§ 3. Город и деревня: пути и формы взаимодействия в религиозной сфере.

§ 3. Город и деревня: пути и формы взаимодействия в религиозной сфере

Проблема адаптации прихода к городским условиям является од­ной из наименее изученных, она включает в себя значительное коли­чество разнообразных аспектов. Известно, что «город притягивает инициативу, поднимает выше цеховой значимости индивидуаль­ность, открывает широкое жизненное пространство активности субъ­екта»^[1], что создавало для прихода, основанного на ценностях кол­лективизма, дополнительные сложности. Город является организую­щим центром культуры, как место инноваций, как провозвестник бу­дущего. Все эти черты городской жизни слабо состыковывались с ос­вященными традицией нормами приходской жизни, где главную роль играла традиционная культура. Развитие городской религиозной жиз­ни и формирование ее особенностей в Олонецкой епархии приходит­ся преимущественно на конец XVIII-начало XIX в. Это объясняется сравнительно поздним появлением большинства городов и формаль­ным принципом их учреждения. В основу для создания городов был положен принцип административного удобства, а не экономическое развитие поселений. Это не могло не влиять на религиозную жизнь. Определяющим фактором в формировании специфики религиозной жизни городов Олонецкой епархии стали условия их возникновения, особенности экономической жизни, административный статус. Тем не менее любой город существенным образом влиял на состояние ре­лигиозной жизни. В частности, особым явлением в конфессиональ­ной истории стала городская религиозность. Известно, что местная духовная власть по-разному расценивала состояние благочестия в на­роде, отдавая предпочтение низшим слоям городского населения. Как говорилось в отчете о состоянии Олонецкой епархии за 1861 г., «о жителях городов можно сказать, что между ними чувство благочес­тия живее и искреннее в среднем и низшем сословии, чем в сословии чиновном, в котором вообще примечается более равнодушия и холод­ности по отношению к благочестию»^[2]. На окрестные селения город влиял не только в экономическом, но и в духовном плане. Жители пригородных приходов не соблюдали пост, «соблазняясь всякого рода городскими развлечениями»^[3]. Отчет о состоянии епархии за 1904 г. содержит еще более негативные высказывания на эту тему: «Главным и наиболее известным путем распространения безверия и нравствен­ной распущенности среди простого деревенского люда служит вре­менное пребывание многих из крестьян в городах, особенно столич­ных, куда они ходят на заработки и отправляют своих детей для поме­щения в разного рода мастерские. Такие крестьяне утрачивают чисто­ту и простоту нравов и возвращаются в деревню с охлажденным рели­гиозно -нравственным чувством»^[4].

При несомненных чертах сходства города обладали собственной экономической, административной и церковной спецификой. Все это в конечном итоге предопределяло заметные различия в город­ской религиозной жизни. Города Олонецкой епархии могут быть классифицированы исходя из особенностей религиозной жизни. Перваягруппа — наиболее древние города с вполне устоявшейся религиозной жизнью, возникновение которых связано с хозяйст­венными, административными или оборонными потребностями государства и местного населения. Это Каргополь и Олонец.Вто­раягруппа — города, оформившиеся сравнительно поздно, так и не сумевшие в XIX—начале ХХ в. преодолеть «деревенские рудимен­ты» в религиозной жизни. Это Повенец, Пудож, Вытегра и Лодей- ное Поле.Третьягруппа представлена только одним городом, сыг­равшим особую роль в религиозной жизни епархии. Речь идет о Петрозаводске, в котором религиозная жизнь формировалась под ощутимым воздействием горнозаводского производства, при под­держке со стороны государства.

Специфика каждой из групп проявлялась в ряде сфер, одной из которых стало финансирование строительства церквей. Наиболее типичным способом возведения храмов в первой группе городов, Каргополе и Олонце, стала купеческая благотворительность. Уча­стие малообеспеченных горожан, промышленных предприятий, а также привлечение государственных средств для строительства церквей и часовен отмечается редко. По-другому осуществлялось строительство храмов во второй группе городов. Здесь наиболее за­метную роль играли пожертвования основной массы горожан. Средства купцов, в отличие от сельских приходов, привлекались в весьма ограниченном объеме. Третья группа, представленная лишь одним центром епархии, стала наиболее отличимой от двух пред­шествующих. Средства, необходимые для возведения церковных зданий, поступали из ряда источников. В период становления го­рода наиболее заметную роль играли заводские отчисления. Пет­ровский, а затем Александровский заводы приложили немалые усилия для строительства, «благоукрашения», ремонта храмов. На­чиная с XIX столетия к финансированию строительства привлека­лись государственные средства, ставшие основой для наиболее масштабных архитектурных проектов: Александро-Невского, Свя- тодуховского и Воскресенского соборов.

Различия в положении и повседневной деятельности городского и сельского духовенства наиболее отчетливо заметны в церковно-управ- ленческой сфере. На городских священников возлагалось исполнение благочиннической должности, сопряженное со значительной аналити­ческой и контрольной деятельностью и требующее обширных бого­словских познаний и организаторских способностей. В соответствии со сложившейся во второй половине XIX в. церковно-административ- ной практикой городское духовенство вовлекалось в работу, далекую от пастырских полномочий. Общей для всех клириков обязанностью (и статьей дохода) во второй половине XIX-начале ХХ в. стало препода­вание в церковно-приходских школах, а для некоторых - в духовных училищах и семинарии. Особыми чертами отличались и взаимоотно­шения с паствой. Городские прихожане более-менее свободно могли выбирать себе ту церковь и то духовенство, а в конечном итоге и тот приход, которые представлялись им более привлекательными в духов­ном (благочестие) и материальном (оплата услуг) плане^[5].

Особенности духовной жизни всех городов Олонецкой епархии связаны с господством православной веры, которая в рассматривае­мый период повсеместно доминировала, пользуясь всесторонней поддержкой государства. Специфика каждой из перечисленных групп накладывала свой отпечаток на религиозную жизнь. Моноконфес­сиональными, если не принимать во внимание ощутимое старообряд­ческое влияние, оставались города второй группы, сформировавшие­ся из нескольких местных деревень. Петрозаводск отличался от уезд­ных городов заметно большим количеством конфессий: во второй по­ловине XIX в. возникла и с перерывами продолжала действовать иу­дейская община, в первые годы существования поселения оформи­лась протестантская церковь, в конце XIX в. началось формирование католической религиозной общины. Самые старые города епархии занимали промежуточное положение: в них имелись небольшие сооб­щества верующих (в частности лютеран), не принадлежащих господ­ствующей православной церкви.

Обратимся к проблемам религиозной жизни городов Олонецкой епар­хии, начиная с города, длительное время являвшегося ее центром,Петро­заводска.Начало религиозной жизни в слободе, предшествующей городу, связано с первыми годами предыстории Петрозаводска. Предположитель­но в 1703 г. здесь построена деревянная церковь во имя св. апостолов Пет­ра и Павла с приделами, посвященными Алексею, человеку Божию, и Александру Невскому (святым, тезоименитым царевичу Алексею и бли­жайшему сподвижнику Петра I А.Д. Меншикову). Сведений о второй за­водской церкви, Святодуховской, сохранилось значительно меньше. Из­вестно, что она построена в тот период, когда заводами управляла Адми- ралтейств-коллегия, т. е. до 1712 г^[6]. Кроме православной церкви в слобо­де при Петровском заводе имелась «кирка немецкая», предназначенная для находящихся на заводе мастеровых лютеранского вероисповедания, но о ней сохранились крайне скудные сведения^[7].

Первым православным священником заводской церкви стал вдо­вый поп Иосиф, присланный Духовным приказом из села Дединова Коломенского уезда и остававшийся при заводах до монашеского по­стрига, принятого им в 1708 г^[8]. В дальнейшем заполнение вакансий при заводской церкви происходило путем присылки священников из других областей Российского государства. На место выбывшего свя­щенника в марте 1709 г. по распоряжению царя Петра I «для служения и мирских потреб» прислали новых из числа московских клириков.

Избранные московскими поповскими старостами священник церкви Живоначальной Троицы, что за Сретенскими воротами у Сухарев­ской башни, Иван Федоров и священник церкви Вознесения Господ­ня, что за Серпуховскими воротами, Иван Феоктистов прибыли на завод «в последнем зимнем пути». Из них директор заводов А.С. Чог­локов избрал последнего, а Ивана Федорова отправил назад в Духов­ный приказ. Иван Феоктистов был вскоре отпущен, а вместо него в марте 1709 г. прислан священник церкви Живоначальной Троицы в Мещанской слободе Григорий Андреев. Он обязался постоянно нахо­диться при заводах для службы в церкви и получать жалованье из за­водской казны. Все расходы, связанные с существованием церкви и духовенства, взяла на себя заводская канцелярия^[9]. К 1720 г., по дан­ным «перечневых выписок», при заводе числились один протопоп, а также дьячок и пономарь. Они служили при церквах во имя апосто­лов Петра и Павла и Сошествия Святого Духа^[10]. Пребывание в соста­ве клира заводской церкви оставалось малопривлекательным делом для искателей священно- и церковнослужительских мест вплоть до 1770-х гг., когда население города начало быстро расти и доходы, по­лучаемые за исполнение треб, также увеличились. Новгородский ми­трополит, в чьем ведении находилась территория, на которой распо­лагались заводы, не вмешивался в подбор клириков и строительство церквей. Все вопросы церковной жизни решала заводская канцеля­рия по согласованию с центральной духовной и светской властями.

Получаемые от населения и заводского начальства доходы не удовлетворяли заводских клириков. Они явно завидовали более обеспеченной жизни своих сельских коллег и стремились присое­диниться к их числу. В марте 1752 г. канцелярия выдала жалованье «находящемуся при здешних заводах при отправлении в церквах Божиих священнослужения входящему(т.е. работающему по со­вместительству.— М.П.) из Святозерской выставки попу Федору Моисееву». Собственный заводской священник Афанасий Гри­горьев был «от оных заводов отлучен» и пострижен в монахи. Най­ти нового священника для канцелярии оказалось непростым де­лом, поскольку священнику при заводах «кроме настоящеопреде- ленного жалованья за малостию людей питаться нечем», а служба при сельской церкви для потенциальных кандидатов в священни­ки представлялась значительно более выгодной. Находящийся при заводах святозерский священник исполнял требы «не всегда, но временно», поэтому канцелярия распорядилась выдать ему поло­вину жалованья зерном, «а денежного — одну треть»^[11].

Серьезные трудности проявились и в ремонте приходских церк­вей. Несмотря на все принимаемые меры, канцелярии удалось сбе­речь только одну из двух заводских церквей. В январе 1755 г. священ­ник Трофим Матвеев доносил Синоду, что имеющаяся на заводах церковь во имя Сошествия Святого Духа «уже в немалую пришла вет­хость и гнилость», а на ее ремонт в заводской казне «в наличности де­нежной суммы николикого числа не имеется»^[12]. В июле 1757 г. на Петровском заводе получен указ Святейшего правительствующего синода с благословением построить новый храм «вместо имеющейся при оных заводах построенной еще в бывшее оных заводов ведомство государственной Адмиралтейской коллегией вновь деревянной во имя Сошествия Святого Духа церкви». Синод распорядился возвести новую церковь на месте обветшавшего старого храма и, «построя, уб­рать святыми иконами и прочим церковным благолепием» в соответ­ствии с существующими правилами. После завершения строительства Синод предписал «об освящении оной требовать благословения от имеемого быть в Новгородской епархии преосвященного архиерея, а прежнюю деревянную церковь по разобрании употребить к церков­ному строению, а прочее употребить на печение просфор»^[13]. Сохра­нился контракт о строительстве новой церкви, заключенный между заводской канцелярией и местным обывателем А. Мурашевым, со­держащий подробное описание всех работ. Конкретные сроки завер­шения строительства неизвестны. Святодуховская церковь упомина­ется в труде академика Н.Я. Озерецковского, посетившего Петроза­водск в 1784 г. В 1795 г. вместо нее было решено построить каменную Святодуховскую церковь о трех престолах за счет «церковной суммы». Нововозведенная церковь в 1875 г. была переименована и стала назы­ваться Воскресенской^[14].

