Вы здесь

Нобелевский лауреат и его охулки.

 

На другой день после похорон Людмилы Константиновны Татьяничевой в мою трудовую книжку вписали приказ Председателя государственного комитета РСФСР по печати Н. В. Свиридова: “Освобожден от занимаемой должности в связи с переводом на другую работу”.
Снять и записать, оформить приказом снятие, заробели: за что снимать-то? За аттестат? Свеженький, еще один, в папках у них... За взносы? Лидия Павловна Савицкая обвинила Соколова в преднамеренной травле меня.
И взялся за меня Севрук. В редакциях, куда я заходил, пугливо шептали: “Севрук распекает начальство, тебя напечатали, он и понес!..” Горло мое сжато Севруком. И в это же время сплетни: “Сорокин выпустил два тома, готовит трехтомник!..” Думаю и сплетни - от Севрука и его наглых инструкторов ЦК КПСС. И ныне у меня нет общепринятого объемного однотомника избранных произведений.
Терпение мое лопнуло. Я сажаю рядом у телефона жену: “Ира, через минуту Севрук навсегда откажется меня терзать, слушай!..” И набираю номер.
- Севрук у телефона!..
- С вами говорит Сорокин... Если вы не прекратите меня мучить и позорить, я найду иные каналы защиты, терять мне больше нечего!..
Первое: забудьте о моих стихах. Второе: имя мое забудьте. Третье: срочно подберите мне работу. Не тяните со встречей, советую, чтобы в кабинете вы один меня принимали, ясно?..
Севрук, слышу, заволновался, как будто в пионеры вступает:
- Приезжайте сейчас, сейчас приезжайте! - Даю ему возможность воспарить надо мною, сломанному мною: - Зачем вас внезапно отвлекать от партийных забот, я могу и завтра, во вторник, подъехать!.. - В трубке мигом похрабревший голос: - Так, так, так, не завтра, а в среду в час дня, жду!.. - Черви. Извернулся и вновь - наверху, но сшиблен с марксистских подмосток.
В среду, в час дня - Севрук один. Голубая рубашка - русская косоворотка, а физиономия преуспевающего Лазаря Моисеевича Кагановича: - На могилку Павлика Морозова собаки, козы бегают мочиться и шалопаи...
- Памятники Зое Космодемьянской и Матросову путем не оградили от зла...
- Работу мы вам найдем, просьба у нас к вам, хорошо бы пригласить в ЦК КПСС Акулова, Афанасьева, Куняева, Сафонова, Жукова, Машковцева, Кочеткова, Ларионова, ряд писателей, игнорирующих нас!..
Начал на Эрнста Сафонова и Арсения Ларионова, перемежая их с Акуловым и Куняевым, соль сыпать. Я корректно отсек. А позже, у Беляева при Геннадии Гоце, я открыто и резко доказывал: “Сафонов патриот, не сподличал ни в чем, даже и в чрезвычайной ситуации с Александром Солженицыным. А Куняев крупнейший поэт, зачем вы его тесните? И Ларионов такой же, как они, а по Ивану Ивановичу Акулову или Виктору Ивановичу Кочеткову мне стыдно говорить: войну прошли, а мы кто?..”
Разговор был беспощадный. Распрощались не врагами. В коридоре меня хлопнул по плечу Геннадий Гоц: - Валентин, держись, ты работящий мужик, тебя не закопать!.. - Севрук больше меня не тревожил и не травил. На четвертом году я вышел на работу - проректором по Высшим литературным курсам. И я, а не Севрук нарушил равновесие. Я выступил со статьями, касаясь произвола ЦК КПСС и КПК. Севрук с Беляевым тут же заслали в “Неделю” интервью Густава Ивана Степановича: “Шолохов и КПК”.
Но погода на дворе уже переменилась. И я жалел, что эти чугунные  цекисты в помощь себе, своей нержавеющей глупости, подключили имя уходящего Шолохова. Не до них ему было, не до них. И нет у меня на него мстительности, нет. Есть, к сожалению, необходимость объяснять трагедию “Современника” и свою вину и ошибки...
 
Иван Степанович Густав!
 
