Жорж САНД (Аврора Дюпен)
1804-1876
Проза Жорж Санд представляет свой, в достаточной степени оригинальный, концепт средства массовой информации.
«Индиана» (1832) — первый роман, подписанный псевдонимом. Время действия романа начинается осенью 1827 года и завершается в конце 1831-го. Во французской истории это время получило наименование эпохи кризиса режима Реставрации, которая завершится падением данного режима. Связанные с этими процессами события, такие, как смена кабинета, реакционные действия властей, восстание в Париже, бегство короля и др., не стали главными в повествовательном пространстве «Индианы». Они, скорее, хронологические ориентиры, необходимый исторический фон и даже прием, с помощью которого в романе представлены герои разных убеждений и политических симпатий. На первом месте оказывается судьба отдельного человека, но не столько в аспекте его политической деятельности и роли в современном обществе, сколько в свете противоречия, вызванного колебанием между желаниями и долгом. Таким выступает, например, Реймон де Рамьер, жизнь которого выглядит как попытка совмещения, синтеза легкомысленного поведения, стремления обязательно сделать карьеру и нравственного эгоцентризма.
Автор настаивает на том, что такие, как Реймон де Рамьер, — весьма распространенное для эпохи явление. Одним из важных факторов формирования и поддержания общественного статуса таких людей, в изображении Жорж Санд, является пресса: «Реймон имел необыкновенную власть над всеми, с кем он соприкасался, так как, несмотря на все ошибки и заблуждения молодости, был значительно выше окружавшего его общества. Этот самый Реймон, со всеми его слабостями, Реймон, которого вы, возможно, осуждаете за легкомыслие, принадлежал к числу людей, оказавших на вас в свое время огромное влияние и воздействие, независимо от того какие взгляд вы теперь исповедуете.
133
Вы зачитывались его политическими брошюрами, а, просматривая газеты, увлекались красотой его стиля и изысканностью его учтивой и светской логики».1 (Пер. А. Толстой).
В данном случае мы имеем дело с современным молодым человеком, который «был значительно выше окружавшего его общества» и «имел необыкновенную власть над всеми, с кем он соприкасался». Одним из проявлений некоторой особости молодого человека являются обязательные выступления в печати, с характерной «изысканностью его учтивой и светской логики». Способность систематически выступать в печати, таким образом, становится существенным дополнением к характеристике молодого человека эпохи кризиса режима Реставрации.
Но именно такой человек, как Реймон де Рамьер, по всей вероятности, благодаря навыкам, полученным от сотрудничества с печатными изданиями, способен внести разлад в отношения людей, которые, несмотря на разность политических взглядов и пристрастий, могли до его появления сохранять их доброжелательными и даже по-своему гармоничными: «До появления Реймона между этими двумя людьми существовало молчаливое соглашение избегать разговоров на такие щекотливые темы, где их убеждения могли бы столкнуться и вызвать взаимную неприязнь. Но Реймон внес в их тихое убежище всю казуистику и хитрые уловки, изобретенные современной цивилизацией. Он показал им, что во время спора можно говорить что угодно, во всем упрекать противника. Он ввел у них в доме дебаты на политические темы, в то время чрезвычайно модные в салонах, ибо страстная ненависть «Ста дней» уже улеглась и приняла различные оттенки. Но убеждения полковника оставались без изменений, и Ральф жестоко ошибался, думая, что тот способен внять доводам рассудка. С каждым днем господин Дельмар все больше злился на него и сближался с Рей-моном, который, не идя на слишком большие уступки, умел быть любезным и не задевать самолюбия».
Поэтому-то и развивается авторская мысль о том, что домашнее пространство не приспособлено для занятий политикой, что оно для этого просто слишком мало. Чтобы не возникало соблазна таких занятий, необходимо отказаться от привычки, традиции, если хотите, такой нормы светских приличий, как подписка на газеты. В понимании писательницы, «казуистика и хитрые уловки, изобретенные современной цивилизацией», становятся частью отношений людей, благодаря
-----
Санд Ж. Индиана http://www.lib.ru/INOOLD/SAND/indiana.txt
134
именно печати, посредством того, что она становится участницей этих отношений. Не следует, по мнению Жорж Санд, вносить саму периодическую печать и ее приемы в домашнее пространство: добра от этого «вторжения» прессы не будет: «Заниматься политикой в домашнем кругу от нечего делать — большая неосторожность. Если теперь есть еще где-нибудь спокойные и счастливые семьи, я советую им не подписываться на газеты, не читать даже самой короткой статьи о бюджете, уединиться в своих поместьях, как в оазисе, и отгородиться неприступной стеной от остального общества, ибо если эти счастливцы дадут возможность отголоскам наших споров проникнуть к ним, то прости-прощай мир и покой в их доме! Нельзя представить себе, сколько горечи и яду вносит в семью различие убеждений, — в большинстве случаев оно служит поводом к тому, чтобы упрекать другого в скверном характере, ограниченности и бессердечии».
