В данной главе будет рассмотрена тема защиты право-монархическими организациями национальной традиции как одной из функций консерватизма. Успешное решение поставленной задачи может быть достигнуто только при определении содержательной трактовки понятия народ и нация, присущих черносотенной и националистической доктринам, которые разделяла разность идейных основ. В предыдущей главе при сравнении черносотенства и национализма была выявлена важная характерная черта, которая устанавливает водораздел между двумя доктринами, — отношение к религии. Процессы секуляризации европейской мысли XIX—XX вв. привели к появлению различных комплексов философских и социальных идей — либерализма, коммунизма, национализма, фашизма, для которых была характерна потеря христианских ориентиров.
Остававшиеся на позициях религиозного восприятия мира теоретики русского консерватизма и крайне правые идеологи разделяли точку зрения И. А. Ильина, который писал: «Духовная культура XIX века и XX века есть культура секуляризованная. Но она отделилась, обособилась не только от
198
христианских исповеданий; нет — она утратила религиозный дух вообще. Она обособилась не от христианской религии во имя другой какой-либо; она не перешла от старой религиозности к новой; она не перешла даже к поискам новой. Она обособилась от христианской религии и ушла в безрелигиозную, безбожную пустоту»1.
Оформление европейских доктрин в стройную систему взглядов сопровождалось расширением географии их распространения. Теоретики западного социал-дарвинизма и расизма (Ж.-А. Гобино, Г.-С. Чемберлен и др.) оказали серьезное влияние на формирование в начале XX в. идейных основ русского национализма. В 1911 г. идеолог ВНС М. О. Меньшиков, пропагандируя расистскую теорию, заявлял, что арийская раса является «аристократией человечества». Если черносотенцы и воспринимали единство с Западом только через христианскую традицию, то русские националисты рассматривали общность в духе принадлежности к арийской расе. М. О. Меньшиков утверждал, что в отличие от «низших» рас европейские народы достигли совершенства благодаря просвещению, в результате чего они имеют более широкий череп, нежели малокультурные народности. Признавая «отсталость» и славянских народов, теоретики русского национализма считали возможным преодолеть культурный разрыв посредством вовлечения народной массы в жизнь Европы2. Таким образом, русский национализм через посредство социал-дарвинизма и теории расизма оказался в идейной зависимости от западных учений.
Воспринятые русскими националистами идеи европейских мыслителей о неравенстве рас и народов были отвергнуты отечественной консервативной мыслью, стоявшей на позициях признания социальной иерархии, а не этнической3. А. В. Репников отмечал, что русские консерваторы видели причины государственных нестроений в религиозно-нравственном состоянии народа и не рассматривали развитие ком-
199
плекса идей национальной исключительности как панацею от социальных бед4. Данная мысль находила свое отражение и на страницах правомонархической прессы, в которой нередки были случаи жесткой критики русского народа как основного виновника собственных проблем из-за утраты религиозности. Препятствующим фактором для восприятия крайне правыми расистских идей был присущий им религиозный подход, ставивший приоритет духовного очищения субъекта (нация, человек) перед социально-политическими преобразованиями социума на основе умозрительных доктрин, т. к. источниками нестроений рассматривались причины морального порядка, а не социальные условия жизни5. Идеи расового превосходства и этнической чистоты не могли быть восприняты черносотенцами в силу их антихристианского характера, поэтому плодородную почву для их утверждения представляли секуляризированные сегменты российского политического сообщества, черпавших идейные новации за рубежом.
Концепция русской народности в теоретических построениях идеологов правомонархических организаций рассматривалась как защитно-охранительный комплекс идей, выполнявший мобилизующую функцию по защите основ традиционного русского общества, но не фундамент для разжигания ксенофобии и ненависти к представителям других этносов. Включенная в основополагающие документы крайне правых организаций формула «Россия для русских» в «Обращении» Союза русских людей расшифровывалась следующим образом: «Державные права Русской народности суть: первенство Православной церкви, Самодержавная власть русского царя, единство строя и подчиненности Государю Императору сухопутных и морских военных сил Российской империи и общегосударственное значение русского языка»6. С этой точки зрения лозунг утверждал Россию как духовно-территориальное пространство для лиц, рассматривавших Русь как оплот святости и место спасения во Христе. При-
200
оритетом здесь выступала проблема сохранения незыблемости духовных ценностей русского культурно-исторического сообщества от влияния чуждых идеологий.
Трактуя национальность как явление прежде всего духовное, политическое и культурное, правомонархисты не придавали приоритетного значения природно-биологическим факторам. В противовес им идеолог русского национализма М. О. Меньшиков заявлял о недопустимости пренебрежения этническими факторами7. Позиция «зоологического национализма» подверглась осуждению не только широким спектром политических партий России начала XX в. (крайне правыми, либералами, левыми радикалами), но и со стороны теоретиков консерватизма. В частности, К. Н. Леонтьев писал: «Что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей? За что его любить? За кровь? Но кровь ведь... ни у кого не чиста... И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Любить племя за племя — натяжка и ложь. Другое дело, если племя родственное хоть в чем-нибудь согласно с нашими особыми идеями, с нашими коренными чувствами»8.
Националистические идеи расовой чистоты и этнической сегрегации, по мнению идеологов крайне правых, подтачивали основы государства и создавали почву для распада Российской империи. Черносотенцы исходили из вполне рациональных рассуждений, полагая, что многонациональное Российское государство не стало бы фактом истории, если бы при его создании власти руководствовались только этническим принципом. Именно в сформулированном русскими консерваторами приоритете общеимперского начала над этническим родством состоял один из факторов успешного строительства многонационального государства9. В противовес грозившей распадом страны этнической обособленности черносотенцы выступали за интеграцию инородцев в состав русской семьи посредством привития им базовых основ русского культурно-исторического сообщества. Это
201
четко и недвусмысленно было зафиксировано в протоколах состоявшегося в ноябре 1911 г. Всероссийского съезда СРН: «Союз стремится не к сепаратистской и человеконенавистнической политике неонационализма, а к объединению всего населения под единым скипетром и державою»10. В ответ лидеры ВНС заявляли, что реализация данной политики приведет к утрате русскими своей этнической чистоты и самобытного национального облика. В качестве контраргумента М. О. Меньшиков предложил политику национальной самоизоляции в целях «сохранить себя»11.