Зачем вы напечатали в “Неделе” свои полицейские воспоминания “Шолохов и КПК”? Искренний в неискренности, вы еще раз подтвердили нашу партийную ложь, нашу партийную гебистскую хищность: убивай того, кто неугоден сильным. А сильный для вас, холуя, - Пельше. Вы, первый и вернейший его зам, даже перед мертвым латышским стрелком, на всякий случай, лебезите. Чуть укалываете Брежнева. Брежнев уже в граните, у Кремля. Брежнев, каждому ясно ныне, - вор и христопродавец! И вы смелый - теперь?..
Но вспомните суд над нами, тремя литераторами: Прокушевым, Львовским (Мирневым) и мною! Вспомните, как вы страстно и победоносно объявили: “Член ЦК КПСС, Герой Социалистического труда, Лауреат Ленинской и Нобелевской премий, депутат Верховного Совета СССР Михаил Александрович Шолохов обратился к Генеральному секретарю ЦК КПСС товарищу Леониду Ильичу Брежневу...” И т. д., и т. п... Почему же вы скрыли этот факт в “полицейских” своих воспоминаниях? Да, вы сказали о телеграммах Шолохова Арвидту Яновичу Пельше, разным инспекторам, да, вы сказали о благодарностях Шолохова, по завершению им и вами разгрома “Современника”, Арвидту Яновичу, вам и разным инспекторам, но вы забыли письмо Михаила Александровича Шолохова еще и зеведующему отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС Тяжельникову Е. М.
Член ЦК КПСС, Герой Социалистического труда, депутат Верховного Совета СССР, академик, Лауреат Сталинской, Ленинской и Нобелевской премий Михаил Александрович Шолохов действовал в “три волны”, с “тремя передышками”, бил наотмашь... Бил, подогретый вами, такими холуями, как вы, неколебимый защитник партийной чистоты и священного марксизма... Почему у вас отнялся революционный язык сказать правду о дочери Шолохова, Соколовой Марии, прогуливавшей в издательстве по шесть и более месяцев, но получавшей зарплату?
Всунутая вашими лизоблюдами в “Современник”, дочь Шолохова на четвертом десятке лет получила у нас “Трудовую книжку” и кое-как дотянула заочное обучение в институте.
Дочь Шолохова брала долгосрочные “творческие”, “писательские”, командировки на Дон, а другие должны были за нее в издательстве исполнять положенное ей дело. Вы не знали? О, наивный и кристально отполированный коммунист, вы знали и про убийство человека другом Соколовой, В. Дробышевым, знали. Знали вы и о жене убитого, несчастной женщине, оставшейся без кормильца с ребенком... Знали вы и о том, как я отказался провести собрание коллектива “Современника” по обращению в прокуратуру РСФСР Шолохова, защите Шолоховым убийцы В. Дробышева, никогда путно нигде не работавшего доставалы...
Знали вы и о звонках помощников Косыгина мне - повышать умную и “себя изматывающую стараниями и прилежностью” дочь великого мыслителя эры Октября... Знали вы и о ее очередных и внеочередных свадьбах. Знали вы и о кляузниках из “Современника”: Ю. Панкратове, А. Целищева, Н. Горбунове... Где они сегодня? А вы нахально, истый пельшевец и брежневец, ленинец неукротимый, врете о “благодарностях” вам коллектива. Коллектив-то и держал нас, не отдавал на уничтожение вам, гестаповцам той поры.
Вы не могли объявить, скрыли, многочисленные просьбы и послания к вам, ангелам и святым КПК, на суде, но и в “полицейских воспоминаниях” вы застенчиво умолчали о них, просьбах - сберечь нас, руководителей бесстрашного “Современника”, нас, названных в письме к вам, капековцам, в обращении к вам Астафьева, Воронова, Абрамова, Викулова, Можаева, Львова, Белова, Акулова, Лихоносова, да мало ли их, понимающих ту трагедию, учиненную над национальным издательством России?! Учиненную пельшами, густавами, зимянинами, севруками, беляевыми. Хотя А. Беляев мне лично рассказывал, как Брежнев ему и Севруку чуть ли не приказал истоптать меня и убрать с лица земли. Недавно Беляев даже рассказал мне по телефону, как он пытался защитить меня перед бессмертным вашим ленинцем, пятижды героем Советского Союза, архитектором мира, Брежневым, и разрешил мне “беседу” их опубликовать...
Когда-то, говорят, справедливый и родной, вы  трусливо обязаны сейчас лгать: я занял самовольно квартиру? Врете. Старая моя кооперативная квартира, почти выкупленная, выплаченная, была  передана кооперативу, а деньги, большие, пожертвованы мною Управлению детскими учреждениями г. Москвы... Молчите? Вы разве пожертвуете? Хотите, я вам назову сынков и дочек, уютно живущих в квартирах, отхваченных ими в прекраснейших домах ЦК КПСС? И дочь Шолохова - там. Заслуженный деятель партии...
