Марина Ивановна ЦВЕТАЕВА
1892–1941
В цикле «Маяковскому» (1930) концепт газета служит у Марины Цветаевой созданию образа великого поэта эпохи, трагический уход которого отражен в печати:
Литературная 1 – не в ней
Суть, а вот – кровь пролейте!
Выходит каждые семь дней.
Ушедший – раз в столетье
Приходит. Сбит передовой
Боец. Каких, столица,
Еще тебе вестей, какой
Еще – передовицы?2
«Литературная – не в ней…»
Первая строка стихотворения вспоминает «Литературную газету», экстренный выпуск которой от 17 апреля 1930 года был весь посвящен Маяковскому. Этот факт не мешает Цветаевой видеть в «Литературной газете» оппозицию творческой сути поэта, ибо «не в ней Суть». Это противопоставление выражено и во времени. У газеты, которая называется «литературной», и у поэта разные периоды появления в свете: она «выходит каждые семь дней», а такие, как Маяковский, появляются «раз в столетье». Значит, и ценность их прихода несопоставима. Поэтому для столицы не может быть других более важных и значимых вестей, не могут газеты выйти с более актуальными и насущными передовицами. Однако никакие газетные сообщения не дают возможности примириться с той трагедией, которая попала на страницы газет, тем более, когда в некоторых ей уделили место только на второй странице:
<…> Эх кровь-твоя-кровца!
Как с новью примириться,
-----
1. Здесь и далее в цитируемых текстах курсив М.И. Цветаевой. – С.А., С.В.
2. Цветаева М.И. «Литературная – не в ней…»// Цветаева М.И. Стихотворения и поэмы. – Л.: Сов. писатель, 1990. С. 405. Далее произведения М.И. Цветаевой цитируются по этому изданию с указанием страницы в тексте.
[59]
Раз первого ее бойца
Кровь — на второй странице
(Известий.) [405]
Третье стихотворение цикла «В сапогах, подкованных железом…» открывается эпиграфом из однодневной газеты «Владимир Маяковский» от 24 апреля 1930 года: «В гробу, в обыкновенном темном костюме, в устойчивых, грубых ботинках, подбитых железом, лежит величайший поэт революции». («Однодневная газета», 24 апреля 1930 г.)»
[405]
В стихотворении Цветаевой «ботинки, подбитые железом», становятся сапогами, которые представлены как главная отличительная деталь, характеризующая жизнь и творчество великого поэта:
В сапогах, подкованных железом,
В сапогах, в которых гору брал –
Никаким обходом ни объездом
Не доставшийся бы перевал –
………………………………………
В сапогах – двустопная жилплощадь,
Чтоб не вмешивался жилотдел –
В сапогах, в которых, понаморщась,
Гору нес – и брал – и клял – и пел –
В сапогах и до и без отказу
По невспаханностям Октября,
В сапогах – почти что водолаза:
Пехотинца, чище ж говоря:
В сапогах великого похода,
На донбассовских, небось, гвоздях.
Гору горя своего народа
Стапятидесяти (Госиздат)
Миллионного...
………………………………………
Так вот в этих — про его Рольс-Ройсы
Говорок еще не приутих –
Мертвый пионерам крикнул: Стройся!
В сапогах — свидетельствующих. [405–406]
Заменив газетную деталь на еще более приземленную и даже грубую, Цветаева делает ее лейтмотивом образа поэта, который брал любую
[60]
гору, не зная обходов и объездов, и даже эту гору нес. В этих «цветаевских» сапогах поэт «и клял – и пел», и шел «по невспаханностям Октября». Для нее – это сапоги «великого похода», в которых он познавал и отражал «гору горя своего народа», поэтому именно они есть лучшее свидетельство того, каким был поэт Владимир Маяковский.
Использование газетных эпиграфов обычно связано у Цветаевой с обращением к событиям, о которых она могла узнать только из средств массовой информации. Так стихотворение «Один офицер» (1938–1939) из цикла «Стихи Чехии» (1938–1939) открывается эпиграфом «Из сентябрьских газет 1938 г.», сообщавших о том, как чешский офицер в Судетах, «оставив солдат в лесу, вышел на дорогу и стал стрелять в подходящих немцев». «Конец его», как сказано в эпиграфе, «неизвестен». [459] Само стихотворение разворачивает это газетное сообщение, наполняет его выразительными деталями и подробностями, самая выразительная из которых:
<…> Выстрела треск.
Треснул – весь лес!
Лес: рукоплеск!
Весь – рукоплеск!
