Лев Николаевич ТОЛСТОЙ
1828-1910
Средства массовой информации в творчестве Льва Толстого выполняют пусть и не ведущую, но существенную роль в характеристике и окружающего мира, и человека в этом мире.
В «Севастопольских рассказах» отмечаются единичные упоминания прессы, которая представлена только газетой. Однако каждое появление газеты в тексте имеет принципиально важное значение для смыслового ядра повествования. В рассказе «Севастополь в мае» (1855) один из героев, пехотный офицер Михайлов, идя по городу, думает
0 только что полученной весточке, вспоминая «одно место письма, в котором товарищ пишет:
«Когда приносят нам «Инвалид», то Пупка1 (так отставной улан называл жену свою) бросается опрометью в переднюю, хватает газеты и бежит с ними на эс в беседку, в гостиную (в которой, помнишь, как славно мы проводили с тобой зимние вечера, когда полк стоял у нас в городе), и с таким жаром читает ваши геройские подвиги, что ты себе представить не можешь. Она часто про тебя говорит: «Вот Михайлов, — говорит она, — так это душка человек, я готова расцеловать его, когда увижу, — он сражается на бастионах и непременно получит Георгиевский крест, и про него в газетах напишут», и т. д., и т. д., так что я решительно начинаю ревновать к тебе».2
«Инвалид» — так в разговорной речи кратко называли «Русский инвалид» — официальную газету, в которой печатались военные сообщения.
Само упоминание газеты есть свидетельство того, как в провинции относятся к прессе, которая является единственным источником достоверной информации о том, как идет война. Любое газетное сообщение знакомыми воюющего офицера воспринимается как информация лично о нем, о его подвигах. Героиня, упоминаемая в письме,
------
1 Курсив в процитированном отрывке Л.Н. Толстого — С.А., С.В.
2 Толстой Л.Н. Севастополь в мае // Толстой Л.Н. Собр. соч. В 12-ти т. Т. 2. М., Худож. лит., 1973. С. 103. Далее произведения Л.Н. Толстого цитируются по этому изданию с указанием тома и страницы в тексте.
[132]
«читает ваши геройские подвиги», и совсем не обязательно, чтобы газета писала о подвигах именно офицера Михайлова, тем более что про него еще только когда-то в будущем «в газетах напишут».
Офицер вспоминает и другой эпизод письма, в котором его адресант сетует на то, что к ним в провинцию «газеты доходят ужасно поздно, а хотя изустных новостей и много, не всем можно верить». [II, 103] Среди этих «изустных новостей» он перечисляет некоторые, явно недостоверные, а то и нелепые. В глазах читающих газеты эти новости проигрывают газетным сообщениям. Значит, даже провинциальные жители благодаря прессе научились отличать достоверные сведения от слухов и сплетен, научились отличать правду от вымысла. Такое замечание тем более важно, потому что автор принципиально настаивает: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда». [II, 143] А пресса в рассказе выступает одним из проводников, источников правды о воюющем человеке.
В рассказе «Севастополь в августе 1855 года» (1856) есть офицер, «он жил в одной из наших губерний, в которых есть кадетские корпуса, и имел прекрасное покойное место, но, читая в газетах и частных письмах о делах севастопольских героев, своих прежних товарищей, он вдруг возгорелся честолюбием и еще более — патриотизмом». [II, 153]
Концепт газета, наряду с частными письмами, выступает в данном случае в качестве причины, по которой в герое проснулось честолюбие и чувство патриотизма: «Он пожертвовал этому чувству весьма многим — и обжитым местом, и квартеркой с мягкой мебелью, заведенной осьмилетним старанием, и знакомствами, и надеждами на богатую женитьбу, — он бросил все и подал еще в феврале в действующую армию, мечтая о бессмертном венке славы и генеральских эполетах». [II, 153] Это может быть свидетельством того, что уже к середине 50-х годов XIX века российская пресса обладала возможностями так писать о происходящих событиях, чтобы не только информировать об их сущности, но и пробуждать желание непосредственно участвовать в этих событиях, жертвовать во имя Отечества собственным благополучием.