Правомонархисты не приняли получившее распространение на Западе определение, смысловое содержание и трактовку понятия нации. Консервативные корни и русоцентричный характер черносотенной доктрины заставлял их ограничиваться рамками российского масштаба при разработке понятия «русская народность», рассматривавшейся как сугубо национальная категория, локализованная национальными традициями. Отказавшись от решения всемирных «универсалистских» задач, черная сотня находила опору в национальных идейных корнях, в частности, в русском консерватизме, а не в западных учениях.
В отличие от черносотенной доктрины, носившей русоцентричный характер, русские националисты придерживались универсальной концепции национализма. На критику К. Н. Леонтьева о «космополитизме» русского национализма лидеры ВНС отвечали, что в своей базовой основе русский национализм ничем не отличался от всех остальных12.
Зависимость доктрины русских националистов от европейских аналогов, по мнению правомонархистов, нивелировала понятия православия и самодержавия (базовые русские ценности), которые лидерами ВНС рассматривались в качестве инструментов, используемых национальными меньшинствами для внедрения и интеграции в русский со-циум13. Таким образом, не только религиозно-нравственное
202
содержание «русского мессианства», но и само его существование отрицалось. Русский национализм как очередной продукт «европейничания» отечественных интеллектуалов был подвергнут консерваторами жесточайшей критике: «Нельзя не заметить поразительного сходства национальной узости иных наших патриотов, — писал Л. А. Тихомиров в статье "Что значит жить и думать по-русски?", — с той еврейской национальной психологией, которую обличали пророки. В узких порывах патриотизма и у нас понятие о вере ныне смешивается с понятием о племени, и русский народ представляется живущим верой только для самого себя, в эгоистической замкнутости»14.
Пытаясь дистанцироваться от националистов, правомонархисты отказались от расово-биологического критерия определения понятия нации, а также широкого использования самого термина «нация», заменив его народностью. Руководствуясь необходимостью сохранения «единой и неделимой России», идеологи черной сотни осудили этнический национализм, видя в нем конфликтный потенциал осложнения межнациональных отношений в стране. Не желая безоговорочно опираться на теории западных националистов и расистов, они не обращали особого внимания на четкую теоретическую разработку оперируемых ими терминов. Их доктрина не имела генетической зависимости от европейских учений, поэтому даже сам термин «национализм» черносотенцы считали несостоятельным и неприменимым к России. Он был привнесен с Запада, будучи рожден в других социокультурных условиях и среде. Их пугало его иностранное происхождение как проявление антиправославной западной мысли, а потому, по мнению правомонархистов, он был малопригоден для реализации практических задач по стабилизации социальных и гармонизации межнациональных отношений в России15.
Отрицательно относясь к распространенным в тот момент на Западе теориям, рассматривавшим национальный фено-
203
мен в контексте расово-биологических факторов, черносотенцы придерживались иной трактовки понятия «нация». В отличие от понимания национальности как определенного типа человеческой общности по крови и единства этнического происхождения черносотенцы вкладывали в этот термин религиозно-политическое и культурное содержание. «Плотское единство» националистов крайне правым казалось недостаточным: «Националисты не считают единство, религию и политический строй за устои государства, находя, что эта вещь сторонняя, как кто хочет, так пусть и понимает», — писало «Русское знамя»16.
Необходимость политического размежевания с националистами обуславливалась для правомонархистов также тем обстоятельством, что продвигаемые националистами идеи русской национальной исключительности сводили на нет реализацию мессианской задачи России проповеди православия, что было отмечено Л. А. Тихомировым. «У нас нынче, среди правых, — писал он, — иногда проявляется такая узкая идея русского интереса, такой национальный эгоизм, которые приличествуют разве какой-нибудь бискайской "национальности". Но это в высочайшей степени антирусская черта... Русская национальность есть мировая национальность, никогда не замыкавшаяся в круге племенных интересов, но всегда несшая идеалы общечеловеческой жизни, всегда умевшая дать место в своем деле и в своей жизни множеству самых разнообразных племен. Именно эта черта делает русский народ великим мировым народом и, в частности, дает право русскому патриоту требовать гегемонии для своего племени»17.
В своих подходах к определению понятия народности черносотенцы использовали теоретические наработки славянофилов. Народность рассматривалась в нераздельности с православием и самодержавием и не имела самодовлеющего этнического значения. Иными словами, народность понималась как религиозная (православная), политическая (само-
204
державие) и культурная (язык, быт, просвещение) общность. Содержательная сторона данного понятия была раскрыта в Своде основных понятий и положений русских монархистов, выработанных в мае 1912 г. IV Всероссийским съездом Союза русского народа и V Всероссийским съездом русских людей: «.народность, в отличие от национальности и космополитизма, есть триединство 1) вероисповедания, 2) государственности и 3) своебытной просвещенности, основанной на обособленности языка, страны и нравов (обычаев)»18.
Этническому подходу националистов черносотенцы противопоставили «почвенническое» содержание понятия народности, которое рассматривалось как исторически сложившаяся самобытная общность, связанная племенным родством, территорией (всею русскою землею) и возделыванием ее плодов для материального самодовления (удовлетворения своих нужд). Культурный компонент народности определялся как идентичность самосознания народа, обусловленный общностью «языка, науки, просвещения и всего того, что творится в Отечестве всеми средствами человеческого разума для блага общественного и частного». Культурная составляющая в значительной степени являлась производной от религиозного элемента, а потому носила второстепенное значение, что было зафиксировано в Своде понятий русских монархистов: «Народность же требует, кроме языка, истории (быт), нравов, обычаев и просвещения (культуры), единство: 1) веры, 2) царства и 3) земщины»19.
