Эльвира КОЧЕТКОВА
ЗДЕСЬ ПО-ОСОБОМУ СЕРДЦЕ СТУЧИТ
ЛИЦОМ К ЛИЦУ С РОДИНОЙ
Я давно мечтала об этом. Передо мной любопытные детские глаза, моя парта, знакомые учителя и друзья. Мы говорим всё о том же, только за окном не просто Россия – самый заветный из дворов, где ещё живы знакомая каждым сучком корявая дикая яблонька и крепенький невысокий дуб, с ветвейкоторого любому ловкому мальчишке нетрудно было заглянуть в кабинет математики на втором этаже родной пятнадцатой школы и скорчить рожицу одноклассникам.
Поездку не назовёшь автопробегом – скорее заплыв, на пароме. Иначе на Русский остров не доберёшься.
За годы участия в автопробеге я выходила к самым разным людям. Но сердце щемило – мой Русский остров рядом, под боком, остаётся вне наших встреч. Живущий когда-то полноценной культурной жизнью, посещаемый флотскими и армейскими ансамблями, писателями, актёрами, певцами, гипнотизёрами и прочими союзными знаменитостями, имеющий несколько библиотек, клубов и известный на весь Тихоокеанский флот Дом офицеров, он сегодня медленно умирает. А я смотрюи не делаю ни-че-го...
Недалеко от родительского дома, в лесу, за годы перестройки ушёл от человеческого взора и погрузился в немые исторические слои дзот времён русско-японской войны. Маленький памятник, отпущенный в небытие. Я помню, как мы играли рядом в «войну» и никто не хотел «быть фашистом». Да что дзот. Дом офицеров – некогда главный культурный центр острова, в котором проходили новогодние утренники, выпускные вечера, встречи ветеранов, работала танцплощадка, кинозал, столовая и библиотека, давно подлежит капитальному ремонту. Уже несколько лет на входе маячит табличка: «Вход запрещён в связи с опасностью обрушения». Недавно я проникла туда и крадучись поднялась на третий этаж к радиоузлу, чтобы, обомлев, ещё раз запомнить дверь, за которой целую жизнь назад меня частенько ожидал отец. По дороге заглянула в офицерскую комнату отдыха. Когда-то она полнилась молодыми голосами, здесь были бильярд, шахматный столик, мягкий диван, кресла и много красивых цветов. Начальник дома офицеров в те годы – Фёдор Диомидович Касьяненко. Друг отца. Настоящий морской офицер, душа компании, желанный гость нашего дома. Они и теперь с отцом недалеки друг от друга. Через дорогу, над морем, над всем, что было когда-то.
Повсюду по острову, где при мне кипела полная патриотизма жизнь, то там, то здесь чернеют оконные проёмы зданий, из бывших комнат и кабинетов тянутся молодые берёзки и тополя, на крышах разрухи густые шапки дикой поросли и мха, и даже асфальтовые дорожки и лесенки бывших войсковых территорий взломаны травами и побегами. Такое сегодня по всей России. И ты понимаешь лёгкость, с какой пока (слава Богу) природа справляется с пространством, покинутым людьми. Можно представить, как залечила бы раны планета, если бы вдруг исчезло человечество. Но на острове ещё живут люди. Кажется, что доживают. Ведь разве можно назвать живой территорию, где нет ни одной культурной площадки, ни одной библиотеки.
Удивляешься, как это на острове ещё есть школы. Три маленькие школы, две из которых мы смогли посетить.
Первой была, конечно, пятнадцатая. Когда-то с балкона своего дома я слышала, как звенел в ней звонок. Завязывала с удовольствием красненький шёлковый галстук, поправляла чёрный фартук с двумя прямоугольными карманами, надетый поверх коричневой формы с кружевными манжетами и воротничком, и прыгала вниз по ступенькам. На крылечке школы – родной человек, завхоз Татьяна Игнатьевна Колесникова, поторапливает, улыбаясь. В фойе – огромное, выше человеческого роста зеркало в коричневой дубовой оправе, закреплённой на двух, похожих на колонны, ногах. Зеркало почему-то раскачивалось на шарнирах вверху, и не было, наверно, ученика, который бы, подойдя к нему, удержался и не качнул своё изображение. Голова начинала кружиться, но становилось весело.
