С 9 июня начались приступы рвоты. 19 июня вечером она последний раз вышла на воздух во двор. 18 июня на моей машине из Сиверской приехали Варя с Наташей и Катей. С 20 июня она уже слегла. Кушала очень мало. 24 июня ночью начались сильные приступы боли. Неоднократно вызывали «скорую помощь»: парамидол, понтапон, кофеин. 24 июня на квартире доктор удалил проколом воду, девять литров. Это был день сороковой годовщины нашей свадьбы. О! Если бы мне было можно все это взять на себя вместо нее! Да будет, Господи, во всем Твоя воля благая, святая и совершенная! Буди имя Твое благословенно отныне и до века! 27 июня ночь прошла довольно спокойно. Утром ввели кордиамин. Была рвота. Навестил матушку владыка. Вечером ввели глюкозу с трудом, вымыли голову, переменили белье. 28 июня, суббота. Ночью вызвали «скорую». Днем навестил Вася. Я видел, как прогрессировал упадок работы сердца. Около двадцати трех часов она заснула. 29 июня, воскресенье. Проснулась в два часа, поднялись сильные боли. Вызвали «скорую». В шесть часов утра я приобщил ее Святых Таин. Снова вызвали «скорую». Пульс быстро слабел. В десять часов я начал ее соборовать. Слабость усиливалась. На пятом Евангелии я прервал молитву. Она тихо сказала: «Пора идти домой». Я – к ней: «Благослови детей и всех нас». Мы стали прощаться.
Я ей подавал иконки, и она благословляла: Варю, Наташу, Катю, заочно Женю. За мной прощались все присутствовавшие наши друзья: Ксения Тимофеевна, Клавдия Семеновна, Александра Сергеевна. Я продолжал соборование. Закончил соборование в одиннадцать часов десять минут. Она попросила ее посадить. Ее подняли, посадили, плечи ее я прижал к своей груди, поддерживая, голова немного склонилась вперед. Она тихо дышала. Прошло несколько минут молчания, я думал: она устала от соборования, задремала. Слышу: дыхание становится реже… Вздох… и нет… еще вздох… Это был последний ее вздох. Вошла Варя, я ей: «Она скончалась». Варя поднесла зеркало, на нем не было больше следов дыхания. Одиннадцать часов тридцать минут. Впоследствии одна раба Божия в Ленинграде мне говорила: она видела это мгновение. Два светлых ангела быстро взяли душу матушки.
Ее тело положили на постель, оно было еще теплым, но уже бездыханным… Омыли, надели черное платье, белый платок шелковый, чулочки, туфли. Положили на стол. Я чувствовал, как последнее тепло жизни оставляло ее тело. Я позвонил в собор. Владыка служил Литургию, был момент запричастного стиха. Владыка вышел к народу и сказал о том, что совершилось. Весь храм в безмолвном рыдании опустился на колени…
Я служил первую панихиду. По окончании панихиды приехал владыка и также служил панихиду. Послали телеграммы: сыну, в Сиверскую, Ленинград, Торжок, Глинки, Лугу…
Когда я пишу эти строки, еще и сейчас острая боль разлуки пронзает мое грешное сердце. Ушло мое земное счастье, мой земной ангел-хранитель, тихий, смиренный, верный, венчанный терновым венцом многих страданий, несший со мной тридцать пять лет тяжкий крест пастырства. Милый мой друг! Я знаю, что ты не умерла, а по воле Господа ушла в иной, лучший мир вечного света, очищенная и освященная Святыми Таинствами Святой Церкви, насыщенная Хлебом вечной жизни, которым ты питалась ежедневно девять лет, ушла ко Господу, Которому ты служила на тернистом земном пути, Кем всегда жило твое сердце…