Таким образом, под народностью черносотенцы понимали духовно-религиозное, политико-идеологическое, культурно-историческое и соборное единство русских людей20. Данная трактовка коренным образом отличалась от пришедшего с Запада понятия нации, в который националисты вкладывали этническое, «кровное» родство, а либералы государственно-гражданскую сплоченность. Сравнивая нацию с народностью, черносотенцы указывали, что нация является понятием более
205
общим по объему и менее содержательным по сути: «Нация есть искусственное общество людей разного рода и племен, разно верующих и не всегда говорящих одним общим языком, но сплоченных одной цивилизацией и подвластных одному государству». Противопоставляя два понятия, крайне правые указывали на необязательность присутствия у нации важнейших атрибутов, составлявших понятие народности. «Национальность может обходиться без веры и вероисповедания (французы), рода и племени (австрияки), без страны и земли (жиды), без государственности (цыгане, жиды)», — утверждалось в программных документах крайне правых. При утрате одного из базовых компонентов русской народности черносотенцы указывали на опасность ее перерождения в «национальность» или «нацию». «Без вероисповедного единства, царского домостроительства и земской соборности русская народность перестает быть народностью, а становится антинародною не русскою национальностью», — говорилось в Своде основных понятий и положений русских монархистов21.
Народности противопоставлялся и космополитизм, давая определение которому, крайне правые делали акцент на отсутствии у него каких-либо атрибутов, присущих как понятию народности, так и нации: «Учение о такой безнародности, при которой будто возможно гражданское сплочение, которое охватывало бы всю земную поверхность без различия народности и национальности». По мнению черносотенцев, в утверждении космополитизма были заинтересованы «паразитное жидовство и масонство», которые посредством внедрения его в сознание народов пытались ликвидировать охранительно-защитительную функцию нации-народности и обеспечить себе доступ к власти и национальным богатствам страны. В этой связи и повсеместное внедрение на Западе понятия нации в вышеуказанной трактовке рассматривалось ими как переходный этап к космополитизму: на пути «прогресса» нация постепенно теряла бы один за другим свои защитные
206
компоненты, разлагалась и превращалась в лишенную национальных черт людскую массу — объект для эксплуатации еврейских банкиров и промышленников. Космополитизму противопоставлялось христианство, которое «объединяет все народы, без разрушения народного облика, масонство же стремится обезнародить народ, как пытается оно обезнародить и обессилить государство и обезверить веру». Исходя из вышеизложенного, заявлялось, что и национализм и космополитизм для русской народности одинаково вредны, так как разрушают «народность русскую, уничтожают, в конце концов, русскую государственность и русскую церковность»22.
Итак, принадлежность к русскому народу определялась через принятие основных компонентов теории официальной народности: православия, самодержавия и народности. В мае 1907 г. газета «Русское знамя» кратко, но емко утверждала: «Русский народ как нация выражается в трех символах: вере православной, царе самодержавном и народе русском»23. Они стали идентификационными чертами истинно русского человека. «.Три основные начала сознательно или бессознательно, но, во всяком случае твердо, начертаны в сердце каждого честного русского человека, любящего Родину и верного долгу и присяге», — утверждалось в постановлениях III Всероссийского съезда русских людей24. Состоявшийся в ноябре 1911 г. в Москве Всероссийский съезд СРН к истинно русским относил лиц, «твердо, до самозабвения исповедующих наши Святые основоположения, единственно и исключительно способных осуществить самодержавную волю нашего царя»25.
Рассмотрим подробнее систему аргументации, предлагаемую черносотенцами при определении понятия русской народности.
1. Принадлежность к православию как трактовка русскости.
Основной характеристикой русскости являлась православная религиозная традиция, сформировавшая за тысячелетнюю
207
историю русский народ, систему его взглядов и определившая его национальный облик. По заявлению состоявшегося в 1909 г. в Москве Монархического съезда, православие «создало сущность русской национальности, всегда являлось единственно прочным и жизнетворным началом.»26. Черносотенное «Русское знамя» писало, что православие есть «целое мировоззрение, веками воспитанное, народом воспринятое в свою душу как родное, как единое истинное, как основа его жизни, и это мировоззрение закон народа должен не только охранять, но и воспитывать в сынах народа, если хочет быть родным народу, священным для него»27. Тезис о роли РПЦ был заимствован у русских консерваторов и почвенников, в частности Ф. М. Достоевского, писавшего: «Русский народ весь в православии и в идее его. Более в нем и у него ничего нет — да и не надо, потому что православие все»28. Данное мнение поддержал И. А. Ильин, заявивший: «Православие научило нас освящать молитвою каждый миг земного труда и страдания: и в рождении, и в смерти; и в молении о дожде, и в окроплении плодов; и в миг последнего, общего молчаливого присеста перед отъездом; и в освящении ратного знамени; и в надписи на здании университета; и в короновании царя; и в борьбе за единство и свободу Отчизны. Оно научило нас желанию быть святою Русью»29.
Черносотенцы рассматривали православие как национальную веру, ставшую стержневым элементом складывания самобытного облика русского народа. Исходя из разработок консервативных мыслителей (Ф. М. Достоевского и И. А. Ильина), народ в крайне правой системе взглядов воспринимался не только как субъект истории, социальный организм, но как духовная общность. Черносотенцы подчеркивали, что влияние православия и русского народа друг на друга было обоюдным. За многовековую историю взаимоотношений православие по выражению крайне правой прессы «прониклось духовными запросами русского племени, став его народной верой». «Сохранив неприкосновенную чистоту
208
догматов, Русская Православная церковь приобрела национальный характер...», — заявлял в марте 1907 г. на монархическом собрании студент-академист Б. Надеждин30.