Из сказанного следует, что к концу 20-х — началу 30-х годов XIX века еще можно было «отгородиться» и «уединиться» в своих поместьях от общества, которое в значительной степени оказалось во власти политических страстей, подогреваемых прессой, чтобы сохранить мир и покой в своем доме. Поэтому в романе Жорж Санд и звучит так страстно призыв: «Счастливые сельские жители, бегите, бегите от политики и читайте «Ослиную шкуру»!». Французская народная сказка, обработанная Шарлем Перро, в данном случае выступает в качестве оппозиции прессе. Однако таких мест, по наблюдениям писательницы, остается во Франции все меньше и меньше.
В романе есть еще один примечательный эпизод, в котором деятельность, связанная с искусством, снова выступает в качестве оппозиции прессе. Встретив в доме бывших владельцев и его приятелей девушку, Реймон вместе с ней рассматривает панель, «расписанную пасторалями в стиле Буше». Обаятельная спутница рассуждает о том, что «моральный облик эпохи отразился в этой живописи», и сожалеет о том, что не родилась в то время, когда во всем было много «поэзии, неги и счастья»: «<...> Несомненно, эти смешные фантазии стоят наших мрачных политических разглагольствований. Почему не родилась я в ту эпоху, — добавила она с улыбкой, — такой легкомысленной и пустой женщине, как я, гораздо больше пристало заниматься разрисовкой вееров и модами, чем обсуждать газетные статьи и разбираться в прениях палат!»
Разрисовка вееров и моды выступают как занятие более предпочтительное, нежели обсуждение газетных статей. Оппозиционность разных видов занятий усложняется временным фактором: героиня
135
приходит к мысли о плодотворности общения с искусством и модами, рассматривая росписи панелей, которые были сделаны в эпоху, когда газеты еще не получили такого широкого распространения и не имели такого влияния на умы и настроения общества.
Призыв читать народные сказки и общаться с искусством в противовес чтению газет, подкрепляется в романе повествованием о том, в каком положении оказался «молодой политик» и «известный публицист» Реймон. Он в печати «не раз смело обещал от лица королевской власти справедливое отношение ко всем и выполнение клятвенно взятых на себя обязательств», когда «действия правительства полностью опровергли неосмотрительные заверения молодого политика»: «<.> спокойные и равнодушные люди, еще два дня назад поддерживавшие конституционную монархию, переходили теперь в оппозицию и называли обманом все, что писалось Реймоном и его единомышленниками. Наиболее вежливые обвиняли их в непредусмотрительности и бездарности. Для Реймона было большим унижением прослыть простофилей после того, как он играл такую видную роль в монархической партии».
Газетный обман Раймона и его единомышленников, ратовавших за конституционную монархию, в какой-то момент стал очевиден для многих. Иными словами, пресса в очередной раз выступила как средство манипулирования общественным мнением. Тогда наш герой предпринял, опять-таки через газетные выступления, «невероятные усилия, чтобы завоевать доверие и того, и другого лагеря». При этом выясняется, что оппозиция монархистам может использовать в печати те же приемы, вплоть до прямого обмана, чтобы привлечь на свою сторону новых противников монархической власти: «<.> они не гнушались также и представителями знатных фамилий, и ежедневно при помощи ловкой лести в газетах им удавалось привлечь на свою сторону наиболее видных приверженцев рушившейся монархии».
В романе Жорж Санд есть примеры и менее значительного, можно сказать, бытового участия прессы в жизни человека, однако это влияние все равно отрицательное. Индиана, решив бросить мужа ради Реймона, задумала побег и «опасное четырехмесячное путешествие», чтобы посвятить свою жизнь ему. Дело с отправлением в такое путешествие оказалось нелегким. Во-первых, необходимо было «обмануть подозрительного мужа и проницательного Ральфа», а во-вторых, «не в этом заключалось главное препятствие; трудно было избежать огласки, потому что, по закону, каждый пассажир должен был объявить о своем отъезде в газетах».