К вечеру служили панихиды: отец Анатолий (Малинин), отец Александр (Кузьмич). С шестнадцати часов начали читать Псалтирь. Михаил Иванович Воробьев сделал гроб, и вечером она была в него положена. 30 июня, в понедельник, в восемь часов тридцать минут я служил панихиду, продолжалось чтение Псалтири. Оформляли необходимые документы. В тринадцать часов я с владыкой и Анной Николаевной, старостой, поехали на кладбище для выбора места погребения. Согласились похоронить в ограде родных Анны Николаевны, к западу от могилы протоиерея Николая (Чернышева). Собирались родные из Ленинграда: Мария Дмитриевна, Анна Семеновна, Мария Петровна, Анна Павловна, зять из Сиверской. Вечером я фотографировал матушку. Это была последняя ночь в нашем доме для меня с моим верным, кротким другом…
1 июля, вторник. С двенадцати часов ночи до трех часов я читал над нею Псалтирь. Настал для меня последний день в нашем доме с нею. Утром я служил панихиду, после меня – отец Евгений. В семнадцать часов – вынос. Собрался наш причт, певчие. Служил я последнюю литию, гроб вынесли через террасу в прямую дверь. Около дома снова фотографировали. К дому подана лошадь с катафалком, улица полна народа. В дверях собора встретил владыка с литией. Начал Парастас я, на семнадцатую кафизму вышел владыка с причтом, отец Евгений. Прибыли: из Торжка – Наталья Васильевна Ласицына с Таней, из Глинок – Петя и Ваня, из Загорска – Анатолий Васильевич, брат матушки. Из Красноярска телеграфировал и звонил по телефону сын, что приехать не сможет. Ночь в соборе с двенадцати до трех часов я читал Псалтирь… Последняя в храме и на земле с ней…
2 июля, среда. С трех до шести уснул в крестилке. В восемь часов – Литургия. Служил владыка, я, отец Александр (Кузьмич), отец Иосиф, отец Павел (Кроткевич), отец Петр (Павлов) – Чудово), зять, отец Евгений, отец Михаил (Соловьев) – Луга). По запричастном стихе я говорил слово: «Вселюся в селении Твоем во веки, покрыюся кровом крил Твоих». (Сорок лет матушка: и спутница на крестном пастырском пути, друг и духовная дочь, дети, скорби, болезни, кроткий, верный земной ангел-хранитель, увенчанный терновым венцом, с Таинством Елеосвящения, насыщенный Хлебом вечной жизни, у моего грешного, любящего сердца вступившая в мир вечной жизни.) На отпевании после третьей песни говорил владыка, по шестой песне – отец Александр (Кузьмич). В двенадцать часов пятьдесят минут гроб вынесли из собора, везли на катафалке по улице Суворовской, Cлавной к Рождественскому кладбищу. Я шел за гробом. О! Если бы этим путем я шел и до конца моей земной жизни! На могиле служил я литию. Последнее прощание… Я закрыл ее лицо и посыпал землей… «Господня земля и исполнение ея…» Железным резцом начертан этот момент в моей памяти и на моем скорбном сердце… В четырнадцать часов гроб опустили в могилу.