Религиозная жизнь горнозаводского поселения, послужившего ос­новой для формирующегося города Петрозаводска, заметным обра­зом отличалась от приходских традиций, сложившихся в России к XVIII в. В поселениях при заводах степень контроля над духовенст­вом, прихожанами и всем происходящим как в храме, так и вне его оказалась более высокой, чем в сельской местности и даже в городах. Выше был и образовательный уровень большинства верующих, что накладывало на духовенство дополнительные обязательства. Зависи­мость духовенства от прихожан в решении бытовых вопросов ощуща­лась в городе значительно меньше, чем в сельских приходах. Боль­шую часть материальных проблем церкви решала заводская админи­страция за счет средств предприятий. Конечный итог ее деятельности оказался положительным. Канцелярии Олонецких Петровских заво­дов удалось на длительное время после завершения деятельности за­вода, расположенного в устье реки Лососинки, сохранить и церкви, и собственно религиозную жизнь. Административные новшества в жизни формирующегося города заставили заметным образом изме­нить и существование церкви.

Заводская канцелярия, в значительной степени принимая на себя руководство религиозной жизнью подведомственного ей населения, не ограничивалась решением лишь материальных проблем духовенства и строительством церквей. Даже такой вопрос, как таинство покаяния, находился под ее неусыпным контролем. В апреле 1769 г. в канцеля­рию Олонецких Петровских заводов обратился священник Мирон Трофимов. Он жаловался на заводских «обывателей», которых «ко ис­поведи является самое малое число, и требовал на основании сущест­вующих законов «состоящих при здешнем Петровском заводе в веде­нии оной канцелярии всякого звания чинов людей, даже до сущего се­милетнего младенца, к исповеди принудить». Со своей стороны заво­дское начальство также добивалось всеобщей явки на исповедь, по­скольку ответственность за своевременное исполнение христианского долга возлагалась и на нее. Канцелярия предписала «состоящих при здешнем заводе в ведении канцелярии разного звания и чинов людей к хождению на исповедь накрепко принудить». В документе особо под­черкивалось, что ослушники «штрафованы быть имеют непременно». Священнику предписывалось «в скорости» представить «известие» обо всех неисповедавшихся для последующего наказания^[15].

Участие в повседневной религиозной жизни для многих петроза- водчан оставалось обременительной обязанностью. Первый директор Александровского завода А.С. Ярцов в октябре 1780 г. отмечал, что да­же в воскресные и праздничные дни работники «в церковь мало ходят, и почти никто не бывает». Для того чтобы преодолеть это «упущение», Ярцов распорядился собирать мастеровых и, «перекликая при заводе, водить в церковь строем с надзирателями». Отказывающиеся посещать храм подвергались наказанию. Их полагалось записывать и «на другой день штрафовать по законам»^[16]. Такая же практика имела место и в на­чале XIX в.: как видно из прошения мастеровых, датированного 1806 г., за неявку в церковь провинившихся заставляли работать на заводе в выходные дни^[17]. Состоятельные жители города принимали более ак­тивное участие в религиозной жизни. Так, в апреле 1783 г. было приня­то решение о строительстве еще одной церкви в Петрозаводске. Купцы и мещане города объявили петрозаводскому коменданту, что «желают они построить к состоящей в городе на Зарецкой стороне на могильни­ке часовни для церковной службы и отпевания умерших их обществен­ным иждивением алтарь(превратив тем самым часовню в церковь.— М.П.) и притом вокруг всей могилы деревянную ограду». Обыватели просили коменданта обратиться к городовому магистрату «с требова­нием дачи петрозаводским градским делам о подряде всего того строе­ния на щет собираемых общественных сумм доходов повеления (т.е. в переводе на современный язык, магистрат должен был объявить о но­вом подряде, финансируемом из городских средств)». В мае 1796 г. за­вершилось начатое в 1792 г. строительство Троицкой церкви на средст­ва вытегорской купеческой вдовы Ертовой. Решение о строительстве (благословение епископа Вениамина) принято в связи с тем, что «в том городе(Петрозаводске.— М.П.) состоит один только Петропавловский собор и что по тесноте и приходские люди, <...> граждане и обыватели все желание иметь особого священника с причетом и с выдачею им до­вольного жалованья желание объявили»^[18].

Начинание вытегорской купеческой вдовы стало серьезным сти­мулом к дальнейшему развитию религиозной жизни в Петрозаводске. В июне 1800 г. по просьбе мастеровых, купцов и мещан города Петро­заводска учрежден особый приход при Троицкой церкви с условием выплаты жалованья священнику и причту из средств самих прихожан. Одновременно осуществлен перенос городского кладбища на новое место к реке Неглинке, где к тому времени была выстроена колоколь­ня, а в дальнейшем предполагалось возвести кладбищенскую цер­ковь. В следующем году в Петрозаводске завершилась перестройка новой церкви из часовни. Новый храм освящен во имя Воздвижения

Честнаго и Животворящего Креста Господня^[19]. Необходимость в его строительстве связана с отсутствием зимней (отапливаемой) церкви в Петрозаводске. Таким образом, остро ощутимая нехватка церквей в Петрозаводске стала постепенно преодолеваться, но ограниченность местных средств по-прежнему заставляла петрозаводских прихожан возводить небольшие и, как оказалось впоследствии, недолговечные церкви.

В XIX в. религиозная жизнь получила новый импульс: началось активное возведение храмов. Посещение Петрозаводска императором Александром I заметным образом отразилось на бытии православной церкви в губернском городе. Город нуждался в заводской церкви. На­ходящиеся в Петрозаводске старые соборные церкви, построенные в XVIII в., окончательно обветшали. Как говорилось в письме олонец­кого губернатора А.И. Рыхлевского архангельскому, олонецкому и вологодскому генерал-губернатору С.И. Миницкому, петрозаводские церкви, «быв давно оставлены без починок и поправок, время от вре­мени приближаются к совершенному, можно сказать, разрушению». Церковное имущество также недостаточно: «ризница, в оных находя­щаяся <...> представляет убожество». Для исправления положения необходимы значительные средства и губернским архитектором уже составлена смета «как на исправление упоминаемых церквей, так и на построение вокруг оных ограды». Городские средства не позволяли решить проблему. Как говорилось в цитируемом документе: чинов­ники и прочие граждане города собирали необходимые средства, но этих денег недостаточно»^[20]. В апреле 1825 г. были выделены казен­ные ассигнования (15 000 рублей) на постройку при Александровском заводе церкви во имя святого Александра Невского. В июле 1826 г. состоялась торжественная закладка храма: священники Петропавлов­ского собора с хоругвями в сопровождении множества граждан при­шли к месту, где предполагалось построить новый храм, и «отслужили торжественное молебствие с водосвятием и приличными обрядами». Затем иерей Троицкой церкви произнес «весьма приличную сему речь». И, наконец, заводской священник и некоторые чиновники, «положив в основание по камню на известь», разошлись^[21]. В 1835 г. строительство церкви завершилось. До декабря 1835 г. она находилась в ведении епархиального начальства, а затем передана в распоряже­ние администрации Александровского завода.

Архитектурный облик нового храма соответствовал лучшим столич­ным образцам. В одной из башен церкви зодчие устроили колокольню, а затем «вокруг церкви с западной, северной и восточной и частию с юж­ной стороны устроена усердием прихожан Александровского пушечного завода весьма приличная ограда». Иконописные работы еще до построй­ки церкви (в 1829 г.) осуществил петербургский художник Александр Чижов: он скопировал на холсте лучшие образцы росписей Казанского собора, походной церкви Александра I, Александро-Невской лавры, церквей Генерального штаба, Михайловского замка и придворной церк­ви Зимнего дворца. К новому храму была приписана церковно-приход- ская школа, в которой обучали Закону Божию, основам грамматики и арифметики. Заводское начальство приняло меры с целью подбора дос­тойных священников для церкви. С 1839 г. при церкви служили один священник, один дьякон и два причетника. В 1842 г. открылась еще одна священническая вакансия. Не обошлось без обычных проблем: расту­щий причт заводской церкви, как и его предшественники, изъявлял не­довольство своим материальным положением. Как говорилось в описа­нии церкви, «содержание священников посредственно, но младших чле­нов причта, особенно оо. дьяконов-псаломщиков, по дороговизне в на­стоящее время существенных потребностей и скудости, ощутительной в прихожанах от той же причины, не вполне удовлетворительно»^[22].

Невзирая на все проблемы, петрозаводчане постоянно заботи­лись об увеличении числа городских храмов. В апреле 1860 г. ос­вящено место, избранное под постройку нового кафедрального собора в г. Петрозаводске. Его возвели на Соборной площади (ныне пл. Кирова) в близком расстоянии от прежнего кафедраль­ного собора. Решение о строительстве нового собора было приня­то еще в 1780-x гг., но переписка затянулась на длительный срок и разрешение начать строительство Воскресенского собора в Петрозаводске получили лишь в 1859 г. при архиепископе Арка­дии. Наблюдение за строительством осуществлял губернский ар­хитектор B.B. Тухтаров. По свидетельству современников, «собор имел вид четырехконечного креста, коего то и другое древо по 19 с половиною сажени, концы же сих древ по 9 сажен каждый. Кро­ме главного купола, имеются еще четыре купола по четырем уг­лам, из коих в двух назначены колокольни». B 1866 г. в подваль­ном помещении собора открылась пещерная церковь, освящен­ная во имя Собора Карельских Святых. Таким образом, в центре города должны были сосредоточиться три соборных церкви: ста­рые Святодуховская и Петропавловская и новый Воскресенский собор^[23]. В 1852 г. освящена новая теплая Крестовоздвиженская кладбищенская церковь, построенная «на благотворительные приношения» «по плану и фасаду, высочайше утвержденным»^[24]. В 1877 г. на заседании городской думы по предложению город­ского головы Н.Ф. Пикина решили ознаменовать столетие обре­тения Петрозаводском статуса города постройкой церкви по имя Вмч. Екатерины на городском кладбище. Дума распорядилась безвозмездно отпустить для этой цели лесоматериалы из город­ской дачи. Местные купцы Ф.П. Попов, М.А. Поспелов, меща­нин Ф.Л. Чехонин «участвовали своими пожертвованиями в фи­нансировании проекта», а городской голова Н.Ф Пикин возгла­вил строительный комитет. Петербургский купец И.Ф. Громов, владелец Соломенского лесозавода, обеспечил строительство те­сом и пожертвовал для храма серебряную церковную утварь^[25].

Строительство храмов стало первой положительной тенденцией в религиозной жизни города. Начало XIX в. принесло и другие пози­тивные изменения. В 1828 г. в Петрозаводске появилась Олонецкая духовная консистория, ведавшая религиозными учреждениями (при­ходами и монастырями, а позднее - и братствами) и духовными лица­ми. Консистория контролировала строительство культовых зданий, организовывала борьбу против старообрядчества и подготовку свя­щенно- и церковнослужителей. Для реализации последней цели в Петрозаводске в октябре 1829 г. открылась Олонецкая духовная семи­нария. Первоначально семинария разместилась в здании, занимае­мом духовным училищем, а для проживания воспитанников были от­ведены флигеля при архиерейском доме^[26].

События в самом Петрозаводске вскоре заставили убедиться в том, что образованное духовенство и поддержка светской власти яв­лялись насущной необходимостью. В 1837 г. в губернском городе об­наружилась «старообрядческая моленная даниловской секты». Мо­литвенный дом размещался в здании, купленном в 1824 г. старооб­рядческим руководителем («большаком») на деньги Выговского об- щежительства. Жизнь в моленной протекала «в виде какого-то мона­стыря». Как указывалось в документах консистории, при моленной «проживают грамотницы из даниловских раскольников для отправле­ния службы по расколу, из коих старшая именуется большухою, како­вое заведение, состоя внутри губернского города и, будучи открыто для всех приходящих, производит соблазн правоверным и распро­страняет раскол». Производимая в моленной продажа свечей рас­сматривалась как подрыв доходов церкви. Власти не сомневались в том, что в «моленной по секрету» совершаются церковные обряды.