Я не виню Шолохова. Классик литературы эры Октября, он и не представлял иных методов борьбы: доконать, добить, доуничтожить! Его жестокость - жестокость ваша, жестокость троцкистско-ленинско-сталинской гвардии, жестокость дзержинско-ягодо-ежовско-бериевского полета. А ваш КПК, шкирятовско-пельшевский, не лучше подвального расстрельного палачества: он благословлял на казни, тюрьмы, позор и ликвидацию личности, он, КПК...
Инспектор КПК, следователь, оклеивший меня виноватостями, “обнаружив мой поддельный аттестат зрелости”, тут же обнаружил “подобный” и у моего сына, “дебила”, как он выразился... Инспектор, следователь КПК Соколов, якобы, но я не уверен, родственник одного из мужей дочери Шолохова, Соколовой, объявил мой диплом о высшем политическом образовании тоже “поддельным”, но позже “забыл” о нем... Гришин, Промыслов, Зимянин в мою новую квартиру вселили греческую мультимиллиордершу Кристину Онассис. Меня, детей, вещи, мебель, библиотеку вышвырнули. Оклеветали, мол, нет у него постоянного ордера...
Я въехал в новую квартиру по временному ордеру. По такому ордеру въехали все писатели, потом обменивая этот ордер на постоянный. А вы врете. Не случайно из ЖЭКа тогда мгновенно убрали всех, кто мог пособить мне оправдаться. Люди - как провалились. Почему вы Иван Степанович Густав, видный деятель КПК, не сослались на мое объяснение? Оно у вас... Стыдно? Молчите вы и о телеграммах русских писателей Шолохову, телеграммах, защищающих нас, директора “Современника” - Прокушева, Главного редактора - Сорокина, партсекретаря - Львовского.
Соколов и вы трусливо замолчали заселение мультимиллиордершей Онассис моей законной квартиры. Замолчали на суде КПК и замалчиваете сейчас. Я слышал - двести пятьдесят томов “Дело” КПК о нас?.. Замолчали незаконное вселение в мою квартиру Кристины Онассис или не нашли его, “вселения”, в бездонной карательной утробе архива? Ангелы партии, вы с наслаждением уличаете нас во грехах, а меня особо: с “тринадцати тысяч” взносы “забыл” уплатить?.. Но вы-то со скольких миллионов наших партвзносов объедаетесь и теперь пайковой икрою, купаетесь в индивидуальных молочных бассейнах, дремлете над “Капиталом” в золоченых дачах, отданных вам хозяйственниками ЦК КПСС?
Взносы я уплатил, даже переплатил, но переплатил - струсил, и ныне стыжусь. Но стыжусь не перед вами, ангелы КПСС, ее укротители и холопы, ее казнители и христопродавцы, не перед вами. Перед собою... Почему же вы в “полицейских воспоминаниях” не сказали, как я выслал вам еще один аттестат зрелости, полученный мною после сдачи экзаменов за десятилетку экстерном в столичной школе? Почему вы не сказали, как вы кинули в эту школу боевую бригаду КПК и ЦК КПСС: вдруг и новый аттестат поддельный?
Шолохов вам телеграфировал: “Нечистоплотный Сорокин продолжает работать в “Современнике”?.. Ужас. Продолжает работать и печататься, зарабатывает много? Без разрешения. Стихи по журналам идут, книги издаются. Десятки тысяч огреб? Подсчитали. В карман залезли. Но ваше ли это дело, считать деньги писателя? Ваше ли это дело, отбирать аттестаты и дипломы? Ваше ли это дело, выбрасывать моих детей из института? Кто же из нас нужнее, я, поклонник Есенина, или вы, холуй Брежнева?
Я ведь давал вам издательские списки миллионеров. Замолчали. Смелые?.. Напали на нас, Шолоховым кляузно означенных. Да и не Шолоховым, а склоками его дочери. Но как вы не услужите другу Брежнева? Брежнев - герой “Целины”, можно сказать, герой “Поднятой целины” - Давыдов...
Какое ваше дело, сто тысяч или сто миллионов я заработал? Лучше объявите народу заработки некоторых кооператоров. Вы подсчитали бы заработки Брежнева, Симонова, свои заработки!.. Холопы. Симонова обидеть - не дадут. Гамзатова - тоже. Чаковский - газету, ладно, держит: брежневские портреты заполонили ее... А вы - ангелы. Вы - святые?
Иван Степанович, ленинец вы и сталинец, брежневец вы настоящий, почему же вы с Пельше, стрелком латышским, беспощадным и метким, “не заметили” несчастной пляски народа в Азербайджане, визита хромого и обалдевшего от наград и ваших похвал Генсека и Председателя Президиума Верховного Совета СССР - Леонида Ильича Брежнева? Ну, зачем ему, предавшему Революцию, золотой обруч с драгоценными камнями, поднесенный Алиевым от имени республики?