Господь дал, Господь и взял… Буди имя Господне благословенно отныне и до века. Увижусь ли я с тобой в том мире, не знаю, мне было далеко до тебя. Я вижу себя связанным, отверженным. Пусть будет воля Господня. Лишь бы тебе, мой милый друг, дал Господь наследие блаженных, вечных обителей…
Слава Тебе, Отче, Сыне и Душе Святый, что, поражая меня тяжкой скорбью, даешь мне и величайшее утешение – ее кончину, напутствованную Святым Елеосвящением, Святым Причащением; берешь ее к Себе в обители вечной жизни с Тобою, Источником Воскресения и вечной жизни, от моей груди, от моего грешного, скорбного сердца… Слава Тебе, укрепившему немощь мою с мужеством и самообладанием исполнить мой последний долг любви…
На могиле сразу же был поставлен деревянный белый крест с иконкой, портретом и надписью. С кладбища вернулись все домой. Дом для меня стал опустевшим. Внешне все было так же, но главного нет, оно ушло… – жизнь, любящее сердце. Сколько раз я бывал в разлуке: в армии, в лагере, но я жил надеждой вернуться в свой дом, к любящему сердцу. Теперь этого нет на земле, все опустело, стало мертвым, и я стал как бы мертвым для окружающего. Если я продолжаю жить, делаю все необходимое мерно, спокойно служу, говорю, – не знаю, есть ли во всем этом «я» или нет, или это все делается как-то без меня. Хотя я и грешен, но я знаю, что со мною – Господь в том деле, на какое Он поставил меня, и Он-то через мою мертвенность и немощь делает Свое дело. А дальнейшая моя жизнь идет так, как однажды во сне мною было сказано моему умершему брату Михаилу: «Передай всем поклон и скажи, что он ждет, когда его Господь призовет». У меня есть духовная паства, дети, внуки, я еще не исполнил перед ними своего долга, служения, и я готов делать, служить, нести все скорби до тех пор, пока повелит Господь и мне отойти…
Дома были поминки, с большим принуждением я мог прикоснуться к пище. Были владыка, духовенство, родные, друзья. Вечером были на кладбище, служил я панихиду, стали разъезжаться родные, друзья. На кресте я сделал надпись: «Вселюся в селении Твоем во веки, покрыюся в крове крил Твоих» (Пс. 60, 5).
7 августа исполнился сороковой день, служил я Литургию с отцом Анатолием, на панихиду выходил владыка. Были на кладбище, на поминках. 8 августа 1958 года скончалась моя сестра Мария в Рудникове. Она лежала пять лет в параличе. Думаю, что матушка молила о ней Господа, чтобы окончились ее земные страдания. Я ездил на ее погребение. 3 октября 1958 года я привез из Ленинграда белый мраморный крест на могилу матушки, 11 октября он был установлен на могиле, на нем в фонарике горит лампада, под ней – портрет на эмали, а ниже – надпись на мраморе: «Ильина Александра Васильевна, 1897.15.02.– 1958.29.06. Жена настоятеля Новгородского Никольского собора. «Вселюся в селении Твоем во веки, покрыюся в крове крил Твоих» (Пс. 60, 5).
Мысли мои часто стремятся за ней… Где она?Каково ее состояние? Она была моя духовная дочь, куда привел ее земной путь? Я видел ее во сне очень редко и мало. Другим она являлась чаще и больше… Дочь Варя до сорокового дня видела: пришла мама к ней и говорит: «Теперь меня перевели в Момино (лат. «светоносный»), я нахожусь в институте Всезнания…» Монахиня Параскева на Жимской улице в ночь на праздник иконы Божией Матери Тихвинской лежала больная и видела во сне: пришла к ней матушка в монашеской одежде и сказала: «Встань, матушка, помолимся Божией Матери», – затем подошла к иконе Божией Матери и молится. Потом говорит: «А я сейчас была у настоятеля».
Около года спустя наш ковер, данный в храм и лежавший пред престолом, по предложению владыки был положен под гробницу святителя Никиты…
В ночь на 1 января 1963 года сестра моя Анна Ивановна в Куйбышеве видит сон: в моей комнате в Новгороде сижу я, около меня стоит матушка, обращается ко мне и говорит: « Ну, пойдем, я жду». А я, наклонившись, что-то ищу в своем столе. Она продолжает стоять и ждет…
Не дано нам вернуть прошедшего, ни удержать течения настоящего времени. Будем делать то, что дано нам сегодня, по возможности выполняя наше земное назначение… Постепенно приготовимся к переходу в вечность. «Кто даст голове моей воду и глазам моим источники слез», чтобы отмыть нечистоту грехов долгой, многосторонней жизни. Ими полна личная жизнь, внутренняя и внешняя, по всем заповедям. Как много их в жизни семейной, к супруге, детям, родителям, родным, ближним. Как дам я ответ за свое пастырское служение, за отношение к Святыне, к вверенным мне чадам Святой Церкви, Святым Таинствам, за великое и страшное служение Святому Телу и Божественной Крови Христовым? «Наг есмь чертога, наг есмь и брака, купно и вечери, светильник угас, яко безъелейный, чертог заключися мне спящу, вечеря снедеся, аз же по руку и ногу связан, вон низвержен есмь».