Об обнаружении моленной олонецкий губернатор доложил мини­стру внутренних дел, который в свою очередь информировал импера­тора. Царь утвердил решение Петрозаводской палаты гражданского и уголовного суда, которая к тому времени приняла решение о закры­тии моленной и передаче всех имеющихся в ней вещей, «до богослу­жения относящихся», в консисторию^[27]. Дальнейшие судьбы старооб­рядчества в Петрозаводске складывались неоднозначно. Репрессив­ные меры в противостоянии старообрядцам сочетались с убеждением, дискуссиями с упорными старообрядческим наставниками при каж­дом удобном случае^[28]. Современные исследователи данного вопроса утверждают, что «к концу XIX в. горожане -старообрядцы как бы сгруппировались в столице губернии, помогая друг другу и поддержи­вая друг друга во взаимоотношениях с официальными властями»^[29]. К началу ХХ в. в городах Олонецкой епархии старообрядчество пред­ставлено мещанским и купеческим сословиями, а в Петрозаводске — еще и мастеровыми Александровского пушечного завода^[30].

Подводя первые итоги изучения особенностей городской религи­озной жизни, можно сказать, что в конце XVIII—начале XX в. в рели­гиозной жизни Петрозаводска сохранялись проблемы, унаследован­ные от предшествующего периода: значительное влияние старообряд­чества, острая нехватка церквей, бедность приходского духовенства.

Наметились и положительные тенденции. Приходское духовенство в городе начало получать систематическое богословское образование. Эти тенденции получили продолжение в начале ХХ в. В начале про­шлого столетия проблема церковного просвещения стала толковаться более широко, распространяясь не только на приходское духовенст­во, но и на паству. Так, в 1911 г. в Петрозаводске для местных жите­лей проводились специальные религиозно-нравственные чтения, в которых приняли участие местный архиепископ, священники, воспи­танники старших курсов духовной семинарии, а главным предметом стали тексты Евангелий^[31]. Местные священники активно участвова­ли в самых различных мероприятиях, осуществляемых духовной и светской властью. Так, в конце XIX-начале ХХ в. один из видных петрозаводских священников, о. Николай Чуков, кроме участия в различных земских комиссиях являлся членом Губернского статисти­ческого комитета, комитета Петрозаводской публичной библиотеки, губернского попечительства о народной трезвости, Попечительского совета Петрозаводской женской гимназии, членом военно-спортив­ного комитета и губернской санитарной комиссии, а также пожиз­ненным членом Общества изучения Олонецкой губернии^[32]. Все это составляло специфику городского уклада сельской жизни, раз и на­всегда ломая стереотипные представления о малообразованном и ни­щем попе, помышляющем лишь о поборах с прихожан.

Новым явлением во второй половине XIX-начале ХХ в. в жизни Петрозаводска стало интенсивное церковное строительство, целью которого стало придание центру епархии приличествующего облика. Итоги этой деятельности отражены в весьма скептических заметках, появившихся в епархиальной прессе в начале ХХ в. и словно отра­жающих итоги всех трудов и затрат. Отмечалось, что содержание Вос­кресенского и Петропавловского храмов городу вполне по плечу, а Святодуховский собор стал непосильным бременем для местных ве­рующих и города в целом: «воздвигнуто это грандиозное здание, ко­торому приличнее быть в столице или в каком-либо населенном и промышленном городе, но только не в Петрозаводске»^[33]. Неудиви­тельно поэтому, что на содержание храма у горожан не хватает средств, а это отражается на состоянии главного церковного здания епархии: «собор пришел в упадок, мрачен, неблагоустроен, в зимние холода быть продолжительное время на богослужении в нем прямо вредно для здоровья»^[34]. Отсутствие средств отражалось и на состоя­нии ризницы: «при торжественных служениях стыдно выходить на средину храма перед губернатором и другими представителями вла­сти; дело дошло до того, что не стало ни одного более или менее снос­ного комплекта облачений для архиерейских служений, а то все — рвань и грязь»^[35]. Выводы статьи демонстрировали провал амбициоз­ных архитектурных решений: «краса края», Святодуховский собор, может стать притчей во языцех, «за которую придется краснеть» как служителям храма, так и местным жителям^[36].

Олонец.Совсем по-иному складывалась религиозная жизнь Олон- ца — города, давшего название епархии. В XVIII в. на территории всей Олонецкой епархии (как в городских, так и в сельских приходах) слу­жили священники, за плечами которых была лишь учеба «при отцах своих» (город Олонец здесь не был исключением). В XIX в. ситуация радикально изменилась. По данным «Ведомости об Олонецкой град­ской соборной церкви за 1834 г.», в Олонце служили выпускники Нов­городской, Вологодской и Архангельской духовных семинарий, Оло­нецкого уездного училища. У некоторых местных священников имелся значительный опыт преподавания в духовных учебных заведениях^[37]. Так, настоятель Олонецкого Николаевского собора М.А. Прилежаев после окончания в 1843 г. Олонецкой духовной семинарии был направ­лен в Петрозаводское духовное уездное училище преподавателем гре­ческого языка, арифметики и нотного пения и лишь в 1847 г. «опреде­лен» к собору. Но уже в 1849 г. по распоряжению начальства стал одно­временно законоучителем в Олонецком уездном училище^[38]. Служа­щий при этом же соборе священник И.И. Светлов в 1840 г. был опреде­лен в Свирское духовное училище, в котором, не оставляя собор, пре­подавал в течение 25 лет^[39].

Неудивительно, что на олонецких священников возлагались са­мые разнообразные обязанности, порой лишь косвенным образом связанные с пастырской деятельностью. Так, настоятель Олонецкого Николаевского собора протоиерей М.А. Прилежаев длительное время (с 1849 по 1853 г.) являлся присутствующим в Олонецком духовном правлении, а после закрытия правления в 1854 г. был «определен чле­ном в Олонецкий оспенный комитет». С 1869 г. он же по распоряже­нию директора училищ Олонецкой губернии безвозмездно исполнял должность смотрителя училищ. Священник И.И. Светлов с 1870 г. по момент составления ведомости (т.е. к 1874 г.) оставался «увещателем арестантов»^[40]. К исполнению разнообразных должностей привлека­лись не только сами священники, но и их супруги. Так, по данным 1874 г., жена исполняющего обязанности псаломщика «запрещенно­го», т.е. временно отстраненного от священнической должности А.Н. Аверинева, с 1845 г. по момент составления отчета «проходила должность надзирательницы» при Каргопольском духовном девичьем

училище^[41].

Существенным фактором приходской жизни в XIX-начале ХХ в. оставалось обеспечение духовенства. Церковные власти стремились к тому, чтобы повсеместно в России духовенство получало жалова­нье и таким образом обрело относительную независимость от при­хожан в материальных вопросах. Реальность вносила существенные коррективы в эти планы. Одним из главных источников средств к существованию для духовенства, как в древности, оставалась земля. В частности, при Олонецком Николаевском соборе в XIX-начале ХХ в. состояло «сенокосной земли» 15 десятин, «неудобной и порос­шей лесом». Вместо пашенной земли прихожане обязывались вы­плачивать духовенству жалованье (ругу) из собственных средств^[42]. В отличие от некоторых других приходов Олонецкой епархии жалова­нья из казны причт олонецких церквей не получал, но денежные средства в его пользу поступали за счет процентов с «государствен­ных непрерывно доходных билетов», оставленных по духовным за­вещаниям олонецких, петербургских, петрозаводских купцов и ме­щан с условием «вечного поминовения их родственников», а также «их самих по смерти». Общий доход от всех вложений по состоянию на 1875 г. составлял 122 рубля 38 копеек^[43].

Помимо взаимоотношений с духовенством, другой существен - ной заботой олонецких прихожан стали приходские храмы - церкви и часовни. Главенствующее положение в городе имел Олонецкий Николаевский собор, построенный в 1630 г. вместо сожженной «не­мецкими людьми» (вероятнее всего, шведами) церкви на находя­щемся в черте города о. Мариам^[44]. Приписными к собору в течение всего XIX в. оставалась каменная церковь во имя Смоленской Бо- жией Матери, построенная в 1828 г. на средства прихожан — «соб­ранную от общества по зборным книгам» сумму». Следующей при­писной церковью была кладбищенская Успенская церковь, постро­енная «тщанием олонецких граждан» в 1788 г. и снабженная «нуж­ною утварью от собора». И, наконец, третьей приписной к Никола­евскому собору являлась церковь во имя Казанской Божией Мате­ри, возведенная в 1779 г. «тщанием» титулярного советника Р.П. Ро­манова. Помимо главной, соборной, церкви в городе находилась церковь во имя Архангела Михаила, построенная в 1672 г. стрельца­ми, и приписная к ней церковь во имя Тихвинской иконы Божией Матери^[45]. К концу XIX в. большинство храмов Олонца оказались в плачевном состоянии, а церковное благолепие оставляло желать лучшего. По описанию современника событий К.К. Случевского, в соборе во имя Смоленской Божией Матери «нельзя не заметить древности икон, украшающих храм по множестве; они вообще до­вольно мелки, несомненно принадлежали когда-то другому, несу­ществующему храму». Другие городские церкви, по данным того же источника, находились в еще более плачевном состоянии. Так, Ни­кольская церковь и храм Тихвинской Божией Матери «простоят ед­ва ли долго и приходят в ветхость не по дням, а по часам»^[46].

В организации строительства церквей и обеспечения их всем необхо­димым для богослужений сходство между городскими и сельскими при­ходами оставалось в течение всего изучаемого периода вполне ощути­мым. Сохранившиеся дела о строительстве церквей свидетельствуют, что инициатива в этом вопросе, а также финансирование возведения храма иногда зависели от «самопроизвольного желания» прихожан. Так, на­пример, приписная к Николаевскому собору кладбищенская церковь во имя Успения Божией Матери была возведена в 1788 г. «тщанием прихо­жан»^[47]. Большинство церквей, находившихся в XIX в. в Олонце, по­строены еще в XVII—XVIII в., и подробные сведения об обстоятельствах их возведения не сохранились. Но «поновление» этих храмов вполне вписывается в основные закономерности, присущие строительству церквей на всей территории Олонецкой епархии. Так, церковь во имя Святителя Николая, построенная в 1630 г., была «возобновлена» (капи­тально отремонтирована) на средства купца Василия Федорова в 1856 г., а приписная к ней церковь во имя Успения Божией Матери - в 1862 г., благодаря тому же жертвователю, «поднята на каменный фундамент»^[48].

Типичной чертой как городских, так и сельских приходов в Олонец­кой епархии стала сложная территориальная структура: наличие часо­венных приходов со своим кругом годовых праздников. Подавляющее большинство часовен построено в прилегающих к Олонцу деревнях и связано с удовлетворением религиозных потребностей крестьян, про­живающих на относительно большом (несколько верст) расстоянии от приходской церкви. К концу XIX в. часовни имелись в деревнях Эрой- ле (Покрова Пресвятой Богородицы), Седоксе (вмч. Георгия), Кяняли- цах (вмч. Дмитрия). В 1880 г. к их числу добавилась часовня во имя Святого Александра Невского, построенная непосредственно в центре Олонца, на городской площади, на средства проживающего в Олонце санкт-петербургского купца К. Чертова в память об «избавлении госу­даря императора от руки злодея»^[49]. Все перечисленные часовни оста­вались приписными к Николаевскому собору, и богослужение в них совершало духовенство главной церкви Олонца. Вырученные в ходе «свечной продажи» средства поступали в казну олонецкого храма.

Различия между городскими и сельскими приходами прослежива­ются при изучении сословной, конфессиональной и этнической при­надлежности горожан. Особенностью городских приходов стало зна­чительно меньшее влияние на религиозную жизнь языкового барьера между клиром и паствой, в то время как в сельских приходах эта про­блема сохраняла остроту на протяжении не только XVIII, но и XIX в. Но и в приходе Олонецкого Николаевского собора духовенство испы­тывало проблемы в общении со значительной частью паствы. Судя по донесениям священников у прихожан-карелов, проживающих в Олонце, к середине XIX в. еще сохранялось «недостаточное знание истин веры и заповедей, многие из них не знают никаких молитв, кроме краткой молитвы Иисусовой»^[50]. Священники, оценивая си­туацию, видели две основные причины слабого «усердия» карелов «к посещению церкви Божией и к исполнению христианского долга ис­поведи и святого причастия». Первая состояла в «непонимании каре­лами важности и значения церковных служб, отправляемых не на родном карельском языке», а вторая — в «издавна существующих в го­роде Олонце базарах по воскресным и праздничным дням, когда и осуществляются основные богослужения»^[51].