Другое дело, что в данном конкретном случае увлеченность газетными сообщениями имела и другой результат. Получая информацию о войне из прессы и частных писем, офицер, еще только двигаясь по направлению к ней, стал «жесточайшим трусом». Он не сразу попал «прямо на бастионы», и то, что видел и слышал в тылу, сделало его трусом, поэтому воскресить его энтузиазм было трудно.
[133]
В романе «Анна Каренина» (1875—1877) средства массовой информации, и в первую очередь газеты, для многих героев являются ежедневной потребностью. Степан Аркадьевич Облонский, к примеру, независимо оттого, что происходит в его доме, а это самое начало романа, когда, как известно, «все смешалось в доме Облонских», начинает день с того, что читает письма, просматривает бумаги из присутствия и обязательного читает «еще сырую утреннюю газету». Но для Толстого такая деталь выходит за рамки рассказа о распорядке дня, она дает писателю возможность расширить характеристику героя, о котором у читателя уже стало складываться определенное мнение: «Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. И, несмотря на то, что ни наука, ни искусство, ни политика, собственно, не интересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем незаметно изменялись». [YIII, 13]
Газетные предпочтения героя позволяют отметить и его приверженность определенным политическим взглядам, и определить его место в русском обществе среди большинства. Стива Облонский предстает и в качестве человека, не склонного менять свои взгляды и симпатии. Газета выступает в качестве того, что предлагает определенное направление, какие-то сложившиеся взгляды, а герою остается только ими воспользоваться: «Степан Аркадьич не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы или сюртука, а брал те, которые носят. А иметь взгляды ему, жившему в известном обществе, при потребности некоторой деятельности мысли, развивающейся обыкновенно в лета зрелости, было так же необходимо, как иметь шляпу». [YIII, 13]
Либеральное направление, представляемое газетой, было наиболее близким его образу жизни. Либеральная партия уверяла, что в России жить скверно, а у него и в самом деле постоянно не хватало денег. По утверждению той же либеральной партии, «брак есть отжившее учреждение», но ведь и герою «семейная жизнь доставляла мало удовольствия», отчего он вынужден постоянно лгать и притворяться. Идеология либерального направления считала, что «религия есть только узда для варварской части населения». Стива Облонский это хорошо понимал, так как «не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна
[134]
и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить было бы очень весело».
Герой любил свою газету, в том числе и за то, что она в достаточной степени представляла либеральное направление. Это направление, по замечанию автора, как и газета, «сделалось привычкой Степана Аркадьича, и он любил свою газету, как сигару после обеда, за легкий туман, который она производила в его голове». [YIII, 13—14]
Не без иронии, но в этом замечании Лев Толстой говорит о том эффекте («легкий туман. в голове»), который могут производить газеты в головах определенной категории своих читателей. Этот эффект для писателя сравним с наркологическим воздействием.
Писатель не склонен ставить знак равенства между либеральностью газет и той, которая может быть у человека буквально «в крови». Рассказывая о том, что Степан Аркадьич пользовался любовью и уважением сослуживцев по присутственному месту, писатель замечает, что одна из причин этому состояла «в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были». [YIII, 22]
Такое замечание, если и не противопоставляет либеральность прессы и либерализм героя, то, как минимум, возвышает последнего над тем большинством, которому он принадлежит.