Вот как я отвечу за свою неблагодарность, за нечувствие и окаменение сердца в ответ на неисчислимые щедроты, излиянные от неизреченной любви Господа, Его Пречистой Матери, святого ангела-хранителя, всех святых Его. За Его бесконечное милосердие, долготерпение к грехам моим, хранение, укрепление, бесчисленные дары Его любви, за Его Хлеб вечной жизни, за руководство, за откровения…
«Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих! К подножию Твоего Святаго Креста, обагреннаго Твоею Божественною Кровию за грехи всего мира и за мои… безмолвно, бездерзновенно… повергаю всю свою жизнь… всего себя». «Судие мой и Ведче мой, хотяй паки приити со Ангелы судити миру всему, милостивым Твоим оком тогда видев мя, пощади и ущедри мя, Иисусе, паче всякаго естества человеча согрешивша».
Вместе с чувством глубокой скорби о своих грехах, о грехах моей паствы, моей семьи, сердце мое исполняется невыразимым чувством благодарения, хвалы за неисчислимые проявления Твоей бесконечной любви. Ты дал мне жизнь, вывел на служение Святой Церкви Твоей, дал мне любящую подругу жизни земной, долготерпел грехам моим, ожидая моего покаяния; озарял мою мысль и давал мне слово, касался моего мертвого сердца и делал его живым, приоткрывая завесу будущей жизни; столько лет питал Хлебом вечной жизни меня и через меня – братий Твоих, укрепляя нашу надежду этим залогом Твоей бесконечной любви и вечной жизни в Тебе!
«О, Любве Твоея неизглаголанная! Научи мя достойно благодарити Тя!» Не повергну ли я и себя, и всех, близких сердцу моему, в неисследимую бездну Любви Твоея!
«Благословен еси Агнче Божий во веки, сотворивый вечное мирови избавление!»
(1963. Апрель. Новгород. Протоиерей Александр Ильин.)
Митрополиты Григорий и Елевферий относились к отцу Александру с большим уважением. После смерти любимой матушки Александры батюшка стал часто болеть и много думал о смерти. По строго аскетическому образу жизни он давно был монахом. В его жизни все было очень мерно. Кушал он немного, словно ребенок, в основном, растительную пищу, мясного не вкушал и совершенно не употреблял спиртного. Можно сказать, что вся его жизнь была постом.
День он начинал с молитвы, с чтения Священного Писания, творений святых отцов. Ежедневно причащался Святых Христовых Таин. К светской литературе и событиям светской жизни относился вполне равнодушно, хотя и был в курсе того, что происходило. Вместо отдыха он либо занимался машиной, либо фотографией. Писал иконы и имел к тому способности. Образ святителя Николая работы отца Александра до сих пор находится у протоиерея Анатолия (Малинина). Батюшка ходил по городу в штатской одежде, без подрясника, не желая выделять себя ничем.
Современники отмечали у батюшки Александра особую сдержанность, военную выправку, чувство такта, сравнивали его с офицерами Царской армии. Никто никогда не видел его в гневе, в раздражении, вышедшим из себя. Отец Александр был крайне молчалив, ровен, лишь по необходимости отвечал на вопросы. Однако, отвечая, всегда находил ясные и точные определения.
После лагерей батюшка Александр уже не имел своего собственного жилья. В Луге и в Новгороде они с матушкой жили в церковном доме для настоятеля, где все было очень просто. Когда батюшка переехал жить в Красное Село, у него были лишь самые простые полки для книг, не было даже шкафа для белья. Стояла односпальная железная кровать, стул, простой письменный стол. Кастрюлька, чашечки, икона – все у него было очень скромно, мизерно. Скромность, простота, даже убожество обстановки поражали посетителей отца Александра.