Из данного посыла следовал тезис об определяющей роли православия в формировании самой русской народности и выработке его отличительных от других народов черт. «Русское народное самосознание верой православной рождено, воспитано, укреплено и освящено, которая и положила в основу русской государственности не деспотическую (варварскую) силу, а начала христианской любви и нравственности», — говорилось в официальном документе Союза русского народа31. РПЦ выработало единую систему нравственных идеалов и духовных принципов русского народа, в частности, понятия совести, справедливости, святости, греха, правды, добра и зла, милосердия, братства, чувство достоинства, сочувствие к бедному, слабому, больному, ответственность гражданина перед царем и Богом32.
Вслед за основоположниками славянофильской и «официально народной» доктрин черносотенцы указывали на православную религиозность как фактор, обеспечивающий наличие у русского народа таких духовно-нравственных качеств, как верность, взаимоподдержка, жертвенность, соборность, солидарность, терпение, позволивших России выстоять в тяжелые исторические периоды, выдержать внешний натиск, создать великую империю: «Прошедший тяжелый исторический путь, не раз оказываясь на краю гибели, русский народ выработал в себе непреоборимую стойкость и крепость духа, готовность к перенесению невзгод и готовность к страдани-ям»33. Православие проникло во все сферы жизни русского народа, став основой его политической, общественной и семейной жизни, что давало огромную нравственную силу и христианское терпение переносить страшные потрясения русской истории: удельное время, монгольское иго, Смутное время, крепостное право, нашествие Наполеона34.
209
Успех православия объяснялся его соответствием характеру и духовным потребностям русского народа, которому черносотенцы приписывали природную религиозность и вечный поиск божественной истины. Идеолог Союза русских людей Ю. П. Бартенев утверждал, что христианское учение пустило глубокие корни в менталитете русских: «Русский народ, глубоко проникшись бытовою стороною православия, смотрит на жизнь земную, как на подготовление к бытию загробному...»35. Присущая русскому национальному типу религиозность как психологическая черта в сентябре 1909 г. подчеркивалась и «Русским знаменем»: «Русский народ — религиозный по преимуществу, начиная крестьянином и кончая дворянином. Искание Бога живого составляет ту характерную особенность русского человека, которую не отрицают и враждебные духу народному выродки русского общества, всевозможные «левые»36. Соответствие православного вероучения духовным исканиям восточных славян утверждалось и в программных документах крайне правых организаций. «.Русский народ на заре народной своей жизни. воспринял христианство православное, а не инославное, и потому, что само православие сохранило истину во всей ее целости и неприкосновенности», — говорилось в Своде основных понятий и положений русских монархистов37.
По мнению крайне правых, православие наиболее отвечало характеру и психологическим чертам восточного славянства, что сделало процесс восприятия «греческой веры» безболезненным. При выборе религии русский народ «инстинктивно почуял, что только православие дает "полную свободу и господство совести"». Потребность в совести составляла уникальную черту восточного славянства, проявлявшуюся даже в их языческой мифологии, которая не была проникнута враждой, кровью, насилиями (что проявлялось у западных народов). «Языческие боги славян были добродушными и бескорыстными, как и сами славяне», — писала черносотенная пресса38.
210
Приоритет религиозного компонента над этническим при определении национальности распространялся и на другие народы. Об этом свидетельствуют многочисленные высказывания крайне правой литературы: «В Германии мужик и лютеранин, и католик, и реформатор, как придется. Во Франции — мужик католик, кальвинист и гугенот. В России же мужик только православный»; «И как русского человека нельзя представить себе иначе как православным, так и поляка иначе как католиком, татарина иначе как магометанином»39.
Исходя из этого тезиса, черносотенцы делали вывод, что утрата духовного компонента приводила к потере принадлежности к народу. Вслед за Федором Достоевским, утверждавшим, что «неправославный человек не может быть русским», принадлежность к православию провозглашалась главным признаком русскости. В несколько иной интерпретации эта мысль была озвучена видным черносотенцем Н. Е. Марковым в ноябре 1915 г. на Всероссийском монархическом совещании в Нижнем Новгороде: «Русский народ крепко связан своими верованиями, и если он перестанет быть православным христианином, он перестанет быть собственно русским»40.
Данное положение было зафиксировано в большинстве программных и руководящих документов крайне правых, в частности, в «Памятке» Союза Михаила Архангела. Измена православию неизбежно вела в стан врагов Родины, что было сформулировано одним из видных черносотенцев Густавом Шмидтом: «Потеряв веру, русские становятся космополитами и революционерами»41. Даже принятие инославной христианской веры не могло спасти от данного приговора: «Русский человек, совращенный в баптизм или другую секту, перестает быть русским, он ненавидит русского православного человека, не любит русского царя и вешает в своем доме портрет Вильгельма, его родиной становится Германия, и облик этого русского делается немецким»42. Лишенный православного ядра и самодержавного политического стержня народ превращается в многомиллионную этническую массу,
211
с разновекторными устремлениями, делающими его уязвимым для внешних и внутренних врагов. Наоборот, принятие православия являлось пропуском в среду русского народа. «Когда спрашивают про кого-либо родом из Польши или с польской фамилией, он поляк? Отвечают: нет, православный. Если он родился в Польше и поляк родом, но веры не католической, а православной, то он этим самым считается уже русским», — разъясняла черносотенная пресса43.
2. Самодержавный монархизм как трактовка русскости. Идентифицирующим признаком истинно русского человека являлся также проистекавший из православия монархизм. Черносотенцы отстаивали тезис, что для подлинно верующего православного христианина признание неограниченной самодержавной монархии как единственно возможной формы правления являлось очевидным. Крупный исследователь черносотенного движения С. А. Степанов писал, что для «черной сотни принадлежность к господствующей нации определялась не столько национальностью или религией, сколько степенью преданности престолу»44. В этом утверждении есть некоторое уничижение принципа религиозности, что в отношении «коренных русских людей» не вполне верно. Если православие рассматривалось правомонархистами как идейный фундамент самодержавия, то отношение к самодержавию определяло глубину веры индивида. По сути, это были две стороны одной медали, определявших понятие русскости: православие являлось его духовным проявлением, в то время как самодержавие — политико-мировоззренческим воплощением.
