и связан с отменой приходских выборов духовенства. Документы, подтверждающие факт избрания, полностью исчезают. Решающее слово получила духовная консистория, которая всецело руководствовалась данными собственного архива и мог­ла не обращать никакого внимания на волю прихожан. По законам, оп­ределяющим рукоположение духовенства, решающую роль здесь играл епархиальный архиерей, которому Устав духовных консисторий предпи­сывал обстоятельно «удостовериться в достоинстве ищущего посвяще­ния». Сбор сведений о претендентах на места в составе клира возлагался на духовную консисторию. Она должна была располагать данными о ка­ждом ищущем места кандидате, а также о тех проблемах, которые возни­кали при рукоположении (размеры жалованья, наличие дома для при­чта, число старообрядцев в приходе). Лишь добавление новых штатных единиц в состав «наличного причта» следовало согласовывать с прихо­жанами^[112]. Консистории предписывалось всегда иметь список вакансий при церквах, «который должен быть открыт для кандидатов»^[113]. В мате­риалах делопроизводства этого периода крайне редко встречаются упо­минания о том, что епископы и духовные консистории учитывали мне­ние прихожан при заполнении церковных вакансий. Так, в 1814 г. Нов­городская духовная консистории, в чьем ведении краткое время находи­лась значительная часть территории упраздненной Олонецкой епархии, согласилась с настойчивыми просьбами прихожан Предтеченской церк­ви города Каргополя и выдала указ о переводе на священническую долж­ность тому кандидату, который оказался угоден прихожанам. В журнале консистории прямо указывалось на инициативу «снизу»: «во уважение просьбы церковного старосты и приходских людей»^[114].

Итак, мы убедились, что эволюция ставленнического делопроиз­водства привела к расширению прав епископа, консистории и клира.

Но за прихожанами до конца XVIII в. оставалось решающее слово. Тем более красноречива статистика заполнения вакансий при церк­вах Олонецкой епархии. По данным «разбора» церковников, прове­денного в Карелии, как и по всей России, в 1755 г. количество ва­кантных мест при церквах составило 170, в том числе «поповских» — 32, дьяконских — 22, дьячковских — 56, пономарских — 60. Из 119 церквей только в 4 имелся полный (без вакансий) штат духовенства, в то же время на территории епархии находилось 11 церквей, в которых отсутствовали три или более священно- и церковнослужителя^[115].

Положение ненамного улучшилось в 1770-е гг. По данным ежегодно присылаемых в Синод ведомостей, количество «праздных» церквей в Олонецкой епархии составляло: в 1774 г. — 26, в 1775 — 32, в 1776 г. — 37, в 1779 — 44^[116]. Значение термина «праздная церковь» остается неясным. Н.Д. Зольникова полагает, что в «праздной церкви» отсутствовало духо­венство и не велось богослужение^[117]. Данные «разбора» церковников по­казывают, что церквей, в которых полностью отсутствовало духовенство, оставалось немного уже в 1750-х гг. Чаще всего упоминаются церкви, в приходе которых штат духовенства не удалось полностью укомплекто­вать. Они, скорее всего, и считались «праздными». Едва ли все меры, принятые в течение двух десятилетий, далеко не самых бурных в истории Карелии, привели лишь к значительному росту числа священно- и цер­ковнослужительских вакансий.

Сложившееся в 1780-х гг. положение отражено в специальной ведо­мости о незанятых священнических местах, составленной в 1788 г. в Олонецкой духовной консистории. Всего обнаружилось 9 вакансий. В частности, в Петрозаводском уезде оставались свободными места при трех церквах: два с 1779 г. и одно с 1783 г. В Повенецком уезде отсутст­вовали священники при двух церквах: с 1786 г. в одной и с 1777-го в другой. В Пудожском уезде полноценное богослужение не велось в трех церквах начиная с 1771-го, 1783 г. и «с давних лет»^[118]. Во всех слу­чаях архиерей ссылался на недостаточное усердие прихожан в вопросах формирования клира: «а на место ево от прихожан никто во священни­ка поныне не избран, и из саможелающих никто не явился»^[119].

В целом можно утверждать, что вакансии при церквах заполнялись довольно быстро без ощутимого давления на прихожан со стороны епископа. При этом, анализируя документы, необходимо учитывать, что понятия епископа и прихожан о вакантном месте при церкви могли не совпадать. Епископ считал место незанятым в том случае, если он не «произвел» никого в данный приход. Прихожане же впол­не допускали, что в церкви могут служить и такие «причетники», ко­торые не только не имеют «ставленной грамоты» от епископа, но и заведомо не могут ее получить. Так, сельский староста Рыборецкой волости Петрозаводского уезда, составляя в 1799 г. список священно- и церковнослужителей, простодушно включил в него пономарского сына Макара Евсеева, «неопределенного, который исполняет поно­марскую сию должность»^[120]. Длинный список ставленнических дел показывает, что прихожане старались иметь в составе клира вполне законных, утвержденных духовной властью священно- и церковно­служителей. Но приведенный выше пример, отнюдь не единствен­ный, ставит исследователя в непростое положение. Ясно, что если крестьяне допускали к священнослужению тех церковников, которых рукоположил епископ, то отныне они переставали искать кандидатов на должность в клир своего прихода. Образовывалась вакансия, кото­рая прослеживается по ведомостям, но которая, с точки зрения кре­стьян, не существовала.