Пока пулями в немца хлещет –
Целый лес ему рукоплещет!... [461]
Газетное сообщение, выстроенное в лирический сюжет, дает возможность сделать принципиально важный для поэтессы вывод:
Значит – страна
Так не сдана,
Значит – война
Все же – была! [461]
Сами газеты при этом у Марины Цветаевой не получают скольконибудь положительной характеристики. Главная их отрицательная роль заключается в том, что они не просто противостоят творчеству, они мешают его восприятию. В знаковом для творчества периода эмиграции стихотворении «Тоска по Родине! Давно…» (1934) непонимающие творчество поэтессы – это «читатели газетных тонн»:
<…> Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично – на каком
[61]
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен...)
Двадцатого столетья – он,
А я – до всякого столетья!... [461]
Концепт газета в этом стихотворении наполнен значением невероятной тяжести. Не понимающий поэтессу читатель не способен к такому пониманию потому, что приучен глотать «газетные тонны» новостей, событий, былей и небылиц, доить их для того, чтобы узнать очередные сплетни. Он, этот читатель – продукт современной цивилизации, «двадцатого столетья», а творческий человек, поэт не замкнут только в своем времени, он – «до всякого столетья».
Газета предстает как абсолютно отрицательное и даже отвратное явление в стихотворении «Читатели газет» (1935). Уже в первой строфе люди в метро, в «подземном змее», где «каждый – со своей газетой», определены, как больные заразной болезнью – «со своей экземой».
У каждого из них – «жвачный тик»:
Жеватели мастик,
Читатели газет. [448]
В видении поэтессы, газета стирает возрастные различия и индивидуальные черты лица, поэтому нельзя разобрать, кто читает газету: старик, атлет, солдат, у каждого вместо лица – «газетный лист», которым «весь Париж с лба до пупа одет». Лирический герой не может оставаться сторонним наблюдателем и призывает девушку бросить газетное чтиво, чтобы не родить «читателя газет». И эта реплика свидетельствует о том, что газета понимается уже в качестве некоего существа, способного к продолжению рода «читателей газет».
Очень выразительно, в метких и емких деталях в стихотворении передано содержание, которым наполнены газеты:
<…> Кача – «живет с сестрой» –
ются – «убил отца!» –
Качаются – тщетой
Накачиваются.
Что для таких господ –
Закат или рассвет?
Глотатели пустот,
Читатели газет!
[62]
Газет – читай: клевет,
Газет – читай: растрат.
Что ни столбец – навет,
Что ни абзац – отврат... [448–449]
Накачавшийся «тщетой» читатель газет уже не способен увидеть «закат или рассвет», его более интересуют клевета, растраты, наветы, отвратные истории о том, как кто-то «живет с сестрой» или «убил отца», то есть то, чем в первую очередь заполнены столбцы и абзацы газетного листа. То, что сегодня стало содержанием газет, приводит лирического героя к убеждению в том, что
… Гуттенбергов пресс
Страшней, чем Шварцев прах! [449]
Изобретение печатного станка оказывается страшнее, чем изобретение пороха, который предназначен, прежде всего, для убийства. Значит, газета, как результат изобретения печатного станка, это – орудие убийства, только еще более мощное, чем те орудия убийства, в которых используется порох. Поэтому:
Уж лучше на погост, —
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост,
Читателей газет! [449]
Особую выразительность образу придает рефрен, в котором каждый раз изменяется первая строка, каждый раз наполняющая его новым смыслом, новым видением «читателей газет». Поочередно они выступают у Цветаевой как «жеватели мастик», «глотатели пустот», «хвататели минут» и «чесатели корост». Самой Марине Цветаевой этот рефрен виделся едва ли не самой ценной частью стихотворения, в период работы над которым она записала в черновой тетради: «Дай Бог – Читателей газет! Влезаю с отвращением – как в то самое 6 час. метро, ибо знаю, как буду биться и отчаиваться. Но refrain настолько хорош, что стоит…» [747] Все связанное с газетами и их читателями было для поэтессы настолько неприятным, что даже само вхождение в тему, «влезание» в работу вызывало отвращение.
Особое неприятие вызывают у поэтессы те, кто делает газеты. Это они гноят наших сыновей «во цвете лет», они ежедневно совершают кровосмесительный грех:
[63]
<…> Кто наших сыновей
Гноит во цвете лет?
Смесители кровей,
Писатели газет!
Вот, други, – и куда
Сильней, чем в сих строках! –
Что думаю, когда
С рукописью в руках
Стою перед лицом
– Пустее места – нет! –
Так значит – нелицом
Редактора газетной нечисти. [449]
Именно «писатели газет» – настоящие враги творческого человека. Они, эти представители «газетной нечисти», которые не имеют лица и которые давно являют собой пустое место («пустее места – нет!»), но от них зависит судьба очередной рукописи поэта.
В таком незавидном, абсолютно неприглядном виде выглядит концепт газета в лирике Марины Цветаевой.
[64]