Зачем заставлять радоваться детей, пританцовывать женщин, плясать и улыбаться старцу? Честный народ, горький народ не простил ему и нам унижения, даже природа не простила: Брежнев отъехал, а на ликование шквал обрушился, помните? Вас натренировали за семьдесят лет судить, уничтожать достоинство поэтов, честь писателей не наградами и ласками, так угрозами и судами. Такие марксистские львы, как вы, Иван Степанович, ничему не научились, и наша кровь их не отрезвила.
Но писателя не уничтожить! Уничтожили русскую, да и не только русскую, деревню. Уничтожили советскую власть. Окровавили память народа. Опозорили КПСС на сотни лет. Но писателя ни одного не уничтожили, ни единого. Слово - не икра, не севрюжий бочок: пасть КПК его не заглотит... Писатели должны быть нищими, если вы их не одарите, а вы должны безгрешно пожирать икру и бриллианты.
Следят за мной марксистские холуи и такие ленинцы, брежневцы, пельшевцы, как вы, ретивые и бескомпромиссно кристальные, следят, им боязно: вдруг опять заговорю об Онассис, о той черной гигантской афере, проделанной в нашей стране руководящим ворьем, политической теневой экономикой, торгашами и мерзавцами СССР, захватившими рули у народа и у государства? Но рано или поздно гигантская афера всплывет.
В стране, напичканной Чурбановыми и Рашидовыми, Адыловыми и Медуновыми, вы, на экране я вас угадывал, жевали банкетные вкусные бутерброды рядом с зятем Брежнева, суетились, кудлато, по-стариковски, подвизгивали общему похвальному содому. В стране обобранных налогами вдов, в стране обманутых и притесняемых литераторов, в стране доведенных до нищеты рабочих и крестьян, вы, Иван Степанович, нанесли удар по трем писателям: подвиг совершили?
Вы - настоящий герой! Опора КПСС. Разве вы смогли бы возразить любимцу народа и партии - Шолохову? Шолохов должен был в Ростове встретить возвращающегося из Крыма Леонида Ильича, а тут - Сорокин не снят, ЧП?.. Снять его, негодяя и проходимца, Ваньку, болвана, посягнувшего непокорностью на власть КПК! И - сняли. Сделали планетарную акцию: убрали нормального Главного редактора. Но встреча у них не состоялась. Оба были в партийном изнеможении.
И квартиру мне пришлось дать. Не смогли сфабриковать из меня диссидента, предателя, не получилось, кость не та, не чмокаю Запад в уста. Хотя я не считаю всех диссидентов предателями и не считал. А давно ли, Иван Степанович, вы каялись по “моему делу” писателю Шевцову: мол, давил на меня Брежнев... На вас давил, а мне каково было? Эх, вы, коммунист! Такие коммунисты и развалили нашу партию.
Иван Степанович, у вас память, как у светловолосого девятимесячного ребенка - нежная: прощает и быстро забывает. Давно ли, скажите, самого Шолохова-то у нас обвиняли в плагиате, в подделке собственного имени на обложке “чужого” “Тихого Дона”, давно?
Может, потому и жесток великий советский классик, что травля, хула, обиды замутили ему широкое сердце, лишили его жалостливости, а вместо жалостливости вырастили в нем самоуверенного палача: я говорю, значит - бей, унижай, раскручивай?..
Нечестных поэтов на Руси не бывает. Недаром даже такие твердолобые Малюты Скуратовы, как вы, Иван Степанович, ничего с нами сделать не могут, разве лишь - уничтожат, так и то временно, до первого свободного вздоха правды.
Зачем вы напечатали “полицейские воспоминания” в “Неделе”? Честней редактора не нашли? Вы же, наверное, его сами судили на КПК? По Москве тогда ходили слухи - судили за валютные махинации. Но я не верил. Сырокомский, бывший заместитель Главного редактора “Литгазеты”, честный. Чаковский не потерпел бы нечестного, валютчика проклятого... Зачем вы его судили? Или слухи - чепуха?
Это я - негодяй, поддельщик документов, неплательщик партвзносов, хапатель чужих квартир, нечистоплотный тип и махинатор!  А вы, Иван Степанович, вы - борец за ленинизм, страдалец за народ, за партию вашу марксистскую. Вы и барские хоромы занимали достойно, как имперский князь или боярин, вы и нашу партвзносовскую икру уминали справедливо, вам положено, вы и не болеете, живете здоровяком по праву - лечат в закрытых больницах, подстригают и массажируют вас настоящие кудесники, вышколенная челядь КПСС...
Это я - глупец, около десяти лет проработал в 1-м мартене, да еще в самом пыльном пролете. Это я - глупец, читал до бессонницы: учился слову и призванию. День и ночь корпел над чужими рукописями в “Современнике”. Надо - как вы, брать судьбу за горло! А после выступать в “Неделе”, у судимых вами сырокомских, с лирическими “полицейскими воспоминаниями”. Любой черный метод - вам под силу, любая блевота вами - преодолима.
 