Судя по клировым и исповедным ведомостям, а также доношени- ям священников, в городах менее заметно влияние старообрядчества, составлявшего серьезную проблему для пастырской деятельности ду­ховенства в сельских приходах. Это вовсе не означало того, что города полностью избежали влияния «древлего благочестия». В Олонце си­туация несущественно отличалась от положения, характерного для значительной части епархии. По замечаниям местных священников, прихожане «в большей или меньшей степени заражены мнениями раскольническими». Церковники Олонца признавали, что в конку­ренции со старообрядческими наставниками они явно проигрывают: «редкие из прихожан обращаются к духовным лицам за советами и наставлениями, а, как зараженные духом раскола, более привержены к лицам, придерживающимся старины и раскола». Влияние старооб­рядчества на олонецких прихожан проявилось и в немногочисленно­сти посещающих церковь. Местное духовенство объясняло отсутст­вие верующих на литургии деятельностью «хитрых расколоучителей, посеявших в народе мысль о достаточности домашней молитвы для спасения человека»^[52]. Принимаемые духовной и светской властями энергичные меры позволили улучшить ситуацию. За годы репрессий 1830-х гг. численность старообрядцев в Олонце значительно снизи­лась, «сойдя к концу века на нет»^[53].

И, наконец, важным критерием, отличающим городские приходы от сельских, является расстояние между церковью и приходскими се­лениями. Известно, что клир сельских приходов регулярно объезжал удаленные от церкви селения, совершая церковные обряды со значи­тельным опозданием, после свершившихся событий (в частности по­гребения). Эта характерная черта религиозной жизни сельских прихо­дов не прижилась в городе, где прихожане располагали более благо­приятными возможностями для частого посещения церкви. Так, по данным из «сведений» о состоянии Олонецкого Николаевского собо­ра, подготовленных в 1854 г., приход главного олонецкого храма «рас­положен только в 5-ти верстах и сообщение везде и во всякое время удобное»^[54]. Но и в таких вполне благоприятных условиях основу ре­лигиозной жизни составляло не богослужение, а внешние, не требую­щие особых усилий проявления религиозности. Об этом свидетельст­вует описание прихода Олонецкого собора: «Жизнь прихожан совер­шенно не одобрительна и не отличается строгим благочестием», но в то же время олончане, по наблюдению церковников, «мимо церкви, часовен и крестов не пройдут без крестного знамения». Создатели описания приходов города Олонца подметили и другую типичную черту набожности местных жителей. В описании прихода говорится: «Сословие купцов, мещан и крестьян хотя строго соблюдает посты, в воскресные и праздничные дни, однако холодно к богослужениям церковным»^[55].

Каргопольбесспорно являлся самым древним городом епархии. По горестному замечанию современника событий, расцвет города остался в далеком прошлом: «XVI век был самым лучшим време­нем для жителей Каргополя»^[56]. Интенсивное строительство церк­вей в нем, начатое еще во времена средневековья, к изучаемому периоду принесло ощутимые плоды. По данным XIX в., нашедшим отражение в ежегодных отчетах олонецких епархиальных архиере­ев, а затем и в современной литературе, Каргополь являлся особым городом с точки зрения церковной статистики. Так, в отчете епи­скопа за 1870 г. указывалось, что «избыток церквей усматривается в одном городе Каргополе, в котором на 2789 душ обоего пола име­ется приходских церквей 8. <...> Напротив, недостаток церквей ощутим во многих приходах епархии»^[57]. Аналогичные наблюдения содержались и в отчете за 1900 г.: «Здесь(в Каргополе.- М.П.) все церкви каменные, солидной постройки, издавна более или менее обеспечены в своем существовании вечными вкладами, а в настоя­щее время местное купечество усердно заботится о содержании этих церквей в целости и надлежащем благолепии». К началу ХХ в. в городе насчитывалось 16 церквей (не считая двух домовых и кладбищенской), а также два монастыря^[58]. Некоторые из этих церквей оставались приписными и не имели собственных прихо-

дов^[59].

Но столь огромное количество церквей при относительно не­большом числе горожан создавало существенные трудности в под­держании «благолепия». Ведь именно на приход возлагалось основ­ное бремя расходов, связанных с обеспечением церкви и причта. В архиве консистории сохранились многочисленные дела, свидетель­ствующие о бедности приходских храмов и белого духовенства. Так, в 1809 г. церковный староста купец Андрей Солодягин на собствен­ные средства закупал свечи, муку, ладан и вино для нужд Карго- польского Христорождественского собора, поскольку в церковной казне отсутствовали необходимые для этого деньги^[60]. В 1873 г. при­чту Каргопольской Благовещенской церкви с большим трудом уда­лось добиться ремонта печи, «давно уже построенной». В этой церк­ви, предназначенной для богослужений в зимний период, «в морозы бывает так холодно, что во время совершения таинства пальцы в ру­ках остаиваются»^[61].

На беспросветную бедность обрекали себя те церковники, кото­рые поступали на службу в каргопольские храмы. Так, по данным «Ведомости о церкви и причтах города Каргополя за 1854 г.», духо­венству собора во имя Рождества Христова «постоянного оклада не получается, за исключением четырех рублей серебром»^[62]. В «Сведе­ниях» о церквах и соборах города Каргополя за 1865 г. представлены аналогичные сведения о духовенстве Троицкой церкви: «священно- и церковнослужители, кроме доброхотного подаяния от прихожан за требоисправление, никакого постоянного оклада не получают; содер­жание их весьма скудно», «земли при церкви не имеется», «домов у священнослужителей не имеется по причине бедности»^[63]. Исправить ситуацию могли лишь добровольные пожертвования верующих. И они не замедлили появиться. Так, по данным 1875 г., каргопольский мещанин И.В. Хромулин, прихожанин Владимирской церкви города Каргополя, представил в местный храм государственный 5%-ный банковский билет «в поминовение его жены и родственников с тем, чтобы половина процентов получалась на содержание причта сей церкви, а другая половина процентов была на церковные потребно- сти»^[64]. В этом же году «купеческая девица» Е.В. Терентьева приобре­ла для церкви 6%-ную облигацию, доход с которой должен был обес­печить ей «вечное поминовение»^[65]. Духовные проблемы, по сравне­нию с материальными, решались с еще большим трудом. По утвер­ждению современника событий Ф.К. Докучаева-Баскова, каргополь- ские горожане не отличались особым благочестием. Жители редко посещают свои церкви, а «памятники благочестивой старины не гар­монируют с настоящей житейской действительностью». Более того, «люди, воспитанные вчуже этих храмов, ходят по своим дорогам - ищут своих интересов. Волна народная касается церковных стен большею частию лишь в торжественные праздники, венцы, богатые похороны». В обычные дни на церковной службе встречаются лишь нищие^[66]. Стечение народа в одной из приходских церквей «бывает только в дни празднования Владимирской иконе, в остальные празд­ники никого не бывает»^[67].

Состояние дел в городских приходах, как видно из приведенного ма­териала, хотя и отличалось от сельских приходов в лучшую сторону, но все же не было блестящим. Специфической чертой религиозной жизни в Каргополе стало взаимодействие прихода и монашеской обители, распо­ложенной непосредственно в городе. Один из каргопольских монасты­рей, женский, оставался замкнутым мирком, а другой, мужской, посте­пенно приобретал все большее значение в духовной жизни епархии. Но в середине XIX в. его роль была скромной. Монастырь оставался храните - лем многовековых духовных традиций, но его экономическое значение и, самое главное, влияние в округе стало стремительно сокращаться. В 1865 г. составлены «сведения» о его состоянии, в которых подробно оха­рактеризована ситуация как в хозяйственной, так и в духовной сферах. В документе указывалось, что «богослужение в монастыре совершается по общему чиноположению церкви с точностью без поспешности <...> службы Божии совершаемы были в положенное время неупустительно и каждодневно несмотря на ощутительную скудость кружечного и свечно­го доходов». Но горожане часто игнорировали монастырскую церковь: «посетителей святого храма не только в простые, но даже и в воскресные и праздничные дни весьма мало было»^[68].

Ослабление духовного авторитета монастыря немедленно отрази­лось на его материальном положении. В «сведениях» о состоянии мо­настыря указывалось, что хозяйство монастыря «большею частию со­стояло в обработке земли». Городское начальство не только не оказы­вало монастырю содействия, но и попыталось уничтожить принадле­жащий ему мост, связывающий монастырь с земельными угодьями. Как говорилось в документе, «мост, принадлежащий монастырю, через реку Онегу очень старый и ветхий». Поэтому «гражданское начальство, изыскивая права, хочет вовсе монастырский мост уничтожить, не обра­щая внимания на то, что монастырь на другой стороне реки имеет об­ширное хозяйство»^[69]. В этих условиях единственным спасением для монастыря стал поиск благотворителей. В России XIX в. нередко быва­ло так, что, «имея щедрых и безотказных жертвователей, монастырь расцветал. Не имея таковых, приходил в упадок»^[70].

В значительной мере существование монастыря в этот период под­держивали не каргопольские горожане, а иногородние благотворите­ли. В начале XIX в. немалую помощь каргопольским монастырям оказал местный уроженец, санкт-петербургский купец Иван Петро­вич Белоусов. В мужском монастыре он построил несколько келий для послушников, а в женском — три каменных дома для беднейших сестер^[71]. Сохранились подробные сведения о лицах, поддержавших каргопольские монастыри в трудные времена. Это довольно объем­ный список, включающий знаменитых в России лиц благородного происхождения (например, кн. А.Г. Белосельская-Белозерская), из­вестных купцов, немало сделавших и для других монастырей (И. Малокрошечный), а также многих лиц духовного звания. Общая сумма собранных средств к 1887 г. составила 29 599 руб^[72]. Но они не смогли изменить неблагоприятные тенденции в развитии монасты­ря. В 1876 г. епархиальное начальство предложило закрыть Спасо- Каргопольский монастырь в связи с «малолюдностью», но эта ини­циатива не нашла поддержки в Синоде^[73].

Возрождение значения Спасо-Каргопольского монастыря свя­зано с общим оживлением религиозной жизни епархии в начале ХХ в. С 1900 г. в монастыре начали проходить миссионерские кур­сы. Как говорилось в отчете, «причиною их устройства было, с од­ной стороны, сознание недостаточности обычного состава миссии и в увеличенном виде для борьбы с существующим в епархии рас­колом, а с другой - желание привлечь к этой борьбе лиц из про­стого народа, целию же - сообщение последним необходимых све­дений по истории и обличению раскола, ознакомление с лучшими приемами полемики с расколом»^[74]. Главной причиной открытия курсов стало «желание привлечь к борьбе с расколом лиц из среды простого народа»^[75]. В 1905 г. традиция продолжилась, и вновь ме­стом проведения курсов стал Спасо-Каргопольский монастырь. Обитель не могла обойтись при проведении курсов собственными силами. Руководителем курсов стал епархиальный миссионер, свя­щенник Д. Островский, а лекторами - окружные миссионеры. Сам факт проведения учебных занятий в Спасо-Каргопольском мона­стыре повышал статус обители^[76].

Необходимость в курсах была напрямую связана с потребностями религиозной жизни Каргополя. Сильные позиции старообрядцев в

Каргополье отражены в источниках конца XVII в^[77]. Но в дальнейшем влияние старообрядцев здесь ослабевало. Тем не менее в XIX в. неко­торое воздействие на духовную жизнь оказывали старообрядцы- странники^[78]; сохраняли заметное влияние представители данилов­ского и филипповского толков^[79]. В числе факторов, благоприятст­вующих старообрядческому влиянию, современники видели «привер­женность к «расколу» людей богатых, в основном торговых и про­мышленных», «многие беды от сношений раскольников с единовер­цами Санкт-Петербурга, Москвы», «небрежение властей, кои сами порой потворствуют расколу»^[80]. Из приведенного перечня видно, что старообрядчество опиралось на внешние по отношению к религиоз­ной жизни причины. Поэтому можно утверждать, что в целом пози­ции старообрядчества в г. Каргополе были довольно слабыми. Так, Каргополь оставался единственным из городов Олонецкой епархии, где отсутствовали старообрядческие моленные, а численность мест­ных городских приверженцев «древлего благочестия» была мини­мальной и имела тенденцию к сокращению. В 1817 г. в Каргополе проживало 15 старообрядцев, в 1861 г. их стало 13, а к более-менее благоприятному для «раскола» 1897 г. численность учтенных старооб­рядцев в городе сократилась до 1 человека^[81].