Школьный звонок казался пронзительно громким, и тётя Таня давала его долго, чтобы поменьше было опоздавших. Коридоры пустели, затихали, но со следующим звонком взрывались снова.
Сегодня я иду сюда не учиться. Внешне спокойна, но сердце выпрыгивает на каждой ступеньке знакомой каменной лестницы. Рядом Владимир Михайлович, слышит ли суматоху моего сердца? Думаю, да. На то и писатель.
Вот оно, новое поколение, разноцветное, смелое, любопытное. К сожалению, учителей на встрече очень мало. Владимир Михайлович говорит о роли литературы в жизни человека. Я рассказываю о том, как эта школа много лет назад выпустила в жизнь неуверенную, но влюблённую в Русский остров девочку, стоящую сейчас перед ними. Мне очень хотелось, чтобы сегодняшние ученики «пятнашки» любили свой остров не меньше меня.
После встречи директор Оксана Владимировна Железнякова, приехавшая когда-то в эти места из Хабаровска, показала методическое пособие. В нём очень уважаемый мной Дмитрий Сергеевич Лихачёв говорит о значении малой родины в судьбе человека. Замечательный, умный, даже лирический текст.
– Мы даём это как изложение. Не могли бы вы написать нечто подобное, только про Русский остров? Чтобы наши дети понимали, за что они должны его любить.
Стало ясно: мы появились вовремя. Я уже представила, как расскажу о восточном Кронштадте с уникальными оборонительными сооружениями, о неповторимой природе и удивительных людях. Но показалось: есть в этой просьбе и «вторая сторона медали». Например: что должен чувствовать островитянин, подоспевший к кассе с билетами на пирсе немного позже остальных, когда контролёр на проходной в накопитель вымогает у него деньги? Якобы паром перегружен, и больше билетов нет. За сто рублей проблема сорокарублёвого проезда на моих глазах решалась мгновенно. Увидев это однажды, глянула в лицо вымогателя:
– А не потонем? Ведь перегруз.
Мне не было страшно. Просто хотелось уловить в глазах этого человека сомнение, совесть.
– И не такие ходили... – бормотал человек с повязкой дежурного и оборачивался к очередной жертве.
Подобных ситуаций, связанных с отделённостью острова от материка, в жизни каждого моего земляка возникает немало. Но люди, живущие здесь, бескорыстно любят свою землю, исхлёстанную злыми ветрами, размытую долгими тайфунами, просолённую штормовыми накатами, любят её природу и красоту, тонко чувствуя душу острова, пережившего немало веков и правительств.
Не забывается и другая встреча в пятнадцатой школе. Тогда мне удалось заглянуть в маленькую школьную библиотечку, где когда-то получала и сдавала учебники. Сегодня здесь заставляют списывать в утиль дорогие моему поколению детские книжки. Библиотекарь – Ирина Корсакова, девочка из детства, дочь маминой подруги, коренная островитянка – складывает их отдельной стопой, не решаясь выбросить. Поверх стопы – «Кортик» Анатолия Рыбакова. Наши книги бережно прижала к себе, а потом показала школьный архив с потрескавшимися фотографиями давних выпусков.
– Я заведу отдельную полочку для книжек про Русский остров, – пообещала Ирина.
Завуч школы Елена Викторовна Некрасова оказалась усть-каменогорской землячкой Владимира Михайловича, бывшим работником бывшего пионерского лагеря «Океан».
«Вот какие люди достались моей школе!» – радостно думала я, покидая тогда остров.