Отождествление понятия «русский» с верностью самодержавию постоянно подчеркивалось крайне правыми идеологами. «Можно было бы указать отступников православия, преданных отвлеченной идее монархизма, даже преданных лично тому или другому русскому государю, но изменника православно преданного идее русского царского самодержа-
212
вия не только указать, но и представить невозможно. С другой стороны, при иных исторических условиях существование людей православных, но отрицающих самодержавие или равнодушных к нему, вполне понятно и нормально. Другое дело — в России русскому нужно изменить самодержавию, нужно отречься от «всей родной святыни», искать исцеления у иных, мертвых и нелепых богов. Трудно совместить такое национальное отступничество с верностью православию. И мы видим, на деле даже лучшие из таких отступников быстро охладевают к народной вере, или еще чаще и хуже пытаются отыскивать в православной вере и церкви демократические и иные любезные им начала», — заявлял на собрании монархистов Б. Надеждин45.
Отказ признать самодержавие национальной формой правления с точки зрения правомонархистов автоматически вел к отрешению от принадлежности к русскому народу. Черносотенная печать всячески напоминала, что приверженность монархии является русской национальной чертой: «Тот, кто не православен, тот не русский: он уже выродок. Тот, кто не предан царю, также не русский, потому что эта преданность есть наследие тысячелетних верований»46.
По мнению русских консерваторов, благодаря православию русский народ выработал отличную от восточного деспотизма и западного абсолютизма форму монархической власти, которая, являлась наиболее приближенной к идеальному типу монархии вообще47. Русское самодержавие рассматривалось правомонархистами как классическая монархия, в то время как существовавшие в мировой истории другие образцы являли собой пример отклонения от нормы. Главная отличительная черта самодержавия состояла в выражении им религиозно-нравственного и этического идеалов русского народа. «Монархия есть верховенство того самого этического начала, которое является сущностью всякой личности данной нации», — утверждал председатель Монархической партии Иоанн Восторгов в
213
книге «Монархический катехизис». Иными словами, русская монархия являлась зримым политическим проявлением или производной мировоззренческих представлений русского народа. «Идея "Царь" есть идея стихийного всего многомиллионного русского народа. Эта идея — вне корысти и честолюбия, естественное ее движение — идея народного блага, и весь вопрос заключается в создании таких условий, при которых эта идея могла бы жить и своим светом правды и справедливости осенить жизнь народную и вести ее по пути прогресса и духа материального улучшения», — писало «Русское знамя» в январе 1908 г.48
Аргументируя нравственную основу самодержавной власти, черносотенная пресса не скупилась на декларации о духовном родстве русского народа со своим православным царем, связь которых имела религиозно-духовную основу: «У царя и народа — одно сердце и одна душа. У нашего царя и русского народа — один учитель и наставник — Иисус Христос. У царя и народа — один Отец — Царь небесный»49. Доказательную базу составляли печатавшиеся на страницах «Русского знамени» поговорки, в которых проявлялось отношение русского народа к своему царю: «Русский народ инстинктивно понял общность своего миросозерцания с царским. В своих сказках он забитого Иванушку-дурачка делает царем, замарашка делается царицей. В своих пословицах он говорит: «Народ думает, царь ведает», «Как весь народ вздохнет, до царя дойдет». С другой стороны, расхитители царского самодержавия, кто бы они ни были, считаются русским народом одинаково опасными как для себя, так и для царя, что народ высказывает, говоря: «Царево око видит далеко, а из-за тына и царю не видать», «Приспешники царю застят, народу напастят», «Царские милости в боярское решето сеются» и т. д. и перенося всю свою ненависть в периоды гнета не на царя, а на временщиков, как, например, Малюту Скуратова, на Бирона и на других. На русского царя только тогда перено-
214
сится народная ненависть, если он уклоняется от православия или от совести, — что, конечно, одно и то же, что, например, и случилось с так называемым Лжедмитрием и с Борисом Годуновым, который народом назывался царем-иродом»50.
В воззрениях русских консерваторов и правомонархистов, самодержавие в наибольшей степени, чем какая-либо иная форма правления, соответствовала характерным чертам русского народа, которые определялись как особые монархические качества: политический консерватизм, врожденный монархизм, покорность властям, аполитичность, неприятие инакомыслия и правового государства51. Рассмотрим эти черты подробнее.
Аполитичность. Черносотенцы приняли идеи государственников-охранителей и славянофилов об аполитичности русского народа, являвшейся следствием присущей ему религиозности. Утверждая, что народные массы не стремятся участвовать в управлении государством, крайне правые часто использовали в своих программных документах и на страницах печати рожденную славянофилами формулу: «Внешняя правда — государству, внутренняя правда — земле; неограниченная власть — царю, свобода мнения и слова — народу»52. Представления о предназначении русского народа жить на земле и в Боге четко выразил неославянофил Д. А. Хомяков, утверждавший: «Народ, живущий верой и бытом, твердо стоит на принципе самодержавия, т. е. устранения от политиканства, в котором видит лишь "необходимое (или неизбежное) зло", которое возлагает как бремя, на избранное и жертвующее собою для общего блага лицо — государя...»53.
Следуя этим размышлениям, крайне правые идеологи пропагандировали идею о том, что русский народ, добровольно отрекаясь от власти, передает правление царю: «Народ может наслаждаться полным счастьем, когда вся власть над ним сосредоточена в одних руках, когда им управляет одно лицо, то есть монарх, который своей могучею властью
215
устраняет противоречия, все различия во взглядах мелких начальников», т. е. также нейтрализует противостояние внутри бюрократического аппарата54. Помимо отвлеченно религиозной аргументации монархисты применяли и аргументацию из практической области, указывая, что для решения государственных вопросов народ не обладает достаточной компетенцией, уровнем образования и времени в силу занятости производством материальных благ55.