Утро, с которого начинается повествование в романе «Анна Каренина», Степан Аркадьич начинал традиционно со своей газетой, а писатель, пусть и обзорно, рассказывает о том, чем была занята либеральная пресса в этот, во многом примечательный для героев романа день: «<...> Он прочел руководящую статью, в которой объяснялось, что в наше время совершенно напрасно поднимается вопль о том, будто бы радикализм угрожает поглотить все консервативные элементы и будто бы правительство обязано принять меры для подавления революционной гидры, что, напротив, «по нашему мнению, опасность лежит не в мнимой революционной гидре, а в упорстве традиционности, тормозящей прогресс», и т. д. Он прочел и другую статью, финансовую, в которой упоминалось о Бентаме и Милле и подпускались тонкие шпильки министерству. Со свойственною ему быстротою соображения он понимал значение всякой шпильки: от кого и на кого и по какому случаю она была направлена, и это, как всегда, доставляло ему некоторое удовольствие. Он прочел и о том, что граф Бейст, как слышно, проехал в Висбаден, и о том, что нет более седых волос, и о
[135]
продаже легкой кареты, и предложение молодой особы; но эти сведения не доставляли ему, как прежде, тихого, иронического удовольствия». [YIII, 14]
Главное, конечно, в том, что семейные проблемы не дают герою в полной мере ощутить удовольствие от чтения любимой газеты, однако и тематика одного газетного номера дает вполне содержательное представление о либеральной печати. Возможность «спокойно читать газету» наряду с возможностью пить кофе по утрам является для героя свидетельством мира и гармонии в семье, которых он был лишен в описываемое утро.
По мнению исследователей творчества Льва Толстого (Э.Г. Бабаев), Облонский читал газету А.А. Краевского «Голос» (1863—1883), представлявшую либеральное чиновничество России и считавшуюся «барометром общественного мнения». Мысль об «упорстве традиционности, тормозящей прогресс» высказывалась в газете неоднократно, в частности, в номере от 21 января 1873 года. В этом же номере писалось о «пугливых охранителях», которым всюду «мерещится «красный призрак». или гидра об 18 тысячах головах». Возможно, что Лев Толстой в данной сцене дал описание именно этого номера.
В газете, которую читает Стива Облонский, упоминается граф Бейст — Фридрих Фердинанд фон Бейст (1809—1886) — канцлер Австро-Венгрии, политический противник Бисмарка. Имя этого политического деятеля постоянно упоминается в периодической печати начала 1870-х годов.
Периодическая печать выступает в качестве составляющей жизненного распорядка и потребности не только у человека, живущего в столице. Приехавший в деревню к Константину Левину Сергей Иванович Кознышев в обязательном порядке просматривает «полученные с почты газеты и журналы». [YIII, 275] Другое дело, что живущий в деревне делает это не утром, перед отъездом в присутственное место, как, к примеру, тот же Стива Облонский, а в послеобеденное время.
О том, что газета является и для деревенского жителя обязательным элементом его жизненного уклада, свидетельствует и такая, на первый взгляд, малозначительная деталь. Описывая происходящее в дачном доме, который собирается покинуть Анна Аркадьевна, писатель замечает: «По всем комнатам дачного дома ходили дворники, садовники и лакеи, вынося вещи. Шкафы и комоды были раскрыты; два раза бегали в лавочку за бечевками; по полу валялась газетная бумага <...>» [YIII, 313] Эта деталь является показателем того, что газеты и в
[136]
условиях деревни появлялись в жизни человека не от случая к случаю, а систематически, что приводило к их накапливанию даже в условиях дачной жизни.
Журнал в романе Толстого выступает почти исключительно в качестве источника научной информации. Приехавший из деревни Константин Левин в доме своего брата становится свидетелем разъяснения недоразумения по одному из философских вопросов между братом и профессором философии, приехавшим из Харькова. Герой был в курсе сущности вопроса и объясняется это просто: «Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум». [YIII, 14]
В связи с этим героем концепт периодическая печать в романе наполняется и другим принципиально важным содержанием. Она отражает настроения обеспокоенности за судьбу русского народа, в первую очередь крестьянства, после реформы 1861 года. Брат Николай в разговоре с Константином Левиным упрекает его и Сергея Ивановича Кознышева в том, что они оба не желают, чтобы крестьян вывели из рабства. Доказательством тому для него служит статья Сергея Ивановича. Николай Левин считает, что эта статья есть свидетельство их «аристократических воззрений» на существующее социальное зло. Самой статьи в тексте романа нет даже в кратком изложении, но зато есть оценка, которую дает ей Николай Левин: «<.> Это такой вздор, такое вранье, такое самообманыванье. Что может писать о справедливости человек, который ее не знает?...