Валентин Сорокин
30 августа 1990 г.
 
* * *
 
К Севруку мы, русские писатели, разумеется, не пошли. А тут еще вскоре писатели, патриоты, подверглись атаке опытного идеологического Батыя. Александр Николаевич Яковлев, воскреснув из небытия, громил наши ряды, топча и вышвыривая нас отовсюду. Главный тренер Горбачева, он ликовал, видя, как его подопечный разрушает Россию и СССР, силясь правильно произнести слово “азердбайджанец”, но так и не выговорил, как Брежнев не выговорил до скончания слово “социалистический”. Горбачев говорил - “азайбаржанис”, а Брежнев - “сисискисичиский”...
Я не считаю себя умнее и опытнее кого-то. Но я много лет трудился, со знанием дела, в журналах и в издательствах. Вспыльчивый и доверчивый, как все поэты, я часто на хитрецов нарывался. Но, забывая быстро обиду, надеялся - другие ее забыли: и, в общем-то, нередко так и было.
В “Современнике” работали десятки членов Союза писателей, это был самый смелый, по тем временам, коллектив. Где и сколько я печатался, никого не интересовало, кроме ЦК КПСС и КПК, а им шли телеграммы от Панкратова, Целищева и Горбунова. Телеграммы были нужны Севруку и Беляеву, а Соколову телеграммы - липовый мед... Телеграммы шли от трех евнухов даже в поддержку Онассис: дескать, мы вместе с ней, мы ее одну не оставим в борьбе с диссидентом Сорокиным! К ним примыкал и Фасонов.
Горбунова в “Современнике” обзывали “Горбунком”, Фасонова - “Софой”, Панкратова - “Домкратовым”, Целищева - “Блудищевым”, я тоже их в тексте так иногда обзываю: для их же престижа, имиджа...
По книгам “Современника” более двухсот молодых, да, молодых литераторов России, вступило в Союз писателей России. Национальная редакция “Современника” считалась уникальной: лучшие прозаики и поэты русские сотрудничали с нами. Наказывать меня было за что, но убивать меня и мою семью не было ни причины, ни смысла. Через Главную редакцию прошло одиннадцать осуществленных планов “Современника”, одиннадцать творческих лет!..
Вольного, бездолжностного, меня останавливал в ЦДЛ и на литературных вечерах Коля Фасонов. Тоже - попал в беду и пережил трагедию. Его новая, четвертая, жена, изучив неприятную привычку мужа, после свадьбы навалилась на Колю и защекотала юриста до посинения. Юрист возбудил против очередной супруги уголовное дело, но помирились. А она, как те, - изменять, да не с корректором, интеллигентом, а с каким-то дустовиком, сотрудником эпидемстанции в Измайлово. Коля их “засек” при исполнении служебных обязанностей: выселении мышей из подвала...
- Вздор ты городишь, Коля!
- Н-нет, она г-гуляет! В п-подвале нас-с-стиг. И с-сфотографировал, н-но темно, п-плохо п-роявились!.. - То заикался он, то не заикался...
- И про меня ты ерунду несешь, Коля!
- Н-нет, в советской конституции не разрешается тридцать штук баб иметь, мне с-скоро п-пиисят, а я т-толком н-не умею!.. З-загуляла.
- Запрети ей гулять. Не со мной же?..
- П-пока н-не с Вами, н-но в со-советской к-консттуции с-статьи, к-карающей за это, н-не з-зарегесирировано! Изучаю и накажу индивидуально, по личному выбору!.. – Чисто, уже без заикания, пообещал он.
Изуродованный, как наказанный Богом, он походил на толстую жабу, наглотавшуюся синтетических поддельных мальков, вытаращенный, мигал бессмысленно и тупо. Я помог ему вступить в члены Союза писателей…
Сейчас Коля Фасонов – бизнесмен. Прежние его жены и их любовники, корректор и сотрудник эпидемстанции, вместе открыли кооператив. Уничтожают в столице грызунов эфэргэвской отравой и выпускают инструкции. Кооператив его известный в Москве, называется “Усни, малыш!..”.
Кто же нас, людей русских, ссорит? Не Косой же? Не Глухой же? Не Горбатый же. Не Фасонов же? Из-за Карла Маркса, немецкого любителя поесть рыбу для фосфорного вещества мозга, Россия кипела  десятки и десятки лет в гражданских и междержавных войнах, а Христа из волосатого Карла так и не вылепили. Борода жирная помешала гениальному еврею?
За Ленина взялись. Объявили нам “житомирского еврея” русским дворянином, а мы рады стараться: одами и поэмами прославлять принялись волгаря-бунтаря!.. Но Христа из Ильича масоно-сионистская мафия тоже не смогла произвести. Мумия утомила русский народ. А храмы, разрушенные по приказанию вождя, против него же сработали с потрясающей достоверностью: как будто кто взмахнул палочкой волшебной – воскрешать родную церковь православные люди пробудились…
Ведь разрушая православие, разрушали и глубинную красоту народа русского. Абсолютно все, что приводится к разрушению в бывшем нашем Российском Царстве, опирается на пять законов Соломона:
1. Чем хуже, тем лучше.
2. Разделяй и властвуй.
3. Единство в многообразии.
4. Загребать жар чужими руками.
5. Кто не с нами, тот против нас.
Нам, гоям русским, фитиль “равенства и братства”, зажженный _ши_д _ши_дловы_и, и сейчас глаза туманит. Но зажигали _ши_дловы _ши фитиль, дабы удобней выхватывать нас из дыма, из копоти сионистской, наиболее догадливых, и расстреливать, расстреливать, расстреливать. Ведь не день и не год назад советское неравенство сложилось?
Тяга негодяев к хапужнической перестройке и до 1917 года действовала. За Москвою виллы и дворцы, коттеджи и хоромы – не доказательство ли? Смотришь, у прудика, с блюдце величиною, личное здание, дворец, возводит новый русский, ворюга и миллиордер: откуда у него капитал? Нынешний капитал? Частично. Но – вчерашний и позавчерашний: я уверен – приобретенный еще палаческими дедами, теми плутовскими отцами, давно, давно тосковавшими по техасским рынкам США и жидовским притонам Израиля, и детьми их, воинственно-агрессивными демократами, оккупировавшими русский Кремль.
За кого они спрячут сегодня свое преступное мурло? За Карла Маркса – смешно: телега не пройдет. За Ленина – противно: они чувствуют лучше нас это. За Иисуса Христа? Опасно. Их трясет Иисус Христос, защищая безвинных русских, и трясет грозно: коттеджи, виллы и особняки они вынуждены огораживать бетонными крепостными стенами, да кругом хоромов еще и охрану расставлять. Пуля в них возвращается, посланная их дедами и отцами в русскую душу.
 