136
Роман Жорж Санд «Пиччинино» обращен к изображению национально-освободительной борьбы на Сицилии. Писательница не указывает точного времени описываемых событий, давая довольно широкие временные рамки, и объясняет это так: «Что касается времени описываемых событий, а это еще одно досадное затруднение в начале каждого романа, то предоставляю вам, любезный читатель, выбрать его по своему усмотрению. Но поскольку мои действующие лица будут исповедовать идеи, имеющие хождение в современном обществе, и мне, при всем моем желании, невозможно говорить о них как о людях прошлых времен, история княжны Агаты Пальмароза и Микеланджено Лавора-тори происходит, очевидно, где-то между 1810 и 1840 годами. Можете по своему усмотрению установить год, день и час, с которого начинается мое повествование; мне это все равно, ибо роман мой не является ни историческим, ни описательным, и я ни в том, ни в другом отношении не претендую на точность».1 (Пер. В. Давиденковой, Е. Лопыревой).
Не претендуя «на точность» и историческую достоверность, писательница, тем не менее, создает убедительный образ эпохи, в которой люди борются за национальное освобождение своей родины или живут мыслями о возвращении на родину. Пьетранджело, один из центральных персонажей романа, покинул родную Катанию и переехал в Рим, спасаясь «от гнева неких вельмож, весьма могущественных и весьма преданных неаполитанскому двору». Живя мечтой о возвращении и не имея такой возможности, он постоянно возвращается в мыслях к Сицилии. Родина настолько завладела его мыслями, что, даже не умея читать, он считает, что в случайно найденной газете обязательно что-то написано о его родине: «<...> однажды Пьетранджело, работая в одном из римских дворцов, нашел валявшуюся на полу газету.
— Вот горе, что я не умею читать! — сказал он, протягивая ее Микеле, который зашел к нему по дороге из музея живописи. — Бьюсь об заклад, тут есть что-нибудь о милой моей Сицилии. А ну-ка, Микеле, взгляни на это слово: готов побожиться, что оно значит «Катания». Да, да, это слово я узнаю. Взгляни же и скажи мне, что делается сейчас в Катании».
Эпизод примечателен, с одной стороны, тем, что показывает, насколько широкое распространение получили газеты уже в первой половине XIX века, если можно было запросто «обнаружить» валяющуюся на полу дворца газету. А с другой, этот эпизод является свидетель-
----
Санд Ж. Пиччинино http://www.lib.ru/INOOLD/SAND/picinino.txt
137
ством того, каким доверием пользовалось печатное слово, если этому слову безоговорочно верил даже не умеющий читать человек. Герой, кстати, в этом эпизоде оказался прав: «Микель заглянул в газету и прочел, что в Катании предполагается осветить главные улицы газовыми фонарями.
— Боже мой! — воскликнул Пьетранджело. — Увидеть Этну при свете газовых фонарей! Вот-то будет красота! — И от радости он подбросил свой колпак до самого потолка».
Однако в той же в газете было и другое, более важное сообщение о событии, могущем иметь далеко идущие политические последствия, касающиеся в том числе и нашего героя: «Тут есть еще одно сообщение, — продолжал юноша, просматривая газету.
— Кардинал, князь Джеронимо Пальмароза, вынужден отстраниться от важных обязанностей, возложенных на него неаполитанским правительством. Его преосвященство разбит параличом, и жизнь его в опасности. До тех пор пока медицинская наука не выскажется определенно об умственном и физическом состоянии высокопоставленного больного, правительство временно вручает выполнение его обязанностей его сиятельству маркизу... »
Последнее сообщение, о котором Пьетранджело узнает из случайно найденной газеты, приводит его в необычайное волнение, ибо с ним связана возможность возвращения на родину:
«А какое мне дело кому? — в необычайном волнении воскликнул Пьетранджело, вырывая газету из рук сына.
— Князь Джеронимо теперь отправится вслед за своим братом в могилу, и мы спасены!
И, словно опасаясь ошибки со стороны Микеле, он попытался сам, по складам, разобрать имя князя Джеронимо, а затем вернул сыну листок, прося его еще раз очень медленно и очень отчетливо прочитать сообщение.