<.> Многим статья эта недоступна, то есть выше их. Но я, другое дело, я вижу насквозь его мысли и знаю, почему это слабо». [YIII, 99]
По всей вероятности, спор между братьями не представляется автору принципиальным, тем более что одной из его причин названа раздражительность Николая, вызванная его нездоровьем. Сама статья, данная только в одной, и при том отрицательной оценке, также не представляется писателю достойной внимания.
Газета в романе «Анна Каренина» может выступать в качестве элемента самопрезентации персонажей. Так в доме княгини Бетси двери открывал «тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания про
[137]
хожих, за стеклянною дверью газеты». [YIII, 144] Прохожие, видевшие за стеклянной дверью читающего газеты швейцара, должны были понимать, с кем они имеют дело, они должны были знать, что открывающий двери, не какой-нибудь деревенский неуч, а грамотный человек, находящийся в курсе всех последних событий.
Среди представителей света в романе также есть персонажи, которые относятся к периодической печати как в возможности представить себя окружающим. К примеру, Константин Левин осматривает кабинет уездного предводителя дворянства: «Кабинет Свияжского была огромная комната, обставленная шкафами с книгами и с двумя столами — одним массивным письменным, стоявшим посередине комнаты, и другим круглым, уложенным, звездою вокруг лампы, на разных языках последними нумерами газет и журналов <.>». [YIII, 359]
Уложенные «звездою» последние номера газет и журналов, скорее всего, подчеркивают стремление героя придавать эстетически приятный вид окружающему его пространству, нежели о том, что в этом кабинете читают газеты и журналы «на разных языках», однако такое впечатление обманчиво. В последующем повествовании и выясняется, что с содержанием имеющейся периодической печати хозяин кабинета все-таки знаком. Заметив, что Левин держит в руках журнал, Свияжский обращает его внимание на то, что в нем есть «очень интересная статья. Оказывается, — прибавил он с веселым оживлением, — что главным виновником раздела Польши был совсем не Фридрих. Оказывается...» [YIII, 360]
Когда Свияжский рассказывает о новых и важных открытиях, о которых тот узнал из журнальной статьи, Левин никак не может понять, почему этому человеку так интересен раздел Польши, интересен более, нежели проблемы современного ведения хозяйства: «Когда Сви-яжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего не было. Было только интересно то, что «оказывалось». Но Свияж-ский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно». [YIII, 360]
В представлении Константина Левина (этой же точки зрения придерживается и писатель), получаемая из периодической печати информация имеет смысл и интересна только тогда, когда ее можно использовать в своей практической деятельности. К примеру, для помещика такой информацией должна быть, прежде всего та, которая способствует наилучшему, результативному ведению хозяйства, улучшению жизни человека, который трудится на земле, его просвещению
[138]
и образованию. Об этом красноречиво свидетельствует продолжение разговора между Свияжским и Левиным.
В этом разговоре есть еще один примечательный эпизод, свидетельствующий о том, как публикации в периодических изданиях воспринимаются грамотными людьми, живущими в провинции. Слушая рассуждения Левина о том, что улучшить жизнь народа можно образованием, школами, Свияжский замечает: «Ну, в этом вы по крайней мере сходитесь со Спенсером, которого вы так не любите; он говорит тоже, что образование может быть следствием большего благосостояния и удобства жизни, частых омовений, как он говорит, но не умения читать и считать...» [YIII, 361]
Перевод статьи английского философа Герберта Спенсера (1820— 1903) «Наше воспитание, как препятствие к правильному пониманию общественных явлений», которую почти дословно цитирует Свияжский, по тому времени он мог прочитать только в первом номере журнала «Знание» за 1874 год. В статье философ рассматривает вопрос об эволюции общественного сознания и на этом основании пытается доказать, что не просвещение создает благосостояние народа, а наоборот, благосостояние является необходимым условием для развития просвещения.