Статистические данные необходимо воспринимать со следующей корректировкой. Некоторые жители Каргополя, втайне симпатизи­рующие старообрядцам, соблюдали конспирацию: «для крещения но­ворожденных хотя и приглашают православных священников, но это делается только из видов, чтобы избегнуть взыскания со стороны ме­стного начальства, вскоре младенцы перекрещиваются сектаторами и воспитываются в правилах своих родителей». Один из старообрядче­ских наставников даже тайком устроился в Каргопольский Успен­ский женский монастырь рубить дрова, «с надеждою поколебать и там православие», но был изобличен и выгнан настоятельницей^[82]. И все же проведение миссионерских курсов в Каргопольском Спасо- Преображенском монастыре стало признанием особой духовной роли этой обители, а не являлось признанием слабости «противорасколь- нической» работы в этой части Олонецкой епархии.

Епархиальная печать с гордостью указывала на благоприятные из­менения в жизни Спасо-Каргопольского монастыря. «Внешняя и внутренняя сторона самой обители и жизни ея обитателей в настоя­щее время, благодаря энергии нынешнего настоятеля о. Владимира, строго держащегося устава и порядка монастырского, начинает воз­рождаться, обновляться, возвышаться, делаться более оживлен- ною»^[83]. Из репортажа, посвященного храмовому празднику в мона­стыре, предстает благостная картина преодоления былых противоре­чий: «в праздник обитель с самого утра оживилась, потянулись со всех концов к ней вереницами пешие богомольцы, и экипаж за эки­пажем подкатываются к воротам св. обители». По окончании молебна «вышел из монастырского храма крестный ход, который, обойдя кру­гом монастыря с разстановками и пением канона праздника,у св. во­рот встретился с городским крестным ходом, приходящим в мона­стырь из собора г. Каргополя ежегодно в два храмовые монастырские праздника Преображения и Сретения Господня». После соединения крестных ходов вся масса богомольцев направилась в монастырский храм, где была совершена Божественная литургия^[84]. Завершился праздник и вовсе идиллической картиной: богомольцам была предло­жена трапеза в монастыре, а «духовенство и начальствующие города Каргополя были приглашены в настоятельские келлии на обед»^[85].

В 1911 г. в Каргополе «в целях миссионерских» появился собствен­ный викарий, местом пребывания которого стал монастырь. Новый ста­тус обители не привнес существенных изменений в повседневную жизнь. Один из паломников, посетивших монастырь в 1915 г., писал: «Монастырь живет замкнутой жизнью, как оно и должно быть, вдали от городского шума, мирской суеты, живет трудовой, мирной и духовной жизнью»^[86]. В то же время каргопольский викарий сразу же приступил к активной деятельности. Значительную часть времени он проводил в по­ездках по обозрению приходов и монастырей вверенной ему части Оло­нецкой епархии, занимался организацией пастырских собраний и цер­ковно-приходских советов «для оживления приходской жизни, для воз­рождения прихода и для устранения замечаемой в последнее время чуж- даемости между приходским пастырем и прихожанами»^[87].

Отметим, что рост влияния Спасо-Каргопольского монастыря, да­же на фоне общего ослабления интереса к Церкви, стал частью обще­российской тенденции. В отчете обер-прокурора Синода за 1911— 1912 гг. подчеркивалась благоприятная для Церкви тенденция в отно­шении православного населения империи к монастырям. Число свя­тых обителей с 1902 по 1912 г. увеличилось с 791 до 914. При этом но­вые общины возникали «в громадном большинстве случаев по ини­циативе самого населения и на средства благочестивых благотворите - лей». Возрастало значение существующих, имеющих многовековую историю монастырей: «святыни монастырей — люди и чудотворные иконы <...>, создававшиеся в последнее время проповеди за служба­ми, особые назидательные беседы некоторых иноков с богомольцами перед исповедию и причащением, <...> главное же — возможность со­средоточенно поговеть, помолиться, подумать о спасении, очистить свою совесть на исповеди — все это привлекает в монастырь множест­во богомольцев, особенно в посты»^[88]. Благотворное влияние мона­стыря на духовную жизнь города стало очевидным современникам. Местное начальство с гордостью указывало на особую религиозность местных жителей: «Благочестивое настроение народонаселения в го­роде Каргополе, существующее издревле, и ныне не изменилось. Большое стечение народа в церкви бывает преимущественно по хра­мовым праздникам и особенно при крестных ходах»^[89].

Таким образом, в течение столетия религиозная жизнь Каргополя претерпевала серьезные изменения, в основе которых лежала своеоб­разная конкуренция между городом и монастырем за преобладание в церковных вопросах. На протяжении XIX в. основную роль в Карго­поле играли церковные приходы. На белое духовенство возлагались главные на тот момент задачи: совершение церковных таинств и орга­низация повседневного богослужения. В начале ХХ в. ситуация пре­терпела существенные изменения. Отныне немаловажной задачей Церкви становится организация миссионерской деятельности, для совершенствования которой в Каргополе возникло новое викариатст- во, размещенное в Спасо-Каргопольском монастыре. Это решение епархиального начальства заметным образом изменило религиозную жизнь; отныне городской монастырь стал важным духовным и цер- ковно-административным центром.

BПовенценаблюдались сходные с прочими городами Олонецкой епархии противоречивые тенденции. Бедность клириков и сущест­венные проблемы, сохраняющиеся в строительстве церквей, сочета­лись с амбициозными планами преобразования духовной жизни на новых, более просвещенных основах. Постепенно росла образован­ность городского духовенства. По сравнению с XVIII-началом XIX в. к середине столетия ситуация в этой сфере заметно изменялась. Уже по данным 1857 г., все священно- и церковнослужители Повенца имели дипломы духовных учебных заведений, а служивший в это же время при Повенецком соборе A. Корбозерский намеревался «посвя­тить себя ученой жизни» и «ожидал случая поступить в Духовную ака- демию»^[90]. У некоторых священников города Повенца имелся доволь­но значительный опыт преподавания в духовных и светских учебных заведениях. Так, настоятель Повенецкого собора протоиерей Иоанн Шустов некоторое время преподавал греческий язык в Петрозавод­ском духовном училище, арифметику и геометрию в епархиальном женском училище^[91]. Другой протоиерей, предшественник Иоанна Шустова, Иоанн Модестов после окончания семинарии «исправлял должность» регента архиерейского хора, а затем стал законоучителем Петрозаводской Мариинской женской гимназии^[92]. Все эти назначе­ния отражали высокий уровень эрудиции и богословской подготовки повенецких священнослужителей. Неудивительно, что на городское духовенство возлагались самые разнообразные обязанности, порой лишь косвенным образом связанные с пастырской деятельностью. Так, к 1893 г. протоиерей Повенецкого собора являлся благочинным повенецких градских церквей, законоучителем Повенецкого градско­го двухклассного училища и женского земского училища, директором Повенецкого тюремного отделения, членом Повенецкого уездного училищного совета, а также председателем совета Повенецкого отде­ления Александро-Свирского братства^[93].

Помимо взаимоотношений с духовенством, другой существен­ной заботой повенецких прихожан и важной составляющей рели­гиозной жизни Повенца стали приходские храмы — церкви и ча­совни. Главенствующее значение в городе имел деревянный Пе­тропавловский собор, построенный в 1703 г. Приписными к нему церквами являлись одноименная церковь, возведенная в 1600 г., как говорилось в документах консистории, «схимонахом Анфимом и новгородскими купцами»^[94]. K середине XIX в. старая церковь производила жалкое впечатление — «ветхая до последней степени. Иконостаса вовсе нет никакого, иконы поставлены одна на другую и прикреплены к шести брускам, вертикально стоящим во всю вы­соту от пола до потолка»^[95]. B 1893 г. к числу городских церквей до­бавилась перестроенная из часовни кладбищенская церковь во имя Успения Божией Матери^[96].

B организации строительства церквей и обеспечения их всем необходимым для богослужений сходство между городскими и сельскими приходами было более ощутимым. Сохранившиеся дела о строительстве церквей свидетельствуют, что инициатива в этом вопросе, а также финансирование возведения храма целиком зави­сели от «самопроизвольного желания» прихожан^[97]. K середине XIX в. возведение храма в Повенце стало одной из главных забот местной духовной власти, которая уповала исключительно на доб­рохотство горожан. Так, упоминание о плачевном состоянии По- венецкого собора содержится в одном из ежегодных донесений о состоянии Олонецкой епархии, представленном в Синод. «В горо­де Повенце, - говорилось в отчете архиерея, - давно не имеют приличного соборного храма, ныне таковой строится, хотя дере­вянный, но приличный»^[98]. Вопрос о строительстве нового храма в Повенце был поставлен в 1857 г., когда «градское общество под­пискою обязалось вывезти безденежно на постройку собора из градской дачи около 400 дерев»^[99]. Для решения всех текущих во­просов была создана комиссия в составе городничего, нескольких мещан, соборного священника и церковного старосты.

B задачи сформированной духовными властями по этому слу­чаю комиссии входило, во-первых, избрание «благонадежного и способного человека для принятия и хранения материалов, имеющих поступать на постройку церкви». Во-вторых, комиссия обязывалась вести книги для записи поступающих пожертвова­ний. В-третьих, комиссия организовывала торги на право прове­дения работ и заключала контракты, представляя их затем на ут­верждение консистории. И, наконец, по окончании постройки церкви комиссия обязывалась «представить надлежащий отчет, с приложением книг и документов по постройке»^[100]. Таким обра­зом, вся текущая работа по строительству церкви перекладыва­лась на выборных из числа повенецких горожан, которые работа­ли безвозмездно, но право надзора за их действиями консистория оставляла за собой. К началу 1860-x гг. храм построили и освяти­ли. В начале ХХ в. в Повенце началось строительство нового трехпрестольного деревянного храма «на средства, отпущенные городским управлением из общественных сумм»^[101]. К 1908 г. «тщанием причта и прихожан на сумму, отпущенную городским управлением в количестве 20 000 рублей и до 8000 рублей церков­ных сумм» был построен третий в истории Повенца Петропавлов­ский собор, деревянный, на каменном фундаменте, с престолами во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла, Рожде­ства Христова, святого Николая Чудотворца и Алексея, митропо­лита Московского^[102].

Новопостроенные храмы стали центрами крупного, по местным меркам, городского прихода. Типичной чертой как городских, так и сельских приходов в Олонецкой епархии стала сложная территори­альная структура: наличие часовенных приходов со своим кругом праздников и особой ролью в религиозной жизни. Довольно часто ча­совни были своеобразными филиалами приходской церкви или, точ­нее говоря, теснейшим образом связанными с ней пунктами испол­нений обрядов, нерегулярных богослужений и свечной продажи. По­давляющее большинство часовен было построено в прилегающих к Повенцу деревнях, являющихся, как это нередко бывало в Олонецкой епархии, частью городского (в данном случае — Повенецкого) прихо­да. Их возведение обусловливалось удовлетворением религиозных потребностей крестьян, проживающих на довольно большом — в не­сколько верст — расстоянии от приходской церкви. K концу XIX в. в непосредственной близости (до 1 версты) от повенецкого Петропав­ловского собора располагались шесть часовен: две часовни во имя Николая Чудотворца, святых апостолов Петра и Павла и великого князя Александра Невского, часовня во имя Архистратига Михаила, расположенная в Габсельге, относящейся в это время к Повенецкому приходу, а также часовня во имя Воздвижения Честнаго и Животво- рящаго Креста Господня, находившаяся непосредственно в городе^[103].