Прослушав его вторично, он истово перекрестился».
Полученное сообщение наполняет душу героя каким-то священным трепетом — оно вновь наполнило его жизнь смыслом. Такое трепетное отношение к полученному сообщению переносится на газету, которая является его источником.
Событие, о котором поведала газета, является принципиально важным для героя потому, что открывает ему возможность «увидеть кончину своих притеснителей и дожить до возвращения в родной город». Буквально через два дня Пьетранджело уехал вместе с дочерью в Ката-
138
нию, но сына Мекеле, несмотря на все его просьбы, не взял, объяснив свое решение так: «<...> я и сам не знаю наверное, смогу ли устроиться в Катании; еще сегодня утром я просил, чтобы мне почитали газеты, и там нигде не написано, что кардинал Джеронимо умер. О нем вообще нет ни слова. А может ли человек, столь любимый правительством и столь богатый, умереть или выздороветь, не наделав при этом большого шума? Вот я и полагаю, что он еще дышит, но ему не лучше. Его временный заместитель — человек добрый, хороший патриот и друг народа. При нем я могу не бояться полиции. Ну, а вдруг случится чудо, и князь Джеронимо останется жив и поправится? Ведь мне придется тогда как можно скорее возвращаться сюда, в Рим; к чему же тебе прерывать свои занятия и пускаться в это путешествие?»
Этот эпизод романа является продолжением авторской мысли о том доверии, каким пользовалась газета в описываемой эпохе даже у людей, которые сами ее прочитать не могли. Газета, в которой не было нужной герою информации, стала причиной его осторожного отношения к поездке сына на родину. Не найдя в утренних газетах сообщения о смерти главного притеснителя, герой решает не брать сына с собой.
В романе есть эпизод, в котором пресса предстает как надежный проводник национальной политики, как отражение настроений, сложившихся в отношения между разными народами. Сын Пьетранджело Микеле слышит от капуцина фра Анджело утверждение, согласно которому в отношениях между народами Европы строятся по принципу: «Каждый за себя!», а французские газеты этому, в частности, способствуют: «<.> Отправляйтесь во Францию — там ежедневно печатают в газетах, что богомольные и трусливые народы вроде нашего вполне заслужили свою участь... Ступайте куда хотите — и всюду вы окажетесь на одной высоте с идеями вашего времени, ибо всюду вам скажут то, что вы только что заявили: «Каждый за себя!»
Действие романа-дилогии «Консуэло» («Консуэло», 1842—1843 и «Графиня Рудольштадт», 1843—1844) повествует о судьбе талантливой певицы-цыганки Консуэло и представителя дворянского сословия графа Альберта Рудольштадта. Действие романа происходит в середине XYIII века, в эпоху, когда пресса еще не стала властительницей настроений и вкусов общества. Рассказывая о том, как молодых людей готовили к дебюту, автор замечает, что делалось это «по всем правилам», но без тех новшеств, которые появились в этом процессе через сто лет, в том числе и благодаря прессе: «<.> Старый учитель и его даровитая ученица восставали против пышных объявлений, против
139
того бесчисленного множества мелких и пошлых приемов, которым в наше время дали развиться до наглости и обмана. В то время в Венеции газеты не играли большой роли в этих делах. Тогда не умели еще так искусно подбирать состав публики, не прибегали к помощи рекламы, к выдуманным биографиям».1 (Пер. А. В. Бекетовой).
Жорж Санд словно бы вспоминает время, когда пресса еще не рекламировала искусство, подавая в качестве талантов и гениев тех, кто за это заплатил, придумывая им эффектные и красочные биографии. Это были времена, когда пресса еще не имела возможности участвовать в тех интригах и происках, которые всегда окружают искусство: «Тогда были в ходу серьезные происки и страстные интриги, но все решала сама публика: одними она наивно увлекалась, к другим так же стихийно была враждебна».
Подмеченная особенность снижает значимость тех происков и интриг, которые организуются периодическими изданиями, они проигрывает тем по-настоящему серьезным и страстным интригам, которые в свое время возникали без ее участия.