Одно из важнейших наполнений концепта средства массовой информации в романе «Анна Каренина» связано с отражением и выражением общественного мнения. Это особенно отчетливо проявляется тот момент, когда Алексей Александрович Каренин «одержал блестящую победу» в вопросе принятия мер относительно инородцев: «Меры эти, усиленные еще против того, что было основною мыслью Алексея Александровича, были приняты, и тогда обнажилась тактика Стремо-ва. Меры эти, доведенные до крайности, вдруг оказались так глупы, что в одно и то же время и государственные люди, и общественное мнение, и умные дамы, и газеты — все обрушилось на эти меры, выражая свое негодование и против самих мер и против их признанного отца, Алексея Александровича». [YIII, 396]
Газеты выступают не просто в качестве и среди противников мер, предложенных Карениным, они отражают позицию, выражают мнение и «государственных мужей», и «умных дам».
Газета в романе может выступать в качестве источника сведений о событиях в культурной жизни, что оказывается особенно важно для человека, который находится вдали от Родины. Будучи в путешествии за границей Вронский и сам увлекся живописью, и стал более внима-
[139]
тельно относиться к творчеству художников, прежде всего своих современников: «А мы живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром русскую газету и указывая на статью о русском художнике, жившем в том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В статье были укоры правительству и Академии за то, что замечательный художник был лишен всякого поощрения и помощи». [IX, 38]
В словах героя слышится сожаление по поводу того, что они ничего не знают о культурной жизни своей страны, в том числе в области живописи. Газетная статья дает возможность, пусть и в самой малой степени, восполнить этот пробел. Однако это еще не все. Опубликованная в русской газете статья о художнике Михайлове и его картине открывает возможность для героев поразмышлять над современными направлениями в живописи и оценить их. Голенищев получает возможность не только передать содержание картины Михайлова, но и высказаться относительно «реализма новой школы», вспомнить о воплощении образа Христа «в искусстве великих стариков». Наконец, публикация в газете натолкнула героев на размышления о причинах бедственного материального положения известного художника, которому, «несмотря на то, хороша ли, или дурна его картина, надо бы помочь». [IX, 38]
Газетная информация, таким образом, выступает в качестве побудительного мотива к размышлениям и о проблемах искусства вообще, и о судьбе конкретного художника.
Периодическая печать в романе Толстого может выступать в качестве ориентира для человека, который хочет быть в курсе происходящих, в первую очередь, в культурной жизни событий. Рассказывая об уединенной жизни Вронского и Анны Карениной, автор замечает: «<.> Анна без гостей все так же занималась собою и очень много занималась чтением — и романов и серьезных книг, какие были в моде. Она выписывала все те книги, о которых с похвалой упоминалось в получаемых ею иностранных газетах и журналах, и с тою внимательностью к читаемому, которая бывает только в уединении, прочитывала их». [IX, 223—224]
Значит, похвальные отзывы иностранных газет и журналов были едва ли не единственным критерием (наряду с ними Анна признавала еще только мнение самого Вронского), по которому отбирались и выписывались книги.
[140]
Есть, видимо, какой-то свой смысл в том, что прежде, чем ехать на станцию железной дороги, Анна Каренина «посмотрела в газетах расписание поездов. Вечером отходит в восемь часов две минуты. «Да, я поспею». Она знала, что не вернется более сюда. Она смутно решила себе в числе тех планов, которые приходили ей в голову, и то, что после того, что произойдет там на станции или в именье графини, она поедет по Нижегородской дороге до первого города и останется там». [IX, 346]
Газеты выступают в качестве источника информации, которая связана с роковым для героини решением.
Одна из наиболее последовательных и обстоятельных характеристик периодической печати представлена Толстым в той части романа, где рассказывается о том, как, в представлении Сергея Ивановича, «славянский вопрос сделался одним из тех модных увлечений, которые всегда, сменяя одно другое, служат обществу предметом занятия». Герой заметил, что к нему обратилось много людей с корыстными и тщеславными целями, и не только людей: «<.> Он признавал, что газеты печатали много ненужного и преувеличенного, с одною целью — обратить на себя внимание и перекричать других. Он видел, что при этом общем подъеме общества выскочили вперед и кричали громче других все неудавшиеся и обиженные: главнокомандующие без армий, министры без министерств, журналисты без журналов, начальники партий без партизанов. Он видел, что много тут было легкомысленного и смешного; но он видел и признавал несомненный, все разраставшийся энтузиазм, соединивший в одно все классы общества, которому нельзя было не сочувствовать». [IX, 356]
По наблюдениям героя, газеты в «славянском вопросе» стали источником «ненужного и преувеличенного», и дело было не в том, что они стремились отстоять какую-то правду, какой-то свой взгляд на проблему, а в том, чтобы «обратить на себя внимание и перекричать других». То есть сущность проблемы ушла на второй план, она менее всего интересовала средства массовой информации. Тем более, что кричали больше всех те, кто оказался не удел, «все неудавшиеся и оби-женные», в том числе и «журналисты без журналов».