* * *
 
Потому и черти к Богу потянулись. Потому и бесы, подозрительно крутя хвостами, перед бессмертным образом Иисуса Христа молитвы картаво творить охочи, а святое сияние над ликом Спасителя демократические карманники, проникшие в алтарь, приспособить к собственной разбойной харе не прочь, да срывается проект: русские люди распознают за сиянием вещим прячущихся мерзавцев.
 
Ты пришел из долин
Золотой,
   как огонь,
Палестины,
Большелобый и добрый,
Наивный Христос:
“Все мы братья во чреве
И все перед смертью едины!..”
И тебя
с благодарностью мир
Над собой превознес.
 
Был красив ты и молод,
По-женски застенчив немного.
И печальные волосы
Падали тихо до плеч.
Нерастраченный голос,
Во взоре - величие Бога.
И явился ты
Нас от позора сберечь.
 
“Полководец и воин,
И царь, и калика,
Осените раздумьями
  ваши сердца!”
Коль тяжелы грехи,
Значит, горе велико,
Прикоснитесь к стопе
Пресвятого отца.
 
Только трудно равнять
И одежду, и блюдо.
Каждый пьет по достоинству,
По возможности - ест.
Жить хотел ты, Христос,
Но уже приготовил Иуда
Для тебя распростертый
Над чуткой планетою крест.
 
Ой, как гвозди остры
И длинны,
       словно это змеиные жала,
Ну а ночь-то темней,
Чем овечья немытая шерсть,
С пальцев капала кровь.
И пробитое тело дрожало,
И надрывно скрипела
Костром озаренная жердь!..
 
Сладко спали рабы,
В занужденье привычном седея,
С верой в завтрашний день,
Натянувши лохмотья до пят.
И склонялась к покорным
Нежней Магдалины идея
Та,
     хранитель которой
Был завистью ближних распят.
 