Однако значение прессы, в первую очередь, газет в жизни общества было уже существенно. Они позволяли каждому желающему быть в курсе событий не только политической, светской или экономической, но и культурной жизни, следить за ее открытиями и сенсациями, новыми звездами. Так происходит с графом, когда он знакомится с Кон-суэло и узнает ее по газетным публикациям: «. в прошлом сезоне, — признается она, — я дебютировала в Венеции под именем Консуэло. Меня прозвали Zingarella, и вся Венеция знает мое лицо и мой голос.
— Постойте! — воскликнул граф, ошеломленный этим новым открытием.
— Так это вы то диво, что наделало столько шума в Венеции в прошлом году и о котором с таким восторгом кричали итальянские газеты? Прекраснейший голос и величайший талант, какого не бывало на памяти человеческой.»
С этого эпизода начинается «доброе отношение» графа к героине.
Однако чтение газет может играть в романе и другую, куда менее приятную роль. Так, по версии Жорж Санд, причиной окончательного разрыва отношений между королем Фридрихом и Вольтером послужила привычка короля по вечерам слушать чтение газет. «<.> Как-то вечером д'Аржанс читал Фридриху парижские газеты в присутствии
------
Санд Ж. Консуэло http://www.lib.ru/INOOLD/SAND/konsuelo.txt
140
Вольтера. В них сообщалось о происшествии с мадемуазель Клерон. В середине спектакля какой-то далеко сидевший зритель крикнул ей: «Погромче!», на что она по-королевски ответила: «А вы потише!», и, вопреки приказанию извиниться перед публикой, горделиво и с достоинством довела роль до конца, после чего была отправлена в Бастилию. Газеты добавляли, что это происшествие не лишает зрителей мадемуазель Клерон, ибо во время заключения ее будут под конвоем привозить из Бастилии в театр, где она будет играть Федру или Химену, а потом снова отвозить в тюрьму — и так до истечения срока наказания, который, как все предполагали и надеялись, не мог длиться долго».
Вольтер и король разошлись в оценке этого инцидента: Вольтер встал на сторону актрисы и возмущался тем, что женщину посадили в Бастилию, а король защищал интересы зрителя. Но было и другое. Хотя имя Консуэло в произошедшей истории и не упоминалось, но именно эта история «отягчила приговор, обрекший ее на забвение».
Рассказывая об одном из самых сложных периодов жизни Консуэ-ло, окруженной завистью и недоброжелательством, в первую очередь, менее одаренных соперниц, писательница отмечает, что в ее травле принимали участие все, кому ни лень, в том числе и пресса. «<.> Высокомерные и развратные вельможи, директоры театров и газетные писаки, испорченные соприкосновением со всей этой грязью, прекрасные дамы, капризные и любопытные покровительницы искусства, всегда готовые навязать свою помощь, но быстро приходящие в негодование, встретив в подобной особе более высокую добродетель, нежели в самих себе, и, наконец, публика, зачастую невежественная, почти всегда неблагодарная или пристрастная, — все это были враги <.>»
Журналисты («газетные писаки»), соприкасаясь с той атмосферой, которая окружает искусство, театр, превращают прессу в одно средств травли талантливого человека, в помеху его творческой деятельности, и надо быть очень сильным, чтобы со всем этим справиться. На это способны настойчивые и постоянные «в искусстве, как в любви», уме-ющие возноситься «все выше на стезе музыки и добродетели».
Но в то же время, газеты для своего времени оказываются одним из средств сохранения памяти о великих артистах. В романе звучит вопрос: «Каковы же были результаты бесконечных и неутомимых странствований Альберта и Консуэло по Франции, Испании, Англии и Италии? Это осталось неизвестным.»
Однако отмеченная неизвестность преодолима. «<...> Из старых газет мы узнаем, что Порпорина в эти годы с большим успехом вы-
141
ступала в Париже в операх Перголезе, в Лондоне — в ораториях и операх Генделя, в Мадриде — с Фаринелли, в Дрездене — с Фаустиной и с Минготти, в Венеции, Риме, Неаполе — в операх и в церковных музыкальных произведениях Порпоры и других великих мастеров. Деятельность Альберта осталась для нас почти неизвестной <.>»
Когда нет сведений, которым можно верить абсолютно, когда газеты не сохранили сообщений, автор романа прибегает к словам «говорят» или «рассказывают», что позволяет относиться к рассказанному как к возможному, допустимому, но не обязательно достоверному. Значит, и в этом случае, в понимании Жорж Санд, газета выступает как свидетельство, пусть для кого-то и мнимое, достоверности происходивших событий.
142