Как в городских, так и в сельских храмах в XIX—начале XX в. клир совместно с церковными старостами, избираемыми прихожанами, осуществлял контроль над поступлением, сохранностью и расходова­нием «церковной денежной казны». Основные источники формиро­вания приходской казны в городе и в деревне также не различались. Доходы приходских церквей складывались из «доброхотного подая­ния» от прихожан, а также из денег, вырученных в ходе «свечной про­дажи», происходившей как в самом соборе, так и в расположенных неподалеку часовнях. Различия прослеживаются лишь в размерах бюджетов городских и сельских храмов. B казне сельской приходской церкви было несколько десятков рублей, а в казне городской — несколько сотен. Обращает на себя внимание широкое распростране­ние благотворительности городских жителей (главным образом, куп­цов). «Дела благотворительности» повенецких прихожан проявлялись в виде «подаяния милостыни нищим», а также «принесением лепт своих в пользу местного храма»^[104]. Более состоятельные вкладчики обеспечили Повенецкий Петропавловский собор необходимыми для «благолепия» ценными предметами. Так, санкт-петербургский купец П.А. Беляев передал для обустройства собора иконостас с 24 иконами «высокой работы», бронзовую вызолоченную люстру, два серебряных подсвечника и пять лампад, а также «разного рода сосновых досок 3183 штуки»^[105].

Различия между городскими и сельскими приходами прослежива­ются при изучении сословной, конфессиональной и этнической при­надлежности горожан. Материалы, связанные с Повенецким град­ским приходом, не содержат информации по данному вопросу. Судя по клировым и исповедным ведомостям, а также доношениям свя­щенников в городах было менее заметно влияние старообрядчества, составлявшее серьезнейшую проблему в сельских приходах. Но горо­да полностью не избежали влияния «древлего благочестия». Первые сведения по данному вопросу датированы началом XIX в. Сенатор Д.О. Баранов в 1827 г. доносил императору о состоянии дел в Повен­це: «...жители города, исключая служащих, почти все старообряд- цы»^[106]. Как показывают сведения из подробного описания Повенец- кого прихода, составленного в 1851 г., в прошлом «прихожане подат­ного сословия все более или менее были заражены даниловскою сек­тою, так что город, состоя около 40 домов, имел три домовые незна­чительные моленны и своих расколоучителей баб». Принятые меры (вероятнее всего, репрессивного характера) не прошли даром: «раско- ло учители бросили свое ремесло, и уже ни одного того или другого пола во всем городе явного раскольника не открывается»^[107].

По данным статистики (безусловно, не отражающей в полной ме­ре остроту проблемы), в Повенце сложилась устойчивая тенденция к убыванию численности зарегистрированных старообрядцев. Из всех городов Олонецкой епархии самым большим влиянием старообрядцы пользовались в Петрозаводске, Олонце и Вытегре (возможно, здесь просто был лучше поставлены выявление и учет приверженцев «древ- лего благочестия»). На долю этих трех городов к 1817 г. приходилось 80% горожан-старообрядцев от их общей численности по всей епар- хии^[108]. После длительного периода гонений численность старообряд­цев в Повенце сокращалась: от 51 официально зарегистрированного старообрядца в 1817 г. до 36, по состоянию на 1843 г., и до 17, по дан­ным 1861 г. K 1897 г. в Повенце оставалось всего 5 старообрядцев, от­крыто заявляющих о своих убеждениях^[109]. И, наконец, важным крите­рием, отличающим городские приходы от сельских, является расстоя­ние между церковью и приходскими селениями. Известно, что клир сельских приходов вынужден был регулярно объезжать удаленные от церкви селения, совершая со значительным опозданием церковные обряды. Огромные (до 120 верст) расстояния между храмом и приход­скими селениями, влияние старообрядчества, языковой барьер, раз­деляющий клир и значительную часть прихожан, способствовали длительному существованию в сельских приходах Олонецкой епар­хии такого явления, как «стихийная беспоповская практика» (т.е. ис­полнение церковных треб мирянами без участия клира). Эта харак­терная черта религиозной жизни сельских приходов не прижилась в городе, где прихожане располагали более благоприятными возможно­стями для посещения церкви.

Вместе с тем внимательный анализ всех обстоятельств религиоз­ной жизни, характерных для городских и сельских приходов, пока­зывает, что в городах Олонецкой епархии сложились немного более благоприятные, чем в сельской местности, условия для развития православного прихода. B частности, богослужения в церквах По- венца были значительно более регулярными, чем в сельских прихо­дах. По свидетельству местного благочинного, «богослужение <... > совершалось ежедневно, равно молебствия и панихиды о высочай­ших особах в положенные по табели и по реестру дни отправлялись неупустительно». Кроме того, духовенство активно занималось про­поведнической деятельностью: «пастыри церкви стараются при ка­ждом случае назидать своих пасомых. <...> B соборе в течение года почти каждое воскресенье, праздничные и высокоторжественные дни были произносимы с церковной кафедры проповеди, большею частию своего сочинения, а иногда из книг, одобренных духовною цензурою»^[110]. Постепенно церковное просвещение приносило пло­ды. Об этом свидетельствуют данные описания прихода, составлен­ного повенецким благочинным в 1893 г. «Жители города Повенца, - писал священник, - обнаруживают свое благочестие частым хожде­нием в церковь, особенно в дни воскресные и праздничные, а также и в высокоторжественные, служением молебнов, как по случаю ра­достных, так и скорбных событий в жизни, поминовением умерших и частым поднятием в домы свои из собора местной чтимой иконы Смоленской Божией Матери»^[111].

Пудож.Основные проявления религиозной жизни Пудожа, как и Повенца, практически полностью соответствовали особенностям церковного уклада сельской округи. Прежде всего в Пудожском при­ходе в XVIII-начале ХХ в. имелась лишь одна приходская церковь, в которой регулярно велось богослужение, и одна кладбищенская, бо­гослужение в которой совершалось «причтом градской церкви пре­имущественно в летнее время в дни поминовения прихожан по просьбе родственников». Строительство церкви по имя Живоначаль- ной Троицы в Пудоже с приделами во имя Святителя Николая Чудо­творца и великомученика Георгия, завершенное в 1827 г., как и в сельских приходах Олонецкой епархии, велось за счет средств всех местных прихожан. Капиталы пудожского купечества оказались явно недостаточными для этой цели. Однако здесь имелась своя специфи­ка. Перед строительством местные жители создали комитет, в кото­рый вошли основные должностные лица Пудожа. Существенный вклад в капиталы, предназначенные для возведения храма, внес рос­сийский император. Как видно из документов, он «всемилостивей­шее пожаловать изволил три тысячи рублей на достроение в городе Пудоже церкви, отпустил деньги сии из сумм Кабинета Его Величест- ва»^[112]. Иные способы финансирования приходского храма характер­ны в большей мере для сельских приходов. Так, церковь во имя Рож­дества Пресвятой Богородицы, расположенная в Водлозерском при­ходе, построена в 1870 г. на средства местных прихожан без какой-ли­бо поддержки со стороны^[113].

Сходным с окружающими сельскими приходами оставалось стихийное строительство и размещение часовен. В Пудожском Троицком, как и в ок­ружающих приходах, находилось значительное количество часовен, кото­рые, во-первых, являлись своеобразными филиалами приходской церкви и, во-вторых, использовались для сбора дополнительных средств на нуж­ды приходского храма. В ведении причта Пудожской приходской церкви находилось 15 часовен. В черте города или в непосредственной близости от него располагались деревянные Вознесенская, Духовская и Спасо-Пре­ображенская часовни, а в причисленных к Пудожскому приходу дерев­нях — Сретенская (дер. Харловская), Георгиевская (дер. Истоминская), Предтеченская (дер. Гурьевская), Космодемианская (дер. Новзимская), Ильинская (дер. Ужаковская), Макарьевская (дер. Уржаковская), Успен­ская (дер. Патракеевская), св. мучеников Флора и Лавра (дер. Подсосан- ская), Крестовоздвиженская (дер. Кожевская), Дмитриевская (дер. Пало- зерская), Пятницкая (дер. Сумозерская), Введенская (дер. Подпорожская). Столь значительная численность часовен характерна для Пудожского уезда. Например, в Водлозерском Пречистинском приходе имелось девять часо­вен, расположенных на расстоянии до 10 верст от приходского храма. Бого­служение в этих часовнях совершалось приходским духовенством по празд­никам. Одновременно здесь же происходил сбор «кошельковых» денег и свечная продажа. Так, благодаря празднеству в находящейся в черте города Вознесенской часовне приходская церковь получила в 1883 г. доход в разме­ре 6 рублей 37 копеек, а от другой городской часовни в казну Троицкой церкви поступило 9 рублей. Не менее значимо и другое обстоятельство: на краткое время часовенных праздников деревня, в которой располагалась ча­совня, становилась своеобразным религиозным центром всей округи, и именно в ней разворачивались основные события духовной жизни. Этот ас­пект религиозной жизни объединял городские и сельские приходы как Пу­дожского уезда, так и других частей Олонецкой епархии.

Духовенству Пудожа в конце XVIII—начале ХХ в. приходилось иметь дело не только с горожанами, но и с обитателями многочислен­ных деревень, входящих в состав Пудожского Троицкого прихода. Из 373 дворов, относящихся к Пудожской церкви, лишь 162 находились в черте города, а остальные располагались в 25 деревнях. Поэтому го­родское духовенство, как и сельские священники, объезжало округу, повсеместно совершая церковные требы. Пудожскому протоиерею, другим церковникам и хору певчих приходилось совершать освяще­ние местных церквей, посещая самые отдаленные приходы^[114]. Такой порядок стал заметным фактором, отвлекающим клириков как от бо­гослужения, так и от ведения своего домашнего хозяйства.

В то же время имущественное положение местного духовенства напоминало скудную жизнь большинства городских священнослужи­телей Олонецкой епархии. При церкви не имелось ни собственной земли, ни принадлежащих церковникам домов. Священно- и церков­нослужители Пудожа жили в домах, принадлежащих не им лично, а приходу, в свое время пожертвованных пудожскими мещанами и протоиереем Троицкой церкви в пользу причта. Сопоставление иму­щественного положения Пудожского духовенства с источниками по­полнения бюджета церковников сельских приходов Пудожского уезда позволяет сделать вывод о неблагоприятном положении городского духовенства. Как говорилось в формулярной ведомости, в Пудоже «на содержание священно- и церковнослужителей жалованья не получа­ется, а пользуются от прихожан доброхотным подаянием». В то же время сельское духовенство Олонецкой епархии в целом и Пудожско­го уезда начиная с 1860-х гг. регулярно получало жалованье из казны. Так, церковникам Водлозерского Пречистенского прихода было на­значено жалованье за счет государственных средств в сумме 240 руб­лей, а прихожане обеспечили их значительными земельными угодья­ми: двумя десятинами усадебной (при церкви) и 76 десятинами пахот­ной земли, а также 6 десятинами сенокоса.

Другим существенным источником дохода как местного духовен­ства, так и церковной казны стали процентные бумаги, щедро по­жертвованные пудожским купечеством приходскому храму и церков­никам на различных условиях. В большинстве случаев этим условием стало «вечное поминовение» самого жертвователя и его родственни­ков. Так, известный благотворитель купец Малокрошечный пожерт­вовал в пользу причта Пудожской церкви три процентных билета. Об­щая сумма пожертвованных на нужды духовенства средств к 1883 г. составила 3350 рублей. Все доходы от процентных выплат по банков­ским билетам духовенство делило в соответствии с должностями. При этом наибольшую сумму получал настоятель Пудожской Троицкой церкви, а за его долей, в порядке убывания, следовали доли дохода, причитающиеся помощнику настоятеля и псаломщикам.

Различия в положении сельского и городского духовенства наибо­лее отчетливо заметны в церковно-управленческой сфере. Являясь, по сути дела, частью аппарата уездного уровня власти, пудожское го­родское духовенство принимало на себя многочисленные и обреме­нительные административные обязанности. Например, на пудожское духовенство возлагалось исполнение благочиннической должности.