Может быть, по этой причине тесть Константина Левина старый князь признается, что в свое время не очень понял существо проблемы: «<...> Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до болгарских ужасов никак не понимал, почему все русские так вдруг полюбили братьев славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует». [IX, 392]
[141]
Значит, газеты не были способны дать четкую и ясную картину происходящего для того, чтобы живущий за границей человек понял его сущность. И у старого князя сложилось вполне определенное, презрительно-недоверчивое отношение к газетам: «Да это газеты все одно говорят, — сказал князь. — Это правда. Да уж так-то все одно, что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать ничего.
— Лягушки ли, не лягушки, — я газет не издаю и защищать их не хочу; но я говорю о единомыслии в мире интеллигенции, — сказал Сергей Иванович, обращаясь к брату». [IX, 394]
Говорящие одно и то же газеты не просто напоминают персонажу лягушек перед грозой — они мешают слушать, то есть выполняют функцию прямо противоположную той, которую должны выполнять. Газеты не способствуют пониманию сути происходящего, а, наоборот, затрудняют такое понимание. Князь при этом утверждает, что знает причину «единомыслия» газет в славянском вопросе и не только: «Так-то и единомыслие газет. Мне это растолковали: как только война, то им вдвое дохода. Как же им не считать, что судьбы народа и славян... и все это?» [IX, 395]
Сергей Иванович, в свою очередь, который тоже не любит газет, считает такое утверждение князя несправедливым, однако читатель уже не может отказаться от такой мысли, она, пусть даже предположительно, становится частью его представлений о современной печати. Это печать, которая ради своих материальных, прежде всего, интересов готова поддерживать любое развитие процесса, любую идеологию или точку зрения.
Развитие представлений о том, что такое средства массовой информации в понимании Льва Толстого, дает роман «Воскресение» (1899).
Первый раз средства массовой информации в романе появляются в качестве детали, характеризующей обстановку столовой, в которую выходит после утреннего туалета князь Дмитрий Иванович Нехлюдов. На столе рядом с кофейником, сахарницей, сливочником, корзиной со свежими калачами, «подле прибора лежали полученные письма, га-зеты и новая книжка «Revue des deux Mondes». [XI, 17]
«Revue des deux Mondes» — французский литературно-художественный и публицистический журнал, издававшийся в Париже с 1829 года и пользовавшийся популярностью в среде русской дворянской интеллигенции. Сразу становится понятно, что для героя утренняя газета и свежий номер модного журнала являются такими же обязательными атрибутами жизни, что и утренний кофе. В описываемое утро герой
[142]
внимательно прочитал полученные письма, однако в тексте нет никакого свидетельства тому, что он обращался к газете или журналу. Видимо, потому, что его более занимала информация, полученная из писем. Одно напоминало ему о необходимости явиться в суд присяжных, второе было от мужа соблазненной им женщины, а третье от «главноуправляющего имениями».
Газеты и журналы и в дальнейшем неоднократно появляются в романе в качестве бытовой детали, иногда эта деталь наполняется вполне определенным смыслом. Так, придя в назначенный адвокатом Фанариным день в его квартиру, Нехлюдов «застал в приемной дожидающихся очереди просителей, как у врачей, уныло сидящих около столов с долженствующими утешать их иллюстрированными журналами». [XI, 159] Журналы в этом эпизоде, пусть и не без иронии, выступают в качестве средства утешения для тех, кто попал в затруднительное положение: в ином случае к адвокату просто не обращаются.