Владыка Елевферий назначил ему день пострига, для батюшки уже приготовили четки, мантию, клобук. Владыке хотелось увидеть отца Александра архиереем. Однако Господь судил иначе, и постриг был отложен. Наступило время хрущевской «оттепели», когда предполагалось оставить одного «попа» в качестве музейной редкости.
В 1962 году закрыли Николо-Дворищенский собор. Ночью из Никольского собора иконы и святые мощи перевезли в единственный оставшийся действующий храм города во имя святого апостола Филиппа. В нижней церкви разрешалось только отпевать покойников. Богослужения проводились в небольшом верхнем храме, который не мог вместить всех верующих. Зимой те прихожане, которые не могли войти в церковь, мерзли на улице, но продолжали молиться. Приходилось служить три Литургии: в шесть, в восемь и в десять часов утра. В четыре часа утра служащие священники приходили совершать проскомидию, поскольку поминальных записок было очень много. В храме был широкий дискос и большая, красивая, сребропозлащенная Чаша для Причащения. Чашу специально заказывал ювелиру отец Александр, люди с большим усердием собирали пожертвования на ее изготовление.
Отец Иоанн (Миронов), улыбаясь, вспоминал о том, как в спящем городе в четыре часа утра гулко раздавались шаги священников, спешивших к проскомидии: «Идешь по мостовой и слышишь шаги отца Иоанна: «Просыпайтесь все к Литургии, я иду…»
В те годы в Новгороде жило много подвижников благочестия:архимандрит Валентин был духовником Царской семьи, отец Петр (Чесноков), которому еще святой Иоанн Кронштадтский предсказал священство, протоиерей Иосиф (Потапов), суровый уставщик, духовник архиепископа Афанасия (Сахарова). Отец Иосиф был большим молитвенником. Совершать проскомидию он оставался в храме на всю ночь. По словам протоиерея Иоанна (Миронова), в те годы у новгородских священников «было единое сердце и единые уста», не было ни взаимных доносов, ни злословия, жили по-братски мирно.
Устав церковный соблюдался очень строго, особенно при владыке Сергии (Голубцове).
Многие новгородцы открыто почитали святого Иоанна Кронштадтского, бережно хранили его портреты, ставили их рядом с иконами. Среди них особенно отличались матушка Мария Тимофеевна, старицы Пелагия и Евдокия, матушка-алтарница Евфимия. Отец Иоанн (Миронов) вспоминал: «Мы ходили к матушке Марии, она знала отца Иоанна Кронштадтского еще при жизни. Батюшка ее исцелил, когда глазки у нее ослепли. Мария пошла в кинематограф и после просмотра фильма ослепла. Батюшка Иоанн прикоснулся к ее глазкам и так ее исцелил. Она всю жизнь помнила свою радость, когда батюшка ее исцелил. Потом Мария убирала кабинетик отца Иоанна Кронштадтского на Карповке. Когда разогнали всех, она оказалась в Новгороде. Здесь тоже прислуживала у священника отца Василия и матушки Евфросинии. Матушка Евфросиния похоронена в Пюхтицком монастыре, а матушка Мария похоронена у храма Петра и Павла в Новг ороде».
В Филипповской церкви протоиерей Александр четыре года служил в должности настоятеля, одновременно исполняя обязанности благочинного Новгородского округа и секретаря епархиального управления. Он ответственно относился к своим административным обязанностям, умел найти верный тон в общении с внешними, например музейными работниками, вместе с которыми отбирал в закрытых, порушенных храмах памятники древности, уцелевшие иконы, предметы церковной утвари. Однако при напряженной внешней деятельности отец Александр неизменно оставался делателем внутренней молитвы.