Директором в «двадцатке» – своя выпускница, Любовь Николаевна Скрипко. На предложение о нашем приезде откликнулась сразу и радостно. Здесь особая атмосфера. Редкая сплочённость коллектива и живой интерес к гостям. Я очень люблю бывать в этих стенах. Зал, в котором проходила встреча, украшен клёном. Значит, ждали – и это волнует.
Но по прошествии времени поняла – не могу успокоиться сделанным. Сколько людей, нуждающихся в духовной поддержке, жаждущих разговора, остались за его пределами. Не одним поколением обслуживая бывший военный гарнизон, они превратились в отработанный человеческий материал, не нужный городу и стране, и за долгие годы вынашивания законодательных решений в верхах так и не обрели права закрепить в собственность клочок выстраданной каменистой земли, раскорчёванной предками. Я долго перебирала гипотетически возможные места литературных встреч с земляками, но, увы, не могла ничего придумать. Таких мест просто не было.
И произошло чудо.
НАС ЖДУТ НА КЭТе
Моя поэтическая книжка, подаренная учителю двадцатой школы Нэлле Владимировне Мелащенко, уплывала на остров. На пароме подсевшая рядом с Нэллой Владимировной Елена Пикалёва, незнакомый мне тогда местный экскурсовод, глянула странички и выхватила взглядом строки:
Здесь всегда по-особому сердце стучит,
Будто детство за сопками где-то...
Потом она разыскивала автора, чтобы попросить эти строки в рекламный проспект. Мы встретились у меня дома и за чаем выяснили неожиданное.
Её маму Анну Владимировну Пикалёву знаю с детства. Симпатичная, почти девочка, с короткими тёмными кудряшками, работник островной библиотеки в районе КЭТа (крепостной электроточки) всегда с улыбкой выдавала книжки моей маме. Я частенько стояла у книжных полок и с интересом наблюдала общение двух разновозрастных женщин, перечитавших, по-моему, всё что можно, и с горящими глазами делившихся впечатлениями.
…Библиотека сгорела. Но даже если бы не сгорела, её всё равно бы не стало. Как не стало всех других библиотек на острове. Когда выдворялись в котельную книги из библиотеки Дома офицеров, Анна Владимировна с братом Владиславом вывезла несколькими рейсами на микроавтобусе столько, сколько смогла. Куда? На её новое место работы. В тесной кладовке маленькой подстанции КЭТа они лежат до сих пор. Для чего?.. Скорее – по-че-му? Потому что для культурного человека книга – святыня. Как когда-то были на Руси люди, прятавшие и хранившие до поры иконы, так и сегодня есть люди, спасающие книги, люди, чувствующие и понимающие больше других, верящие: пройдёт смута и начнётся исцеление. Исцеление духа, невозможное без живительного родника – великой литературы всех времён и народов. Магия книги с пожелтевшими страницами, пережившими людей и политические эпохи, – одно из чудес, доступных мыслящему человеку.
Я звонила Анне Владимировне по сотовому, у неё дрожал голос. Мы разговаривали... тридцать пять лет спустя. Уже не было на земле моей мамы, не было библиотеки, но ещё оставались книги, общая память и любовь к родине.
– Очень хочется собрать островитян и провести встречу. Но нет ни одной площадки для этого. Сходить в бывший поселковый совет... Думаю – бесполезно. – Я тихонько жаловалась. Но в ответ услышала неожиданное:
– Эльвира! Мы проведём встречу. Помещение будет – обещаю.
Единство мира не подлежало сомнению, и формула «Внешнее равно Внутреннему» показалась не просто красивой фразой.
И вот мы на острове. Вдали, через бухту, серая многоэтажка, возводимая к саммиту, кажется нелепо торчащей над плавным сопочным рельефом, напоминая зуб, вставленный не в ту часть тела... Со мной трое. Владимир и Алексей Тыцких, жена Алексея Оля. Хозяева подхватили нас вместе с книгами у причала. Накрапывал дождь, как мне казалось, угрожавший встрече, но уже в микроавтобусе подпрыгнула от радости, увидев одноклассницу Лену Ялынную (ныне Подосинникову), её отца Владимира Александровича и дочку Олесю с гитарой.