А следующее упоминание газеты в романе связано уже с более значительным смыслом. Есть некий сердитый член присяжного суда, который боится оправдательного приговора по делу Екатерины Масловой, потому что «и так газеты говорят, что присяжные оправдывают преступников; что же заговорят, когда суд оправдает. Я не согласен ни в каком случае». [XI, 88] То есть газеты оказываются отчасти виноваты в том, что приговор героине не был оправдательным. Они, выступая в качестве выразителя общественного мнения, так, по крайней мере, их воспринимают члены суда присяжных, имеют возможность влиять на судебные решения.
Более того, сам институт суда присяжных прессой подвергается сомнению. За обедом в доме Корчагиных Иван Иванович Колосов, обращаясь к Нехлюдову, который приехал с судебного заседания, спрашивает: «Ну, что же, подрывали основы? — сказал Колосов, иронически употребляя выражение ретроградной газеты, восстававшей против суда присяжных. — Оправдали виноватых, обвинили невинных, да?
— Подрывали основы. Подрывали основы. — повторил, смеясь, князь, питавший неограниченное доверие к уму и учености своего либерального товарища и друга». [XI, 95]
Ироническое замечание Колосова, в котором он обращается к словесной формуле некоей ретроградной газеты, дает представление о той позиции, которую занимает часть прессы относительно суда присяжных, видя в нем подрыв устоев государственности.
В последующем повествовании Колосов «бойко и громко рассказывал содержание возмутившей его статьи против суда присяжных. Ему
[143]
поддакивал Михаил Сергеевич, племянник, и рассказал содержание другой статьи той же газеты». [XI, 95] Писатель не дает более подробной информации о содержании статей, по всей вероятности, потому, что современникам эта позиция и сама «ретроградная газета» были хорошо известны. Достаточно того, что в романе представлена позиция последовательного неприятия института суда присяжных.
Мнение этой «ретроградной газеты», которая названа также и «консервативной», хорошо известно и вице-губернатору Масленникову, к которому Нехлюдов обратился за разрешением на посещение арестантов в остроге. Не просто известно, а вице-губернатор придерживается того же мнения относительно суда присяжных, который творит беззаконие своими несправедливыми приговорами.
В размышлениях Нехлюдова о крайней бедности народа во время посещения доставшегося ему в наследство имения особое место занимают газеты. Герой пришел к выводу о том, что толки «в ученых обществах, правительственных учреждениях и газетах. о причинах бедности народа и средствах поднятия его» не имеют смысла. Вызвано последнее тем, что ни ученые общества, ни правительственные учреждения, ни газеты не понимают экономической сущности проблемы. Пресса, по сути дела, повторяет досужие рассуждения в обществе и не видит того, что единственным несомненным средством, «которое наверное поднимет народ и состоит в том, чтобы перестать отнимать у него необходимую ему землю». [XI, 223]
Концепт газета, таким образом, выступают в качестве источника искажения сути проблемы и причины, по которой эта проблема не может быть решена.
Одной из отличительных особенностей романа «Воскресение» является то, что в нем образ персонажа может служить средством характеристики прессы. Так, граф Иван Михайлович, «отставной министр и человек очень твердых убеждений», «едва-едва поднимался в своих взглядах до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет». [XI, 256, 257]. Уровень этих пошлых консервативных газет благодаря Ивану Михайловичу характеризуется ограниченностью и малообразованностью, в сочетании с очень большой самоуверенностью.
Примечательно, что средства массовой информации в романе Толстого неизменно возникают в связи с именем Нехлюдова и людей ему социально близких, в жизни этих людей они играют иногда весьма существенную роль. А Катя Маслова и ее социальное окружение вполне обходятся и без них, словно бы попавших в заключение мало
[144]
волнует то, что происходит на воле, как это происходящее отражено в прессе. Генерал, «от которого зависело смягчение участи заключенных в Петербурге», рассказал Нехлюдову о том, что у заключенных есть возможности для чтения: «Книги им даются и духовного содержания, и журналы старые. У нас библиотека соответствующих книг. Только редко они читают. Сначала как будто интересуются, а потом так и остаются новые книги до половины неразрезанными, а старые с неперевернутыми страницами». [XI, 273] Дело, видимо, не только в том, что журналы были старые, а и в том, что у большинства сидящих в казематах привычка к чтению, в том числе и периодических изданий, просто не выработана. В этом не было необходимости в той их жизни, которая была на свободе.