Уползли палачи
От преступного торжища скоро,
Но чтоб дерзко не взбухнул
Людской осудительный крик,
В серых сельских церквушках
И в белых столичных соборах
На века утвердился
Спокойный пророческий лик.
 
Дух нечистый везде
Одинаково ловок,
И тесня бедноту
У крамольной черты,
Он твоим же, Господь,
Врачевательным искренним словом
Затыкает несчастным
Голодные рты.
 
Все мы братья во чреве
И все перед смертью едины,
Одолеть бы еще нам
Гряду оскорблений и слез.
Ты пришел из долин
Золотой,
    как огонь,
Палестины,
Ты, наивный и добрый,
Бессмертный фанатик, Христос!
 
Верил ли я в идею Революции? Безусловно. Верил ли я в Ленина? Безусловно. Прекрасны ли были советские заповеди? Прекрасны. Но это было - для нас, русских гоев. А для них, держащих рули страны, было другое: золото и алмазы, предательство и торг. Перерожденчество поразило цели советской власти. Советская власть приватизирована негодяями и разделена между ними наша великая Родина.
Михаил Александрович Шолохов, в заблуждение введенный своей дочерью и ее прихлебателями, врага во мне нашел. Но что я мог против него выставить? Да и зачем нам, русским, неуступчивость взаимная и ненависть? Вот отказал я Сергею Смирнову срочно выпустить его длинную ленениану, отказал, и разве это повод для телеграммы Евгению Михайловичу Тяжельникову, назначенному к тому времени заведовать отделом идеологии и пропаганды ЦК КПСС? Тяжельников знал меня смолоду, в Челябинске, пытался пособить, даже ринулся защитить, но телеграмма Шолохова лишила его рыцарских намерений и дала повод Севруку, заму Тяжельникова, подставить и самого Тяжельникова под КПК: защищать земляка-преступника ринулся!..
 
3 марта 1979 года
Ст. Вешенская
 
Дорогой Евгений Михайлович!
 
Давно уже не слышал твоего голоса... Пользуюсь случаем, чтобы напомнить о себе. Я писал Зимянину о неблагополучии в издательстве “Современник”. Там наметилось некое “движение” воды. Сколь дело находится в твоих руках, считаю необходимым сказать следующее: надо очевидно издательству расстаться с гл. редактором Сорокиным. Судя по многочисленным письмам, которые я получаю от братьев-писателей, парень этот весьма хамоват и охулки на руку не кладет.  
Возле литературы надо держать человека с чистыми руками и хотя бы элементарно культурного.
Для образчика посылаю письмо С. Смирнова (письмо это после ознакомления, пожалуйста, верни мне). Нельзя же, чтобы в молодом издательстве царила такая атмосфера! В мое время нигде такого не было.
Думаю, если на место Сорокина придет другой товарищ - зерцало поэзии от этого не потускнеет!
Обнимаю тебя и желаю всего самого хорошего!
 
Твой М. Шолохов.
 
Правда, кроме имен Панкратова, Целищева и Смирнова у Михаила Александровича никого нет, но и из них - лишь имя Смирнова - имя. Но такова ли моя вина перед Смирновым, чтобы решить уже и за ЦК КПСС, и за Тяжельникова, и за издательство “Современник” мою судьбу? Гои мы, гои, облапошенные идеями, вождями, посулами, икрою и славою, гои. Кстати: Смирнова “Горбатым” и даже “Горбунком” обзывали параллельно с моим Колей Горбуновым, скоморохи даже эпиграммили:
 
Сам горбат, стихи горбаты,
А евреи виноваты!..
 
Русское бесправие ныне беззащитнее бесправия палестинцев. Да еще и русская грызня вряд ли по своим беспощадностям и масштабам сравниться с иною в мире грызнею “в едином” народе. Вспоминаю почти гибельное состояние: когда распахнулась дверь на балкон, поманив меня прыгнуть вниз - избавиться от преследований и травли, поманив меня, втянутого в огонь непонятных для меня интриг и склок. Вспоминаю, как в эту секунду, до спасительного звонка Василия Васильевича Шкаева, раздался первый телефонный допинг. И в трубку голосом Марии Михайловны Шолоховой-Соколовой пропело отдаленное от меня километрами существо, радующееся моему предсуидцидному смятению:
 
День побед-ы-ы!..
День побед-ы-ы!..
 
И еще:
 
Три танкиста,
Три веселых друга,
Экипаж машины боевой!..
 
Глухой, Косой и Горбатый, без Фасонова - какие же три танкиста? Хотя и, конечно, экипаж... Но женское ли призвание сражаться в литературной потасовке? Женщине надо вовремя и удачно замуж выйти, рожать надо, а не заниматься служебными глупостями и административной борьбою.
 