Повиновение власти как этическому принципу. Исходя из присущей консервативной идеологии установке об иерархическом строении общества, повиновение и покорность государству определялись правомонархистами как неотъемлемые черты русского национального характера. «Ты один, государь, должен стоять выше всех законов и умягчать своей властью несовершенство их и должен стоять, никем не заслоненный пред своими подданными...», — говорилось во всеподданнейшем адресе собрания Монархической партии56. А. В. Репников отмечал, что консерваторы приписывали русскому народу высокий уровень ожиданий от государства, персонифицировавшийся в лице его главы. Со времен Ивана Грозного в народе культивировался сформулированный им тезис о повиновении православному царю как части христианского благочестия. Это трактовалось как утверждение па-триархально-семейных отношений между царем-батюшкой и его народом, но не проявление рабской покорности57. Утверждая, что потребность в смирении и послушании рассматрива-лась консерваторами не как аномалия, а норма, исследователь приводит мнение К. П. Победоносцева, отмечавшего, что «искание над собой власти» представляет естественную психологическую черту людей и является проявлением не «рабской сущности», а следованием нормам Нового Завета. В контексте данных представлений «государство и власть защищают народ, монарх подобен «отцу», а его подданные «детям»»58.
Мнение К. П. Победоносцева было развито Л. А. Тихомировым в книге «Монархическая государственность»: «Это
216
очень глубоко подмеченная черта нашей психологии — черта, которую можно назвать женственною. Она вовсе не есть выражение слабости, по крайней мере, по существу, но выражает поэтическое созерцание идеала, искомого нами и чарующего нас в частных воплощениях своих, вызывающего наше преклонение и подчинение, ибо идеалом нельзя владеть, а ему можно только подчиняться как высшему для нас началу»59.
Данная черта выражала целую серию присущих русскому народу государственно-политических достоинств: смирение, скромность, искание идеального, вековая терпеливость, подчеркивая которые, черносотенная пресса писала: «Русский народ — аскет, народ-страстотерпец. Стремление страдать во Христе создало в русском народе и вообще в православных свойство безропотно нести свой крест, быть твердым в своих убеждениях и не употреблять против насилия насилие. русский народ безропотно и твердо нес татарское иго, век Ивана Грозного, боролся с суровой природой и нашествиями иноплеменников, а со времен Петра начал нести иго рабства и попрания всех его человеческих прав, как, например, во времена Бирона — иго, перед которым бледнеет весь татарский гнет»60. Следствием способности к повиновению власти был исторический успех русского народа: «Народ беспрекословно повиновался воле государя и с помощью самодержавия и церкви Православной развил свою национальность, подчинил сотни племен, даже культурнее себя, и укрепил русский дух на шестой части земного шара»61.
Врожденный монархизм. Черносотенцы выдвинули тезис о том, что единоличная власть отвечала природе русского народа. Естественный монархизм славян проявился еще до принятия христианства призванием варягов, от которых потребовали установления сильной власти и прекращения беспорядков62. Монархия объявлялась производной от национальных интересов народа. «Не верю в коллективный ум, а потому и в парламентаризм. Верую только в монархизм», — отражал мнение
217
миллионов своих соратников на съезде монархистов в 1906 г. священник Пестряков63.
В воззрениях черной сотни только неограниченная самодержавная монархия могла обеспечить условия для следования Россией предначертанным свыше самобытным путем, обеспечить порядок и стабильность функционирования православного социума, обуздать внутренние и внешние деструктивные силы, раскачивавшие лодку государственного корабля. Неприятие западноевропейских демократических институтов, правового государства и инакомыслия зафиксировано в обращении к царю Собрания Монархической партии, которое в августе 1906 г., заявляло: «Но ни в каком случае народ твой не признает над собою власти никаких парламентских безответственных властителей, а только единого ответственного пред Богом и историей царя, и скорее погибнет в кровавой смуте, нежели даст надеть на себя ярмо конституции»64. Такая же мысль была высказана и в мае 1911 г. в «Русском знамени». «Кому будет с радостью повиноваться русский православный народ — царю ли самодержавному, помазаннику божьему, или 500 самодурам, с деятельностью которых и благожелательством к себе он уже познакомился?» — задавались вопросом редакторы газеты «Русское знамя»65.
С точки зрения черносотенных идеологов, представляя самобытную форму государственного управления, самодержавие вытекало из национальных качеств русского народа и его религиозных представлений, что порождало у православного социума внутреннее стремление к истинно монархической власти. «Главная ценность самодержавия заключается не в его достоинствах, а в том, что оно — симптом известного духовного строя народа», — тиражировало высказанное славянофилами утверждение на своих страницах печатный орган СРН газета «Русское знамя»66. У славянофилов правомонархистами была заимствована идея о том, что неограниченная монархия соответствовала социальному строю русского на-
218
рода, в основе которого лежали связь царя и народа через православие, сословность и патриархальные устои общества. Важным качеством русской монархии называлось служение интересам православного социума, всему русскому народу, а не интересам отдельных социальных групп. Таким образом, по мнению правомонархистов, сформировавшееся на рус-ской почве самодержавие было тесно связано с миросозерцанием народа и всем его бытом67.
В славянофильском духе черносотенцы доказывали, что имевшие место в истории России бунты и мятежи никогда не были направлены против института неограниченной само-державной власти, не ставили целью получение либеральных свобод и расширение прав, а имели экономическую подоплеку, стремление обуздать злоупотребления бюрократического аппарата и всегда носили религиозно-нравственную окраску. Крайне правая пресса заявляла, что на протяжении всей своей истории русский народ никогда не изменял монархической форме правления: «Загляните бегло в русскую историю, и вы найдете. что от интриг, неправды, и лихоимства «приказных», от духовного убожества и гнета правительства — народ бежал в дремучие леса, и там, оставаясь верным своим вековым идеалам, он воздвигал святые, православные монастыри — будущие оплоты государства — и молился за Россию и самодержавного царя»68. Данное обстоятельство подчеркивалось и А. В. Репниковым при анализе взглядов русских консерваторов69, что еще раз подчеркивает существенные консервативные черты правомонархической доктрины.