Итак, ставленническое делопроизводство в течение рассматривае­мого периода претерпело изменения. Его эволюция не случайна. Она связана с попыткой церковных властей смягчить категоричность тре­бований Духовного регламента, который, как неоднократно подчерки­валось выше, предоставлял прихожанам значительные права. Но не следует преувеличивать эту тенденцию. Епископ подчеркивал, что за прихожанами остается решающее слово. Соответственно «выбор» оста­вался наиболее значимой частью комплекса документов ставленниче- ского делопроизводства. Цель нововведений заключалась в том, чтобы не допустить грубых нарушений церковного законодательства: превы­шения норм, определенных штатами, «производства» священно- и церковнослужителей, не достигших «указных» лет, и пр. Постоянно из­меняющиеся «выборы» сохраняли генетически обусловленное сходство со своими двойниками — «выборами» «мирскими».

Начало XIX в. характеризуется предельным упрощением ставлен- нических дел. Отныне духовная консистория освободилась от обязан­ности вести трудные и непредсказуемые переговоры с прихожанами о кандидатурах тех или иных священно- и церковнослужителей и могла действовать по собственному усмотрению. Последний известный мне документ, содержащий решение прихожан, под названием «одобре­ние» составлен в мае 1802 г., вскоре после отмены выборов духовенст­ва по всей России. Вероятно, прихожане по инерции продолжали пы­таться участвовать в избрании духовенства, хотя по закону составлен­ный ими документ не имел силы. Крестьяне Ухотского прихода сооб­щали консистории, что на место больного дьячка «с общего согласия избрали его дьячкова сына Григория Егорова, о котором свидетельст­вуем, что он состояния доброго, не пьяница, в домостроительстве не ленивый». Верующие просили епископа уволить престарелого дьяч­ка, а его сына «действительным дьячком произвесть»^[121], что и было исполнено.

После этого исключительного в своем роде документа ситуация резко меняется. Примеры ставленнических дел этого периода сохра­нились в значительном количестве. Они показывают, что консисто­рия приняла на себя основной груз ответственности за подбор цер­ковников, а прихожане окончательно отошли на задний план: к их мнению, по крайней мере, официально, более не прислушивались. Так, в 1847 г. пономарь Сямозерского погоста Иван Попов обратился к епископу Венедикту с просьбой определить на место умершего от­ца, священника Ундозерского прихода, «кого-либо из окончивших курс в минувшем учебном году со взятием в замужество сестры моей Евдокии»^[122]. О вакансии узнал священник Казанской пустыни Петр Ильинский. Он жаловался епископу на бедность и отсутствие доходов как от земли, так и от прихожан: «лета мои уходят и силы слабеют, надежды никакой к пропитанию и поддержанию себя и семейства своего не предвижу». Решение проблемы иерей видел в перемещении его на более доходное место.

Духовное начальство не вняло просьбам обоих церковников. На место ундозерского священника оно определило дьякона Лекшмозер- ского погоста Василия Рождественского. Его вызвали в консисторию и расспросили о некоторых интересующих начальство подробностях его жизни. Как оказалось, претендент на должность священника не записан в подушный оклад, обучался необходимым для богослужения наукам у своего отца, а затем в Каргопольском духовном училище, не подвержен падучей болезни и «душевной скорби» (психическому за­болеванию), в случае рукоположения в Ундозерский приход «сим до­волен будет и других мест без особенного дозволения начальства сам собою приискивать и тем наносить утруждения не будет». Будущий священник обязывался «должность исправлять прилежно, тщательно, жить честно, трезво», «платье и обувь носить будет приличное духов­ному сану, а не светское». Образовательный уровень претендента на должность оказался достаточно высоким: «катехизис, таинства знает, по нотам читать и петь умеет, поучения прихожанам читать и их по­учать станет». Наконец, будущий священник обязывался не участво­вать в крестьянских волнениях, следить за соблюдением требований закона при заключении браков, доносить о появлении в его приходе «таящихся» старообрядцев^[123].

Далее консистория составила «справку», содержащую подробные сведения о приходе, в который предполагалось направить новоявлен­ного священника. Прежде всего это данные о приходском храме. Как оказалось, местная церковь построена в 1668 г. «тщанием прихожан», «крепкая, кроме крыши», «колокольни нет и колокола повешены на крыльце», «утварью достаточна, а книг мало». К церкви приписаны две часовни, обе построены «неизвестно когда». В составе причта по штату должны находиться один священник и дьячок. Такое состоя­ние прихода вполне позволяло рукоположить Василия Рождествен­ского. Как говорилось далее в ставленническом деле, «правящему должность благочинного» священнику Кенского монастыря конси­стория отправила указ: «ввести новопроизведенного в должность по надлежащему и распорядиться о сдаче и принятии церковного иму­щества и сумм по описям и документам»^[124]. Сходный порядок став­леннического делопроизводства сохранялся на протяжении всего XIX—начала ХХ в.

---