…Всей компанией поднялись на второй этаж подстанции. Подоконники небольшой комнаты обжиты цветами в горшочках. И на столе в вазочке тоже цветы. На стене – старинные часы, давно отбившие последнюю минуту прошлой жизни, на шкафу – фотография, с которой смотрит в светлое будущее большой коллектив улыбающихся советских энергетиков.
ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ ЦЕЛУЮ ЖИЗНЬ
Пора начинать, Владимир Михайлович посматривает вопросительно, но мне хочется дождаться ещё одного человека. Юрий Устинов мчит на своей машине с другого конца острова, со строящихся объектов грядущего саммита,мчит по окружной дороге, разбитой камазами и дождём, чувствуя себя виноватым за опоздание. Я знаю, сейчас сюда войдёт солидный дядя, строительный инженер с военным уклоном, немаленький, кажется, начальник, но для меня – курносый мальчишка из детства, дружок по детскому садику, одноклассник, сын замечательного человека, дружившего с нашей семьёй – Геннадия Григорьевича Устинова, в те времена мастера электроучастка двадцать пятой электросети. Мне довелось учить обоих сыновей Юрия, в лицах и манерах которых природа игриво перемешала много знакомых мне черт.
Войдя, он неслышно, но фундаментально присел на низкой деревянной лавочке, и мне показалось, что память его отыскивает во мне ту стеснительную худенькую девчонку, которая наряжалась на Новый год накрахмаленной белой снежинкой со стеклянными бусами, когда он, Юрка, был смешным длинноухим зайцем. Я вспоминала свои школьные доклады, в том числе по мотивамбрежневских «Малой земли», «Целины» и «Возрождения», заседания школьной комсомольской организации, на которых старшие партийные товарищи пытались выработать в моей лирической натуре руководящие качества, инезабываемые репетиции хора, когда я честно тянула ни первым, ни вторым, а сама по себе, потому что не имела никакого музыкального слуха, а такжезанятия танцами под баян всегда охрипшей Тамары ВасильевныЖариковой, украинскую польку и самодельный венок с цветными атласными лентами... Советская Школа, которую сегодня хладнокровно добивают функционеры, обеспечивала мою полную востребованность школьным социумом и делала детство совершенно счастливым.
Думаю, это самое детство, в котором было главное – гордость за страну и вера, что ты ей нужен – не даёт совершить предательства и подвигает моё живое благодарное сердце помнить, пока есть силы, и даже браться за перо, при наличии в стране писателей, чтобы как-то уравновесить тяжесть размножающейся циничности и пошлости, заявляющей о неизбежности наступивших в стране системных преобразований, в то время как главным результатом этих преобразований стало отчуждение народнойсобственности от народа.
...Идёт не первая на моём веку встреча. Но я точно знаю, эта встреча – особенная. У меня раздвоение личности: я гость и хозяйка одновременно. Моя растерянность прячется за улыбку, я словно здесь и не здесь... Лица уводят в прошлое, а гость из Норильска Алексей Тыцких красивым низким голосом бывалого журналиста возвращает на землю. Но вот в его руках маленькая поэтическая книжка «Потерявши плачем», и я снова теряю равновесие души:
Есть ощущение причала
в природе, в вас и ваших снах,
когда уже откочевала
та несравненная весна.
Уже отщебетало лето,
уже отпадали листы,
уже готовыполпланеты
одеться в белые холсты.
Но вам чего-то не хватает,
и стоит чуть прикрыть глаза,
вдруг кажется –
снежинка тает,
а это катится слеза.
...За окном подрагивает в дожде июньский лес. Лес, который знает моего деда, отца и меня. Сжимая в руках свою первую документальную книгу, представляю отчёт о проделанной за жизнь работе и держу самый сложный на свете экзамен – экзамен на верность родной земле и детству.