По мнению крайне правых, особые монархические качества русского народа проявлялись в критические моменты русской истории, когда появлялась возможность смены формы правления. Указывая на естественный «монархизм» русского народа, черносотенцы заявляли о возможной республиканской альтернативе России после смерти Ивана Грозного и прекращения династии Рюриков: «.свободный народ
219
мог установить конституцию, республику, завести выборных царей, сильно ограниченных в своей власти, как в соседней Польше. Но народ оставил самодержавие.»70. Такая же альтернатива возникла и двумя столетиями позже — в 1812 году, когда русский народ имел возможность «сменить свое позорное рабство, на ту, золотую якобы, республиканскую свободу, которую им предлагал Наполеон.»71.
Необходимость сохранения самодержавия, по мнению крайне правых, остро актуализировалась в связи с имевшими место в России в начале XX в. модернизационными изменениями, приводившими к росту социальной напряженности, что создавало благоприятные условия для деятельности либеральных и революционных организаций. Черносотенные идеологи указывали, что успех левой агитации носил временный характер и не имел перспектив стать настоящей системой взглядов русского народа, так как рано или поздно столкнулся бы с его внутренним мировоззрением: «Набить революционной трухой голову какой-нибудь курсистке левые могут, взбунтовать полуграмотных рабочих они тоже могут, но изменить пути внутреннего развития русской национальной души, опровергнуть хотя бы Тютчева и Леонтьева и лишить их действенной силы — для этого у жидов силенки не хватит»72.
Правомонархисты считали увлечение революционными идеями некоторой части народа явлением мимолетным и обусловленным переходным этапом: «Русский мужик — монархист и черносотенец; прикоснувшись к современному «образованию», он становится «критиканом» и отчасти революционером; но, достигнув настоящей образованности, русский человек опять становится монархистом и черносотенцем, какими были Достоевский, Тютчев, Леонтьев»73. Глубокоукорененное православие и врожденный монархизм проявятся, как только человек подойдет к так называемой «точке невозврата»: «Интеллигентные безбожники долгое время могут путать простого русского человека и таскать его
220
по "окольным путям", но когда они, наконец, подведут его к иконе и скажут: "Плюнь на икону", то простой русский человек забудет все "окольные пути", по которым его водили, размахнется и трахнет плюгавенького интеллигентишку по уху своим могучим трудовым кулаком»74. Черносотенцы приводили в пример Максима Ковалевского, судьба которого показала, что влияние левых идей не носит безграничного характера и не имеет глубокого укоренения. Ковалевский всю сознательную жизнь был врагом православной церкви, критиковал русские народные идеалы и традиции. В конце жизни он ужаснулся содеянному, пересмотрел свои взгляды и вернулся в лоно церкви, что вызвало бурю негодования левых и заявления П. Н. Милюкова о его сумасшествии75.
Постоянство национального характера приводило черносотенных идеологов к мысли о перманентности самодержавия как отвечающего природе русского народа. «Народ, создавший самодержавие, глубоконациональный образ правления, прекрасно уживающийся со свободой граждан и с участием в государственных делах по форме Земских соборов, остался и в XX в. таким же убежденным сторонником единоличной власти повсюду», — утверждала черносотенная пресса76. Теоретическое обоснование этому факту дал глава Русской монархической партии Иоанн Восторгов: «Основными элементами государственной структуры являются нация или народ и верховная власть. Под именем нации объединяется вся масса групп и лиц, порождающая данный государственный порядок, организуемый верховною властью. Тем не менее нация и государство не тождественны по своему содержанию: государство есть только один из союзов, связующих членов данной нации, и нация только некоторою частью своего существования живет в государстве, не будучи поглощаема им всецело. Нация не только способна перестраивать формы образуемого ею государства, но способна и пережить его полнейшее крушение и восстановить его много веков спустя»77.
221
Из природной присущности самодержавия русскому народу следовал вывод о недопустимости искажения верховной власти, что может повлечь угрозу для существования самого русского народа: «Россия как носительница идеи совершеннейшей формы монархии, идеи православного царя, может и должна заимствовать, перенимать, усваивать и развивать все истины чистой науки. Но высшие государственные учреждения, через которые проявляется воля верховной власти, законы, формы обложения и все общественные учреждения она должна развивать самобытно, строго сообразуясь с народным духом, так как нации и государства развиваются, крепнут и гибнут исключительно благодаря только своему государственному праву»78.
Для национальных меньшинств именно верность самодержавию (а не православию) оказывалась определяющей при идентификации принадлежности к русскому народу. Если для коренного русского православие и монархизм являлись необходимыми требованиями для признания их истинно русскими людьми, то инородец мог исповедовать свою традиционную религию, но если он принимал самодержавие как единственно допустимый в России способ правления, то имел шанс называться истинно русским человеком.
Таким образом, термин «истинно русский» в отношении инородцев означал прежде всего политическую принадлежность. Поэтому руководство СРН предпринимало меры по созданию Мусульманского союза русского народа из казанских татар. В ряде мест функционировали отделы крайне правых союзов, состоявших исключительно из представителей национальных меньшинств. Так, по данным И. Е. Алексеева в 15% отделов крайне правых союзов Казанской губернии большинство членов составляли чуваши, а три отдела Царско-народного русского общества состояли из мусульман. Помимо этого в губернии действовало самостоятельное Царско-народное мусульманское общество79.