* * *
 
Ничего не надо бояться, но... Когда - ты состоялся или когда ты уверен, что не состоишься: если нет у тебя того золотого запаса в душе, который обязан нести ты, оберегая, и обязан знать, он - завтрашний свет твой, надежда твоя, истина твоя и призвание твое.
Легко разве не бояться?.. Легко разве тот запас золотой вытряхнуть нам из души негодяям под рылья свиные? Легко разве понимать: огонь твой, свет сердца твоего, погасят цековские боровы, а позже побегут под ревом толпы, нетрезвых лохмачей и ворья, побегут, роняя слюни, печати, бланки, дипломы, аттестаты, “дела”, характеристики, учетные карточки, справки, легко? К новым русским. За Горбачевым побегут...
Страшно вдруг ощутить: ты - никто, ты - оставленный всеми близкими, ты - приговоренный к позору блатарями, утвержденными кабинетным величием и кабинетной неприкосновенностью, ты бейся лбом в железные двери, ударяя кулаками в гранитные пороги, ботинками пинай в одышловатые кресла, но не сдвинутся, не моргнут и не пошевелятся цековские святые аристократы. Тьфу!..
От Северного до Южного полюса - Родина моя, СССР мой. От Ледовитого до Тихого океана - Россия распластывается. Красный Кремль - над нею Курантами звенит. Москва, серпастая и молоткастая, с миром разговаривает, планету окликает. А ты?..
Анкетой пригвожденный, личной карточкой уличенный, партийным билетом заторможенный, собранием производственным проверенный, печатью райкомовской оттиснутый в тысячах экземпляров для ячеек, активистов, организаций и прочих обкомов и ЦК, ты - кто? Заткнись.
А чего ты хотел - свободы и равновесия? Тебя ткнули в помои мордой? Тебя скособочили? И дальше? Стекла бить в окнах ЦК КПСС, хрипя в толпе ворья и хулиганов? Но тебя даже не арестовали. Тебя даже в камеру не запихнули. Не ударили по лицу. Под “яблочко” не саданули. Расстрелом не прицикнули, не попугали запахом свинца даже. Свобода!..
А на Колыме? Тебе ли сосчитать заживо захороненных пургою на ледяных трассах золотых сопок? Ты ли в серебряных забоях и штреках трупы закоченелые разогреешь дыханием своим? А шахты золотые, а рудники алмазные, а титановые копи - кому их обустраивать, как не бывшим гражданам советским, партийцам бывшим, революционерам несгибаемым, кому, как не им, приговоренным к срокам умопомрачительным, к виселицам и расстрелам праведниками, из ЦК КПСС и КПК, корешами-каторжанами, соратниками и братьями, кому, как не им кайлить, пилить, добывать, промывать и благодарно сроки в холодных бараках разматывать? Да здравствует Политбюро ЦК КПСС!..
Уцепились: “Колыма, Колыма!..” Да в одной Автономной Республике Коми - больше населения самой Автономной Республики Коми заключенных находилось:   за миллион - и ничего, кайлили, шлифовали, завинчивали и к празднику Октября в тюрьмах с исключительной нежностью ликовать готовились.
Армия, вооруженная пушками, танками, кораблями, самолетами, двигалась на Берлин, направо и налево, по сторонам трассы Победы, вознося обелиски на великих солдатских курганах, а вторая - армия осужденных, вооруженная кирками, лопатами, топорами, двигалась по тропам, по долинам и сопкам державы рыть, шурфовать, раскапывать, сушить, таскать, упаковывать и в США отсылать: за моторы и тушенку платить по договорному дружескому счету.
Мы - неодолимые дети кровавых заварух, крепостные опухших от крови русской вельмож, ленинцев легендарных, провоевавших, протюремивших и проторговавших великий народ и великую державу. Пособи нам, Бог, избавиться от погибельного одиночества!..
 
Самоубийство, ты - спасенье,
Ты - выход волн из берегов...
Ты - рыцарское вознесенье
Над черным скопищем врагов.
 
Благословляю пистолеты
И свято чту я рубежи,
Где молча падают поэты,
Не одолев державной лжи.
 
Мысль в голове моей мятётся
И горе распирает грудь:
Все человечество споткнется
На месте том когда-нибудь!
 
Тяжело мне смотреть мертвому Есенину в лицо. Столько в нем русского трагического стона, мертвый, а с фотографии, как с неба, как с тайной звезды - плачет душа наша, плачет и он, и песня его живая!
 
1976-1996