Сопряженное со значительной аналитической и контрольной дея­тельностью исполнение обязанностей благочинного требовало об­ширных богословских и юридических познаний, организаторских способностей. Кроме того, в соответствии со сложившейся в XIX в. административной практикой духовенство Пудожа вовлекалось в ра­боту, лишь весьма отдаленно связанную с пастырской деятельностью. Так, настоятель Пудожской Троицкой церкви выполнял обязанности Пудожского уездного директора тюремного отделения^[115]. Общей для всех церковников сферой деятельности в изучаемый период стало преподавание. Пудожский священник не исключение: за «отлично- усердное и весьма усиленное преподавание Закона Божия» в град­ском училище, а также «за благотворное влияние на развитие в уча­щихся религиозно-нравственного чувства» ему была объявлена благо­дарность епархиального начальства^[116].

К числу «новых» городов наряду с Пудожем относится Лодейное Поле и Вытегра. В этих городах прослеживаются сходные закономер­ности складывания и развития городской религиозной жизни. Поэто­му в данном исследовании нет необходимости подробно останавли­ваться на изложении их специфических черт. Судя по имеющимся источникам, они представлены слабо и связаны со случайными про­явлениями активности отдельных граждан. Так, в Лодейном Поле строительство церквей происходило за счет средств одного, но влия­тельного и богатого благотворителя, являвшегося одновременно цер­ковным старостой. Судя по публикациям в епархиальных ведомостях, лодейнопольский купец И.Е. Евфимов на собственные средства по­строил кладбищенскую церковь, отремонтировал главный городской храм, возведенный в свое время на средства его предков^[117]. Он сам стал церковным старостой, отдавая церкви не только деньги на по­стройку и ремонт, но и уделяя ей «преимущественное внимание» по сравнению с другими житейскими делами. Итоги, с которыми храмы Лодейного Поля вступили в ХХ в., вызывали радость и умиление у церковного начальства: «все лодейнопольские храмы, и в особенно­сти собор, в отношениях благолепия, чистоты и порядка стоят на высоте подобающего им, как домам Божиим, приличия»^[118]. Эта си­туация резко контрастировала с типичным для других городов, в том числе и Лодейного Поля, состоянием домов для проживания духовен­ства. Дома для церковников оставались «убогими», места в них недос­тавало и поэтому «приходится некоторым членам причта нанимать на счет свой квартиры, которые в Лодейном Поле весьма дороги»^[119].

Таким образом, внимательное изучение особенностей религиозной жизни, характерных для сельских и городских приходов Олонецкой епар­хии, показывает, что основные различия между городом и деревней в кон­фессиональной сфере обусловливались административными обязанно­стями пастырей, а не интенсивностью религиозной жизни или большими материальными возможностями городского населения. Но и в церковно- управленческой сфере между городом и деревней отсутствовала противо­положность. Обязанности городского духовенства, и прежде всего испол­нение благочиннической должности, в ряде случаев возлагались и на сель­ских пастырей. В отношении паствы этот вывод может быть сделан с еще большей определенностью. Горожане и крестьяне являлись носителями единой народной, в значительной степени сакральной культуры. Их пред­ставления об организации религиозной жизни стали решающим факто­ром в повседневном бытии православной церкви.

Но все же между городом и деревней имелись серьезные различия. Прежде всего более образованное, чем сельские жители, городское население предъявляло более серьезные требования к совершению богослужений и в целом - к ритуальной стороне деятельности церк­ви. В ряде городов Олонецкой епархии существовали не только пра­вославные, но и лютеранские, иудейские, католические религиозные общины. Между ними не возникало ни конкуренции, ни тем более враждебности, однако наличие христиан иных конфессий и даже не­христианских религиозных сообществ приводило к тому, что на под­готовку духовенства и церковное просвещение мирян приходилось обращать более пристальное внимание. Все это приводило к тому, что от городского духовенства требовалась более серьезная богословская подготовка. Ощутимую между городом и деревней диспропорцию в уровне подготовки духовенства и знакомстве паствы с христианскими ценностями были призваны устранить православные братства.

Церковные братства.Как видно из изложенного выше, города Олонецкой епархии при некотором скромном росте благосостояния своих церквей и клира, становлении духовных учебных заведений нуждались в церковном просвещении. В еще большей мере в пропо­веди, разъяснении истин веры нуждались сельские приходы. Для ре­шения всех этих задач возникли церковные братства. Они должны были своей деятельностью преодолевать сложившиеся ощутимые различия между городом и сельской округой в церковной сфере и просвещать в церковном отношении как горожан, так и сельских жителей. Эти организации выполняли чрезвычайно важную роль в судьбе православия, являясь сообществами мирян и духовенства, созданными при храме и ставящими своими целями в отдельности или в разных сочетаниях просвещение, благотворительность, мис­сионерскую и церковно-устроительную деятельность, а зачастую — все четыре задачи сразу. На ранних этапах деятельности братств в число стоящих перед ними проблем входили защита православия от его противников и взаимная поддержка верующих в трудных жиз­ненных обстоятельствах^[120].

Возникновение православных церковных братств связано с судь­бой Западной Руси, оказавшейся в XIV—XV вв. под властью польских королей. Первый историк церковных братств И. Флеров утверждал: «Братства должны были возникнуть из устройства современного об­щества или, по крайней мере, находить для себя опору в гражданских учреждениях того времени»^[121]. В католической Польше сходство меж­ду православными братствами и корпорациями ремесленников вы­полнило важную конспиративную функцию: «братства были терпимы правительством по видимой сообразности их с существующими граж­данскими учреждениями»^[122]. Православные братства дали возмож­ность «жить литургической жизнью православному верующему чело­веку во враждебном ему окружении. <...> Но это противостояние не могло продолжаться долго»^[123].

Возрождение и расцвет братского движения связан с 1860-ми гг. — временем оживления церковно-приходской жизни, реформ в религи­озной сфере. Возможности развития православия виделись в то время в возвращении к истокам: воссоздании церковных приходов на древнерусских началах и возрождении братств. Начало их возро­ждения связано с теми территориями, где изначально формиро­валось братское движение. Так, в 1863 г. из соображений чисто практического характера и в целях вытеснения поляков-католи­ков в Вильно начало создаваться так называемое Западно-Рус- ское братство Министерства народного просвещения^[124]. Впрочем, здесь восстанавливать братства было достаточно просто: «офици­ально братства не были запрещены, никакого закона о них не су­ществовало, и остатки их сохранились в западных епархиях с глу­бокой старины»^[125].

Вскоре стихийное развитие братств было поставлено под госу­дарственный контроль. Опубликованные в мае 1864 г. Основные правила для учреждения православных церковных братств поло­жили начало возрождению этих церковных организаций в России. Основные правила предполагали открытие и деятельность братств под строгим контролем епархиального архиерея и губернатора, ко­торые утверждали устав братств и надзирали за их деятельно­стью^[126]. После издания правил и до 1880 г. в России возникло всего 63 братства^[127]. В 1914 г. численность братств достигла 400^[128]. Новые (а по сути дела, хорошо забытые старые) церковные организации сразу же приступили к активной деятельности: «взяли под свое крыло церковные школы епархии, <...> оживили дело церковной и особенно внебогослужебной проповеди, а также миссионерской деятельности и весьма значительно продвинули вперед дело про­свещения народа путем распространения книг и брошюр религи­озно-нравственного содержания»^[129].

Все перечисленные формы деятельности рассматриваемых церков­ных организаций в полной мере относятся к Александро-Свирскому братству, открывшемуся 9 февраля 1892 г. Его создание обусловлено насущными потребностями бытия православной церкви в Карелии. Эти потребности связаны с сохраняющимся значительным влиянием старообрядчества, слабым развитием духовного просвещения и тради­ционным не только для Олонецкой епархии преимущественным вни­манием приходских священников к требоисполнению в ущерб прочим пастырским обязанностям. Кроме того, духовные власти считали необ­ходимым развивать так называемое внебогослужебное (говоря совре­менным языком, неформальное) общение между клиром и прихожана­ми, которое прежде также существовало, но ограничивалось исключи­тельно бытовыми вопросами. Устав братства предполагал «улучшать проповедь слова Божия народу», «раздавать грамотным душеспаси­тельные книги», «заводить по городам и благочинническим округам библиотеки», «предохранять православных от разных суеверий и заблу- ждений»^[130]. Для самих членов братства привлекательной была мысль о том, что их организация имеет прообраз в виде общин первых христиан с их простотой нравов, искренностью и, если обратится к формальным признакам, отсутствием бюрократизма^[131].

Впрочем, что касается самой бюрократии, то ее отсутствие явля­лось вожделенной мечтой, идеалом. Братство учреждалось в городе Петрозаводске при церкви во имя Иоанна Богослова, принадлежа­щей Олонецкой духовной семинарии^[132]. Во главе братства в качестве его попечителя стоял епископ Олонецкий и Петрозаводский. Делами братства заведовал главный совет, который разрабатывал норматив­ные документы: инструкции о ведении миссионерской работы, руко­водства для организации внебогослужебных собеседований духовен­ства с прихожанами и пр. В уездах братство представляли Выте гор­ское, Олонецкое, Каргопольское, Повенецкое и Петрозаводское от­деления. На них возлагались обязанности, связанные с повседневной церковно-просветительской работой: наблюдение за ходом внебого- служебных собеседований, открытие церковно-приходских школ, оказание материальной помощи и содействия в учреждении по уез­дам «противораскольнических» библиотек^[133].

Деятельность братства стала возможна благодаря довольно мно­гочисленным участникам-братчикам, многие из которых принима­ли участие в деятельности этой организации не только совершенно безвозмездно, но и сами уплачивали весьма значительные членские взносы. Деятельность братств опиралась с одной стороны на тради­ции благотворительности, а с другой - на бескорыстное участие ду­ховных лиц, заинтересованных в сохранении и развитии новых форм религиозной жизни. Братчиками могли стать лица всех сосло­вий и обоего пола. Тем не менее члены братств делились на: 1) по­четных; 2) действительных; 3) пожизненных; 4) членов-соревнова­телей и 5) непременных членов. Распределение по категориям зави­село от размеров денежного взноса каждого братчика. Так, пожиз­ненными членами братства могли считаться лица, внесшие в капи­тал братства не менее 50 рублей. Действительными членами стано­вились те, кто пожертвовал в пользу братства не менее 3 рублей. По­четными братчиками становились граждане, оказавшие братству ма­териальную помощь в размере не менее 100 рублей. Членами-сорев­нователями (как сказали бы мы сегодня, сочувствующими) станови­лись лица, внесшие в капитал братства от 50 копеек до 1 рубля. Все священно- и церковнослужители епархии по должности станови­лись непременными членами братства. Общее количество членов Александро-Свирского братства в его лучшие годы (1912-1913) со­ставило 850 человек^[134]. Таким образом, Александро-Свирское брат­ство стало средним по численности в ряду других братств России. Самым большим в империи было братство св. Михаила, располагав­шееся в Твери. Оно имело в своем составе более 10 тысяч человек. Самым миниатюрным оставалось братство в городе Литине Подоль­ской губернии, состоявшее из 64 человек^[135].

Из приведенной выше иерархии участников братства становится оче­видным: решение финансовых проблем являлось одной из приоритет­ных задач в деятельности этих организаций. Определенную, весьма не­значительную, часть денежных средств братств составили ассигнования Святейшего правительствующего синода^[136]. Это обстоятельство показы­вает, что братство пользовалось некоторой поддержкой высших церков­ных кругов. Но все же основная часть средств составлялась из пожертво­ваний благотворителей и членских взносов. При изучении дел братства возникает ощущение, что его главный совет перераспределял поступаю­щие из уездов деньги таким образом, чтобы основные суммы шли на со­держание центральных, петрозаводских, структур этой организации, вы­полняющих наиболее значительную часть задач, стоящих перед братст­вом. Предметом основных забот, радости и огорчений главного совета стал Братский дом, расположенный в Петрозаводске. Завершение строи­тельства этого дома позволило придать деятельности братства большее разнообразие. Фактически Братский дом стал своеобразным приход­ским храмом братства. В нем регулярно проводились религиозно-нрав­ственные чтения. Это стало главной целью существования Братского до­ма, но были и другие, менее заметные. В Доме Александро-Свирского братства помещалась епархиальная миссионерская библиотека, а также библиотеки самого Александро-Свирского братства, Карельского право­славного братства, Палестинского общества и библиотека-читальня гим­назического Александро-Невского общества. Помимо библиотек, в Братском доме находились два музея: церковно-школьный и «с предме­тами церковной старины», а также художественно-бытовая выставка, устроенная церковной интеллигенцией. Наконец, Братский дом служил целям церковного образования: в нем устраивались временные педаго­гические курсы для преподавателей церковных школ и миссионерские курсы. Кроме этих эпизодических мероприятий, в Братском доме регу­лярно собирались ученики двух воскресных школ: «постоянной» и вос­кресной. Иногда в Доме проходили разовые мероприятия — съезды духо­венства или церковных обществ, существовавших в то время в Карелии (Карельского и Палестинского.^[137]).