Похоже, экзамен принимается. Мои друзья улыбаются, хлопают, покупают горы книжек. А потом выясняется, что они изначально талантливы: пишут стихи, эссе, музыку, играют на гитаре и поют, сооружают рукотворные чудеса из ракушек, улиток, морских ежей и занимаются компьютерным дизайном. Чуть позже узнала: капитан второго ранга в отставке Владимир Александрович Ялынный – удивительный рассказчик. Рассказ о его приключениях в отсеках военного корабля, куда он прибыл почти мальчишкой для несения срочной службы, сопровождался хохотом. Его внучка Олеся, студентка четвёртого курса ДВФУ факультета «Финансы и кредит» исполнила под гитару мамину песню. Мама и папа Олеси Елена и Александр Подосинниковы – мои школьные сотоварищи. Гоняя с ними по острову на велосипеде, я не знала, что они симпатизируют друг другу настолько, что не расстанутся потом никогда. Елене и Олесе от Владимира Александровича достались в наследство густые рыжеватые волосы, похожие на пружинки. Пока длится песня, Владимир Михайлович берёт на прицел фотоаппарата удивительно фактурный образ Олеси, а я в это время думаю о человеке, благодаря которому наша встреча стала возможной.
ОТ ЧЕМОЛГАНА ДО ВЛАДИВОСТОКА
В родительский день родители четырёхлетней Ани засобирались в Узун-Агач на кладбище.
– Я тоже хочу, – захныкала девочка.
Жили они тогда в Чемолгане, что в тридцати километрах от кладбища. За окном плыла весенняя слякоть, и оставить ребёнка дома было самым разумным. Но Аня не унималась, и родители сдались. Она терпеливо натягивала чулки, надевала лёгонькие красные ботинки, что были поновее, и тонкое демисезонное пальтишко. На голову девочки мама повязала платок, который почему-то всё время развязывался. Шнурки развязывались тоже, а чулки ползли к ботинкам. Но Аня жила ожиданием...
Над холмом казахстанского кладбища, стоящего в самом центре урочища, над крестами и могилами, на высоком сером постаменте распростёр могучие крылья огромный бронзовый орёл.
– Памятник русскому генералу Колпаковскому, который принимал активное участие в завоевании Россией Средней Азии, – зачем-то пояснял девочке отец.
В генералах она тогда не разбиралась, и в географии тоже. Свою фамилию выговаривала с трудом.
Вместе с родителями долго обходила могилы родственников: Доронины, Сигитовы... Кресты, звёздочки. Поминальные сладости. И холод, пробравшийся почти до сердца. Девочка начала дрожать, пряча ручонки в неглубокие карманы, но признаться родителям не решалась, тихонько брела следом. Детская память цепляла всё подряд: огромный холм в центре Узун-Агача, кусты, оградки и маленькие буквы на памятниках, за которыми – имена рода.
Тогда Аня не знала, зачем ей всё это надо. Но знает теперь. Всё, что она видела, живёт только в памяти. Ни креста ни звёздочки, ни деда ни прадеда, ни орла ни холма не оставил ей новый, независимый Казахстан...
Знает она и другое: дед её, семиреченский казак Фёдор Яковлевич Брянцев, был хозяином справным. Дом сработал собственными руками. За редкую в те времена грамотность и за справедливость имел уважение соседей, сделался урядником в своей округе. А в семье подрастали шестеро сыновей да дочка Варвара.
Только отобрали дом, отдали сельсовету. Животину и птицу тоже забрали... Ребятня постарше разбрелась по заработкам, а самого Фёдора вызвали в Москву для какого-то неведомого разбирательства. Вместе с другими раскулаченными на промежуточной станции в Самаре попарился в баньке, пообедал сытно, удивившись такому приёму начальников. Тут прослышал от земляка, что едут они на свою погибель, прямо к месту расстрела... Разбежаться бы всем врассыпную, схорониться. Но лишь Фёдор с товарищем почуяли беду и обернулись в бегство. Остальных расстреляли. Только и живым жизни не было. Вернулся-то Фёдор к семье, подымать её из нужды. И ждал каждую минуту: вот-вот придут, расстреляют. До сорока семи лет дотерпел...