Газета в мире заключенных, по роману Толстого, существует в качестве бытовой необходимости, даже если речь идет о политических. В одно из посещений последних Нехлюдов замечает, как его «старая знакомая» Вера Ефремовна сидела «перед газетной бумагой с рассыпанным на ней табаком и набивала его порывистыми движениями в папиросные гильзы». [XI, 394] Свидетельств использования газеты заключенными как средства массовой информации в романе нет. Разумеется, что то, как представлена роль прессы в жизни заключенных Львом Толстым, отражает его индивидуальное видением данного концепта.
Не обошел вниманием автор «Воскресения» и положение самой прессы. Нехлюдов оказался очевидцем слушания дела «о клевете в печати»: «<.> Дело шло о статье в газете, в которой изобличались мошенничества одного председателя акционерной компании. Казалось бы, важно могло быть только то, правда ли, что председатель акционерного общества обкрадывает своих доверителей, и как сделать так, чтобы он перестал их обкрадывать. Но об этом и речи не было. Речь шла только о том, имел или не имел по закону издатель право напечатать статью фельетониста и какое он совершил преступление, напечатав ее, — диффамацию или клевету, и как диффамация включает в себе клевету или клевета диффамацию, и еще что-то мало понятное для простых людей о разных статьях и решениях какого-то общего де-партамента». [XI, 277—278]
Судебное рассмотрение занимается проблемой права прессы разглашать в печати, пусть и верные, но порочащие сведения (диффамация) или печатать клеветническую информацию, но никак не проблемой того, насколько опубликованное в газете соответствует истине. Нехлюдов отчетливо понимает, что речь в заседании по делу газеты
[145]
идет не о главном, «а о совершенно побочном». Газете, которая опубликовала информацию о фактах, имевших место на самом деле, трудно выиграть процесс против вороватого дельца уже потому, что один из сенаторов, рассматривавших его, «почти накануне слушания о нем дела был у этого дельца на роскошном обеде». В таких условиях свобода прессы выглядит явлением более чем сомнительным.
Есть в романе персонажи, обличенные властью, которые понимают, что удовлетворение жалобы акционерного дельца и «грязного человека» на газету, а также обвинение в клевете журналиста есть «стеснение свободы печати», поэтому «дело было решено отрицательно», то есть в удовлетворении жалобы коммерсанту отказали. Однако эпизод примечателен тем, что показывает, как может осуществляться в современном Нехлюдову обществе давление на печать, «стеснение» ее права на свободное распространение информации.
Средства массовой информации выступают в романе качестве авторитета, способного влиять на решения людей, обличенных властью, к их мнению эти люди вынуждены прислушиваться. Нехлюдов, взявшись передать прошение сектантов государю, попадает к Топорову, который по должности своей должен был поддерживать и защищать «внешними средствами, не исключая и насилия», ту церковь, «которая по своему же определению установлена самим Богом и не может быть поколеблена ни вратами ада, ни какими бы то ни было человеческими усилиями». [XI, 301] На решение этого чиновника в пользу сектантов повлияло не столько то, что на их стороне оказался Нехлюдов, имевший «связи в Петербурге», сколько то, что «дело могло быть представлено государю как нечто жестокое или попасть в заграничные газеты». [XI, 303]
Мнение своих российских газет этого значительного чиновника в области религиозных отношений, по всей вероятности, мало волнует. Если же дело о жестоком разлучении семей сектантов станет достоянием заграничной печати, то это грозит большими неприятностями и для него лично, и для государства. И все это притом, что, по наблюдению Нехлюдова, Топоров был ко всему «равнодушный человек».
Такими видел средства массовой информации, их роль и функции в жизни своих современников Лев Толстой.
[146]