Помимо забот о собственном Доме, братство было занято еще од­ной существенной проблемой: торговлей иконами и книгами религи­озного или, как говорили в то время, «противораскольнического» со­держания. Эта сфера деятельности братства не названа в числе источ­ников дохода по той причине, что распространение религиозной ли­тературы отчасти было бесплатным, а отчасти продажа осуществля­лась по незначительной цене, как и предусматривалось Уставом брат­ства^[138]. Для распространения церковных книг, главным образом си­нодального издания, братство организовало своеобразную разносную торговлю: учредило должность «книгонош», продававших в деревнях книги церковных издательств. Несколько иначе обстояло дело с тор­говлей иконами. В ноябре 1897 г. братство открыло собственную лав­ку при кафедральном соборе в Петрозаводске, приносившую некото­рый доход, в лучшие годы достигавший 3200 рублей^[139]. В 1900 г. ду­ховное начальство с удовлетворением отмечало, что «совокупными усилиями Александро-Свирского братства и самого духовенства, при непосредственном участии и содействии епархиального начальства, дело распространения между духовенством хороших книг продвига­ется значительно вперед»^[140]. Но все же наиболее памятную страницу деятельности братства составляет организация церковно-приходских школ и миссионерская деятельность. В Олонецкой епархии за неиме­нием сколько-нибудь значительных общин представителей неправо­славных конфессий миссионерская деятельность направлялась про­тив старообрядцев, которые в соответствии с существовавшим зако­нодательством приравнивались к лицам инославных исповеданий. После 1908 г., с утверждением нового Устава, миссионерская деятель­ность официально стала основной целью братства. И оно сразу при­ступило к исполнению своей главной роли.

В своей миссионерской деятельности братство могло опереться на сло­жившуюся задолго до его создания практику подобной работы. Главный совет братства давал свои заключения по конкретным кандидатурам мис­сионеров, организовывал миссионерские курсы в Муромском Успенском и Александро-Ошевенском монастырях, публиковал ежегодные отчеты миссионеров о проделанной работе. Ряд направлений миссионерской деятельности братства заключался в выполнении церковно-просветитель- ских обязанностей, возлагавшихся в соответствии с церковным законода­тельством на епархиальное начальство. Так, братство предоставляло сред­ства для пополнения церковных библиотек необходимыми для миссио­нерской работы книгами, заботилось о строительстве новых православных церквей. Наконец, братство считало необходимым «поощрять наиболее ревностных в своем деле отцов миссионеров выражением благодарности, а недостаточно усердных побуждать к более усиленной деятельности»^[141].

До 1895 г. в административном заведовании братства находились церков- но-приходские школы. По сути дела, это означало довольно обширный круг обязанностей, связанных с самыми насущными, земными, матери­альными потребностями. Это жалованье учителям, аренда помещений, обеспечение книгами и специальными аппаратами для показа, как в то время говорили, «туманных картин» на библейские темы, т.е., вероятно, некоего подобия диапозитивов с одновременным объяснением смысла изображений и «пением церковных песнопений». Довольно часто в цер- ковно-приходских школах преподавали церковники-братчики^[142].

Деятельность Александро-Свирского братства в Олонецкой епар­хии в своих общих чертах вполне совпадает с активностью аналогич­ных организаций в соседних епархиях России, духовенство которых сталкивалось со сходными проблемами и пыталось решать их узна­ваемыми методами. Так, в Вологодской епархии, судя по годовому отчету епархиального архиерея, дело духовного назидания народа бы­ло поручено действующему под руководством епископа братству Все­милостивого Спаса. Приходскому духовенству вменялось в обязан­ность предоставлять братству сведения о молебнах, акафистах и собе­седованиях, проводимых в епархии, а также о том, «как относятся прихожане к собеседованиям и катехизическим поучениям и как усердно собираются к ним»^[143]. Для улучшения пастырской деятельно­сти братство распространяло литературу, «наиболее пригодную для собеседований применительно и ко времени произнесения поучений и религиозно-нравственному состоянию населения той или иной ме-

стности»^[144].

Другое параллельно существующее братство действовало в Архан­гельской и Олонецкой епархиях и в основном было ориентировано на просвещение отдельной этнической группы в составе населения епар­хии, а именно карелов^[145]. Первоначально, с 1907 г., в России существо­вали два карельских братства. Архангельское православное Беломор- ско-Карельское братство во имя Святого Архангела Михаила возникло в феврале 1908 г. по инициативе местного епископа, пожертвовавшего на нужды братства значительную сумму из собственных средств и обя­завшего монастыри епархии «к ежегодному отчислению из своих средств в пользу братства». Одновременно на территориях Олонецкой епархии и Финляндии начало действовать Георгиевское Карельское братство. Лишь в 1909 г. братства смогли преодолеть противоречия и объединиться. Целью братства стало противодействие лютеранской и панфинской пропаганде среди карелов^[146]. Другой немаловажной зада­чей являлись обычные для всех братств России обязанности: ремонт церквей, открытие приходов в селах и деревнях, удаленных от церквей, содействие священникам «инородческих» приходов «в устройстве и со­держании приходских храмов в надлежащем виде и благолепии»^[147]. К 1909 г. отделения православного Карельского братства появились в Олонецкой епархии, в городах Петрозаводске, Повенце, Пудоже, Кар­гополе, Вытегре, Лодейном Поле, Олонце и селе Вознесенье. Деятель­ность Карельского братства в своих общих чертах совпадала с активно­стью Александро-Свирского братства и предполагала, в частности, «распространение среди населения книг религиозно-нравственного и национально-патриотического характера», миссионерскую деятель­ность и «устройство собеседований и чтений при школах»^[148].

В процессе деятельности братство столкнулось с чрезвычайно сложной проблемой: незнанием большинством взрослого населения русского языка^[149]. «Такое явление не могло пройти мимо деятелей в этой отрасли, и некоторые из них стали практиковать разъяснение картин(демонстрировавшихся в ходе чтений.- М.П.) на карельском языке». Учителя школ, организованных братством, «не ограничились этим и стали переводить намеченные для прочтения статьи на карель­ский язык и затем вели чтения параллельно по-карельски и по-рус- ски»^[150]. В 14 приходах на территории Олонецкой и Финляндской епархий Карельское братство открыло библиотеки, состоящие из ре­лигиозной (православной) литературы на карельском языке, а также разослало в 48 «корельских» приходов «много братских изданий на корельском языке», положив тем самым начало «корельскому отделу в церковных библиотеках»^[151]. Оценивая первые итоги деятельности председатель совета Карельского братства утверждал: «Строятся шко­лы, подновляются церкви и часовни, ходят сеятели благодатных се­мян святого православия в самую карельскую глушь, которая до по­следнего времени спала глубоким духовным сном и жила вдали от церкви своей неведомой нам жизнью»^[152].

При таком огромном разнообразии и сложности задач, стоящих перед братствами, попытка дать их обобщающую характеристику свя­зана с немалыми трудностями. С одной стороны, братства являлись неформальными организациями, самостоятельно разрабатывающими свой устав. Они, несомненно, обладали способностью адаптироваться к конкретным условиям каждой епархии, изменяя акценты в просве­тительской деятельности в зависимости от приоритетов религиозной жизни и особенностей миссионерской работы на данной территории. Но, с другой стороны, руководители братств прислушивались к тре­бованиям и пожеланиям епархиального начальства, а также были обязаны учитывать нюансы законодательства по церковному вопросу. Цель правовых актов в этой сфере заключалась в том, чтобы «пере­хватить инициативу, шедшую из глубин церковной жизни и, форма­лизовав, поставив под контроль государства, использовать в сугубо утилитарных целях»^[153]. Возникновение церковных братств в России может быть объяснено следующим образом: в конце XIX—начале ХХ в. в церковной публицистике и связанных с решением церковных проблем правительственных сферах довольно оживленно обсуждался вопрос о возрождении общественных начал в церковной жизни. Речь шла преимущественно о приходе^[154]. Создание Александро-Свирско- го, Карельского и других братств вполне вписывается в круг мер, при­званных возродить былое участие мирян в управлении церковными делами, которое в этот период отождествлялось с благополучием церкви. Братство стало своего рода повторением приходской формы организации религиозной жизни на макроуровне - в пределах епар­хии. Предоставив обществу возможность включиться в решение цер­ковных проблем, губернская и епархиальная администрации, как по­казывает изучение истории братств, оставляли за собой решающее слово.

Подведем итоги главы.

Проблема адаптации приходской жизни к новым для нее явлени­ям - этнокультурной специфике края, становлению городов, появле­нию старообрядчества - возникла и обрела особую актуальность в изучаемый период. Конечно, эти проблемы не равнозначны. С язы­ковыми проблемами приходы Олонецкой епархии сталкивались с первых лет своего существования. Однако представители духовенства предпочитали не замечать сложность и остроту задачи, по сути дела, игнорировали проблему, которая заключалась в активном взаимодей­ствии с прихожанами, не знакомыми с русским языком. Здесь оказа­лось необходимым вмешательство центральной и местной духовной властей, которые совместными усилиями, через меры поощрения и принуждения добились перелома ситуации. Отныне, начиная с пер­вых десятилетий XIX в., духовенство занялось переводами Священно­го Писания, богослужебных текстов, проповедей, стало использовать карельский язык при совершении обрядов и таинств.

Иными чертами обладает другая сторона адаптации прихода к ме­стным условиям и изменениям, происходящим в конфессиональной жизни. Речь идет о старообрядческом влиянии, которое в Карелии обрело особенно радикальные формы. Способом адаптации здесь стало взаимодействие между властью и духовенством. Обе стороны видели в старообрядчестве грозного врага, способного разрушить как единство прихожан, так и стабильность государства. Преодоление проблемы виделось в объединении усилий. Конкретные меры заклю­чались в сочетании возможностей репрессивного аппарата, силовых структур и церковной проповеди. Обе эти формы воздействия на «раскольников» применялись в разных сочетаниях, но в целом роль полиции и жандармерии постепенно ослабевала, а роль духовенства и миссионеров усиливалась. Несложно заметить, что проблема старо­обрядческого влияния оказалась тесно переплетена с языковыми проблемами. Миссионерская деятельность духовенства наталкива­лась на языковой барьер, поэтому не всегда оказывалась на высоте.

Проблему церковного просвещения, руководства духовной жиз­нью должны были взять на себя города — действующие в них органы церковной власти и духовного образования, городские клирики. С го­родами связывались проекты совершенствования духовной жизни, преодоления ее недостатков (отсутствие проповедей, неблаголепное богослужение, слабая подготовленность духовенства). Здесь возникли существенные проблемы. Огромная нагрузка, возложенная на город­ское духовенство, масштабные ожидания и широкое поле деятельно­сти, открывшееся перед ним, далеко не всегда подкреплялись матери­ально. Нередко городские церковники влачили жалкое существова­ние, церкви строились по произволу жертвователей, если таковые на­ходились, а новые черты духовной жизни, активно внедряемые цер­ковными братствами, действующими во всех городах епархии, при­живались слишком медленно.

Тем не менее религиозная жизнь, сталкиваясь с разнообразными трудностями, более или менее успешно преодолевая их, постепенно преображалась. К началу ХХ в. оказался очевидным рост профессио­нализма в среде духовенства, появление новых форм взаимодействия с прихожанами (в частности, проповедь на русском и карельском языках). Церковники перестали надеяться лишь на репрессивные ме­ры при взаимодействии со старообрядцами и более-менее успешно занялись миссионерской деятельностью. В авангарде изменений шло городское духовенство, на которое духовной властью возлагались особые надежды. Длительный, но небезуспешный процесс адаптации оказался прерван такими изменениями общественного строя, при­способиться к которым Церкви оказалось не под силу.

---