«Молитва у батюшки была истовой всегда, – вспоминал отец Иоанн (Миронов). – Лишних и пустых разговоров в алтаре никогда не было, потому что при батюшке все сразу утихали. Посторонние люди в алтарь никогда не заходили, потому что все записывалось и доносилось уполномоченному. Батюшка был строгий, но очень терпеливый». Отец Евгений (Ефимов) и батюшка Анатолий (Малинин) отмечали, что во время богослужения отец Александр замечаний никому не делал, весь уходил в молитву. Он служил сосредоточенно, ни на что не отвлекаясь, взгляд его был обращен в землю.
Протоиерей Александр часто причащал и соборовал на дому больных. Многие просили его приехать. Никогда пастырь не отказывал никому.
В 1966 году он ушел за штат и уехал в поселок Сиверская Ленинградской области к дочери Варваре и зятю, отцу Евгению (Ефимову). Скорее всего, основную роль в его уходе на покой сыграли духовные несогласия с владыкой Сергием.
В Сиверской, где батюшка Александр еще со своей дорогой матушкой часто бывал у родных, он провел последние годы своей жизни, тяжелый период предсмертной болезни.
Здесь он принимал духовных чад, которые приезжали не только из Луги, Аркадака, Торжка, но и из Москвы и Ленинграда. Многие его любили и считали истинным старцем. Протоиерей Евгений (Ефимов) рассказывал, что ежедневно к отцу Александру приходило не менее двадцати человек. Люди приходили к восьми часам утра, читали утренние молитвы, молитвы ко Святому Причащению. Батюшка причащал многих на дому.
Во время бесед или за чаем старец приводил много случаев из жизни святых, вспоминал исторические события, он был очень прост, принимал всех, никому не отказывал. Батюшка всегда внимательно выслушивал людей. Отец Александр умел рассказывать увлекательно, ярко, захватывая внимание собеседника. Он находил такие глубокие струны в человеке, что переворачивал его душу, но никогда не навязывал свое мнение, а лишь отвечал на поставленные вопросы. В Новгороде один из прихожан часто употреблял матерную брань. Однажды, послушав проповедь отца Александра, он был настолько потрясен, что не только твердо решил не ругаться, но в шутку уверял, что рядом с отцом Александром он и есть скоро перестанет.
Батюшка мог говорить на любые темы, вплоть до светской литературы, всегда вовремя и точно находя необходимые ему примеры. Так, он разбирал роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита», любил читать «Молитву» М. Лермонтова.
Незадолго до смерти отец Александр видел во сне свою дорогую матушку. Глубина его скорби по ней была неисчерпаема, рана не зажила до самой кончины. Матушка была не только другом, духовной дочерью, любимой сестрой-женой, но, что было наиболее важным и драгоценным, она была его сотаинницей, которой он мог доверить совершенно все.
Светлая комната, через открытую дверь льется поток сильного света. Входит ко мне матушка, улыбается и говорит: «Ну, я тебе приготовила».
Протоиерей Александр (Ильин) ушел в вечность 14 января 1971 года, в праздник Обрезания Господня и день памяти близкого ему по духу великого святителя Кесарийского Василия. Его последними слова были: «Знаю, знаю...», словно он говорил с кем-то невидимым. Три дня перед смертью батюшка постился, ничего не ел, изредка пил воду. Перед смертью он очень мучился:за три дня до кончины он попросил «у Господа пострадать здесь, на земле, за свои грехи и грехи духовных детей».
Монахини, находившиеся при нем, видели, как тяжко он страдал, и говорили, что никогда не видели подобных предсмертных мучений. После смерти вначале лицо у батюшки было скорбное, лишь на следующий день черты лица смягчились, и оно просветилось.
Некоторое время спустя после его кончины духовная дочь Людмила из Тверской области видела батюшку во сне. «Плохие подарки вы мне приготовили», – печально сказал он ей.
Отпевание протоиерея Александра совершил его духовный сын, викарий Ленинградского митрополита архиепископ Мелитон. Затем тело почившего, согласно его завещанию, было отвезено в Новгород и похоронено на Рождественском кладбище, там же, где покоится матушка Александра, рядом с отцом Николаем (Чернышевым).