Отец Анны, Владимир Брянцев,– четвёртый из сыновей Фёдора – подался на отсыпку полотна Транссиба. Двенадцатилетний мальчуган ловко правил тяжёлыми волами, тянувшими телеги с камнем. Поднабрав в мужицком труде годков, решил: обязательно выучусь. И потянулся в Москву за отъезжавшими домой московскими мальчишками. А дальше ФЗУ, ЗИС, двенадцать попыток поступить в лётную школу ДОСААФ при недостаточно крепком сердце, призыв на Тихоокеанский флот, сверхсрочная служба: Хасан, Итуруп, Зарубино и, наконец, Владивосток, где судьба приготовила встречу с Раисой Варфоломеевной Сикорской, мамой Анны.
С УРАЛА К ТИХОМУ ОКЕАНУ
Семья много переезжала, и Ане случилось родиться между Европой и Азией, в уральском селе Покровское, на родине Григория Распутина. В тот день в роддоме неожиданно пропало электричество. Так что будущая хозяйка подстанции появилась на свет при свечах. Молодую маму с дочкой Владимир Брянцев увозил в село по снегу на санях. На крутом спуске ребёнок неожиданно выпал из рук женщины в сугроб, не издав ни звука. Когда перепуганные родители подняли свёрток и заглянули внутрь, васильковые глазёнки живо блестели на розовом личике, присыпанном снегом.
Запомнить родину она не успела. Родители потянулись туда, где жили предки, и трёхлетнюю Аню привезли в Чемолган. Навсегда осталась в памяти маленькая землянка напротив богатого дома ближнего родственника, высокомерно смотревшего на прибывшую с Урала голытьбу. А ещё она помнит очень много овец племенного завода в посёлке Унгуртас и до устали работающего отца, ставшего впоследствии председателем совхоза. Отец занимает в её воспоминаниях особое место.
Однажды, когда Аня училась в девятом классе, он разрешил ей поработать в военно-учётном столе, замещая заболевшую сотрудницу. Работа у девушки делалась скоро и ловко, и она начала собой гордиться.
– Принеси-ка водички, – отец кивнул головой в сторону пустого графина на столе своего кабинета.
– Ещё чего! У тебя есть уборщица, – скривила капризные губки Аня.
Но, глянув на отца, поняла всё. И быстро наполнила графин.
Покинуть тогда родительский дом, чтобы выучиться на журналиста, она не решилась. Однако, сменив мечту на реальность вязальщицы капчагайского быткомбината, не успокоилась. Чуть позже всё же уехала к родственникам по матери на самый, что ни есть, дальний Дальний Восток.
...В три часа августовской ночи по аэропорту Владивостока поплыл густой аромат алма-атинских яблок. В руках девушки – большая металлическая корзина, наполненная доверху лимонками и грушёвками, и она щедро раздаёт их окружающим, ожидая встречи с дедом Варфоломеем Никифоровичем Сикорским. Крутит головой, отыскивает шаркающего штиблетами старика с седой окладистой бородой. Но к ней подошёл высокий щеголеватый мужчина в слегка примятом чёрном костюме, красных кедах и кепке. «Это ты, дед?..», – изумилась она.
Уснув в пять утра, в семь удивилась снова – её будили.
– Ты чего, дед?..
– Как чего, ты разве спать приехала? Работы много.
После смерти деда родственники рассказали, будто он прятал на Пятом ключе Константина Суханова.
На Русском острове проживал в те годы Леонид Варфоломеевич Сикорский, родной дядя Анны, приятель моего отца, нередко попадавший в шутливые отцовские байки. Дом дяди и стал первым приютом Анны на острове. Постепенно прирастая к этой земле и к людям, она осталась здесь навсегда. И в моём детстве тоже.
КНИГА СПАСАЕТ, БИБЛИОТЕКА СНИТСЯ
Сегодня я узнала её заново, убедившись, что щедрость и отзывчивость творятся в сердце сильного человека бедой и страданием, приобретаются потерями. Однажды в компании она запела красивым низким голосом до боли знакомые песни – русские, украинские. И вдруг – казахские. Владимир Михайлович удивился: не фрагменты – ползапева и припев, а полностью, от начала до конца. А потом открылась в протяжном взволнованном разговоре…
Пришёл чёрный день: она оказалась одна с двумя маленькими детьми, обессилив от отчаяния и страха перед будущим. Но взяла себя в руки, распрямилась по-бабьи гордо и, вспомнив Николая Островского, знаменитую его книгу «Как закалялась сталь», строго сказала себе: буду работать на трёх работах, а детей подыму! Она по сей день благодарна писателю и не смущается этим, а недоумевает из-за того, что Островский для иных многих стал символом «совкового» времени и «вышел из моды». Разве могут выйти из моды устремлённость человеческого сердца, сила духа, жажда жизни?
Павка Корчагин спас её, по крайней мере, ещё один раз. Был зимний день, она стояла с детьми на безлюдной лесной дороге в ожидании какой-нибудь попутки. Тайга нависала заснеженными лапами над всем, что сдалось и слегло в зимнюю неподвижность, а живому, дышащему, нуждавшемуся в тепле миру не было спуску от погибельного мороза. Дочка спала на руках, завернутая в одеяла, и пока не ведала надвигающегося холода. А вот сынишка начал похныкивать, сжимая в рукавичках кулаки и непрерывно переминаясь с ноги на ногу. На его ресницах заблестели маленькие колючие льдинки.
– Ты потопай, потопай ногами, – советовала Анна, пытаясь растереть одной рукой его начинающие белеть щёки.
Она почему-то опять вспомнила Островского, вспомнила конкретный эпизод из его книги: о строительстве железной дороги под Бояркой. И молча шагнула в сугроб за обочину. Одной рукой стала ломать еловые ветки, волоком собирая их в кучу. Мальчонка побрёл по глубокому снегу следом, подхватывая веточки потоньше. Вскоре жаркий трескучий огонь заиграл в костре, отражаясь в повеселевших детских глазах.
Сегодня она без всякого пафоса признаёт спасительную роль романа в своей судьбе.
Библиотекой Анна бредила с детства. Ей нравилась атмосфера книжного царства и тайны, сокрытой на страницахв красивых потёртых переплётах. Уж эту-то мечту она не упустит. Будет ездить с ребятишками в Уссурийск, учась в культпросветучилище на библиотечном отделении.
Анна Владимировна Пикалёва, в прошлом Брянцева, хранит в памяти многих своих читателей. Однажды, вымыв пол в книгохранилище, пока дочурка спала в коляске между полками, обернулась и увидела крадущегося в белых носках навстречу книжкам Павла Тихоновича Колесникова.
– Вы что!?
– Как что?.. Я твой труд уважаю. А вот ты подбери-ка мне книжек.
– Каких?
– Да про любовь, конечно!
Тринадцатилетний Володя Малачевский ездил на КЭТ с улицы Амурской и часами просиживал в библиотеке, частенько помогая в ремонте зачитанных книг. Дорога от дома неблизкая. Но мать, награждённая Медалью Материнства, видимо, знала: без книги Человек не вырастет.
Алёша Кузнецов попросил однажды «Дюму про Дантарьяна».
– Фамилия Дюма не склоняется, а героя его романа вообще-то зовут д`Артаньян, – поправила Анна Владимировна и тут же нашла роман. Она любила посоветовать каждому зашедшему что-нибудь для души и на любой вкус и даже на любую погоду. Главное, чтобы люди хотели читать. А уж хранить книги она умела как никто другой. И сейчас тоже умеет. Раз в год ей обязательно снится библиотека, Чебурашка с книгой на плакате, нарисованном знакомым мичманом, и большая банка с клеем ПВА, принесённая морскими офицерами-читателями для ремонта потрёпанных томов.
А ещё она хранит на подстанции фотографии разных лет и аккуратныезаписи событий, происходивших на КЭТе. Я поняла – есть мечта написать о коллективе, когда-то большом, дружном, с его юбилеями, субботниками и рядовыми буднями. Она водила меня среди огромных гудящих трансформаторов, и я слышала, как трудится сердце подстанции. К этому сердцу сегодня прислушиваются только двое: Анна Владимировна и её сменщица Людмила Ивановна Гамолина – весь оставшийся коллектив. Думаю, Анна непременно напишет. Особенно теперь, когда мы встретились.
ВСЕ ЛЮСЬКИ РУССКОГО ОСТРОВА
Среди фотографий была одна удивительная: на обычном диване в обычной квартире – компания из трёх человек, на коленях одного из них спокойно лежит молодая дикая козочка. Тонконогую очаровашку отбил у собак в лесу племянник Анны Матвей.
– Тётя Аня, вы всем помогаете, возьмите её себе, а то пропадёт.
Тётя Аня взяла. Назвала Люськой и стала откармливать капусткой. Коза получилась статная, малышня из детского сада приходила с воспитателями поглазеть на приёмыша да заодно на петухов, кур, индоуток, гуляющих по закрытой территории. Только характер у Люськи случился трудный. Взрослых и собак к себе не подпускала, лишь детишкам дозволялось подойти близко и даже повиснуть, обняв за шею. Гуляла коза без привязи, зимой с удовольствием пряталась в заготовленный для неё стожок. Два года прожила под боком подстанции. А потом рванула в лес. Видели её и лесник Иван, и соседка, искавшая в лесу потерявшуюся кошку Люську. Вместо тёзки на зов вышла коза, поглядела и пошла восвояси.
Бродила и Анна по лесам, искала встречи. Шевельнулись однажды кусты у тропы, затрещали ветки. Доброе это было время на острове, когда непуганый зверь мог ещё появиться перед человеком и оглядеть его хозяйским взглядом. Словно вырос перед Анной олень, дыша выразительными влажными ноздрями, сделал пару поклонов, а потом вознёс гордо ветвистые рога и замер, глядя на женщину. Что думал незнакомец, кто ж его знает. Встречал ли Люську – и о том неведомо. У Анны громко билось сердце, заходилось от изумления и радости. Если такие красавцы ходят по лесам, знать, и Люська где-то гарцует. Травы на сопках вокруг много... Минут пятнадцать смотрели они друг на друга в летнем вечернем мареве и разошлись, насмотревшись.
Не ходят сегодня олени по острову... Иногда удаётся встретить на снегу следы от козьих копытц, а то найдёшь козью шкурку вблизи человеческого жилья. Змеи и птицы совершают великое переселение из бухты Аякс подальше от стройки, в нетронутые пока уголки. Поневоле вспоминаю строки:
И взошли на травах камни.
Это город мой родимый.
Закрывает облака мне.
Он густой. Непроходимый.
В нём дубрава не растёт.
Тигра нет и сокола.
Да и солнышко идёт
мимо. Около...
Это я о Владивостоке когда-то написала. Очень не хочется, чтобы на острове случилось то же самое. Смотрю тревожно в родные сопки из города и срываюсь вдруг с места, мчусь на остров. Отогреюсь встречей, красивой песней, добрыми воспоминаниями на подстанции… Иду к Анне. Я ещё далеко, но собачий лай разливается на всю округу, сообщает обо мне. На цепи в углу за воротами маленькая хозяйка двора – тоже приёмыш и тоже почему-то Люська. Такая досталась, с таким именем. Но Анна зовёт её Люси.
г. Владивосток