222
Полной противоположностью выступали евреи, которым правомонархисты приписывали враждебное отношение к устоям русского традиционного общества и стремление революционными методами установить в России свое господство. Впрочем, некоторая часть евреев пыталась доказать свою лояльность властям. В Одессе в феврале 1910 г. возникло «Общество евреев, молящихся за царя» Моисея Кениса, пытавшееся примкнуть к черносотенному движению80.
3. Культурно-психологическая и историческая общность как трактовка русскости. В дополнение к конфессиональному и политическому элементам принадлежности к русской народности черносотенцы добавляли также культурно-психологическую и историческую составляющие, под которыми понималось служение русскому государству, принятие базовых ценностей русской культуры и традиций, жертвенное участие в судьбе страны, верность ее историческим заветам, принятие ее прошлого.
В первую очередь, культурно-психологический и исторический критерии относились к представителям нерусских по этническому происхождению лиц, чьи предки ратным трудом доказали преданность России и разделили историческую судьбу страны: «Да где же вспомнить, хотя бы приблизительно, всех инородцев, всех, рожденных мусульманками, грузин-ками, француженками, польками, литвинками, гречанками, шведками, немками и даже финляндками и все же ставших настоящими русскими людьми, готовыми отдать, да и отдавшие всю свою жизнь, всю свою кровь, все свое состояние в пользу родины»81.
Трактовка принадлежности к русскому народу в категориях религиозного и политического факторов давала право-монархистам возможность преодолеть присущую националистам узость этнического или «кровного» критерия и дать возможность войти в состав державного народа представителям других этносов, признававших имперские интересы Рос
223
сии приоритетными по отношению к своим собственным и не проявлявших к ним враждебности в какой бы то ни было форме. Расширительная трактовка русскости была зафиксирована в программах большинства черносотенных организаций. В официальном документе Союза Михаила Архангела сынами России признавались «лица других вероисповеданий, кроме иудейского, но с тем непременным условием, чтобы свои отдельные интересы, племенные и вероисповедные, они отнюдь не противополагали, а подчиняли и сливали с общими интересами Российского государства»82.
Данная трактовка культурно-психологического фактора и исторического служения России обеспечивала, по мнению правомонархистов, интеграцию в состав русского народа представителей достаточно широкого спектра нерусских этносов. Крайне правая пресса писала: «Как сметь, наконец, не признавать русскими мучеников долга, отдавших родине свою жизнь, свое время, свое состояние. Понадобился бы целый том, чтобы перечислить нерусские имена русских патриотов от петровского Лефорта и Ганнибала до современных Алиханова и Каравгозона, от Екатерины Великой до супруги Александра I, от Карамзина до Тагиева, от князя Цицианова, завоевателя Кавказа, — до Меллер-Закомельского, от генерала Дибича, Багратиона, Барклая-де-Толли, Кауфмана до Раненкампфа, Рейбота и фон дер Лауница, от Пушкина до Лермонтова...»83.
4. Соборность как форма организации русского народа. Одним из идентифицирующих признаков принадлежности к русскому народу для черносотенцев являлась соборность, ко-торая в широком смысле подразумевала единение народа, выражаемое «в слове и деле всеми его членами вместе и каждым в отдельности». Она охватывала все сферы жизни народного организма, став одним из компонентов определения понятия народности, которая «есть соборность рода, языка и быта страны (отечества, родины), связанная верою, просвещением и предопределенною Господом Богом целесообразностью»84.
224
Соборность выполняла интегративную и охранительно-защитную функции, исходя из которых приобретала следующие основные формы:
гражданско-правительственная соборность как форма единения народа с царем, то есть своеобразный патриархальный демократизм, обеспечивавший коммуникацию между верховной властью и подданными. Противопоставляя ее западноевропейским парламентским учреждениям, крайне правые указывали, что член собора — не представитель народа в стане царя, а «свидетель о жизни народной перед лицом самого народа, возглавляемого царем»85;
церковная соборность как форма организации и единения православных верующих: «Церковно-соборное деяние есть свидетельство представителей церкви о вере Богом врученной им паствы. Правое веры свидетельство перед лицом церкви вводит ее в общественное сознание, утверждает и расширяет ее во все концы»86;
земская народно-общественная соборность, выполнявшая интегративную роль обеспечения связи русского человека со своим социальным слоем, обществом и народом в целом. Данный вид соборности рассматривался как «свидетельство всех чинов людей о правде народной: о его жизни, нуждах, думах и чаяниях» и имел преимущества перед партийностью, так как обеспечивал возможность реализации качества (истины) перед количеством (большинством). Здесь черносотенцы исходили из мнения, что сила соборных постановлений заключалась не в численности их провозглашающих, а в истинности провозглашаемого как «вечного проявления неизменной правды Божией». Ссылаясь на опыт демократических стран, крайне правые указывали, что «большинство голосов» часто обеспечивается умышленной подтасовкой, а иногда складывается неразумною случайностью87.
Другой функцией земской народно-общественной соборности являлась охранительно-защитная. Исходя из по-
225
ложения о том, что русский человек принадлежит русской цивилизации, пока сохраняет связь с малой родиной и своим социальным слоем, черносотенцы указывали, что в отрыве от своей среды русский человек подпадает под соблазны западничества, духовно и физически разлагается. «Пожив в городе или где-нибудь на "шахтах", — мужик очень часто возвращается в деревню хулиганом, ни к селу ни к городу толкует о «швабодах» и поносит начальство», — писала в январе 1916 г. черносотенная пресса88.
Согласно исследованию А. В. Репникова, русские консерваторы традиционно рассматривали общину как основу охранительства в государстве, т. к. отношения в ней были построены на особом, религиозном понимании бытия89. Вслед за ними ортодоксальное крыло правомонархистов считало необходимым консервацию общины как преграду на пути внедрения капиталистических отношений в деревне, вызывавших расслоение крестьянства и создававших основу для подрыва самодержавной системы. Одна из причин первой российской революции виделась в том, что проведенная в 1861 г. крестьянская реформа, во-первых, лишила помещиков возможности оказывать воспитательное влияние на крестьян, во-вторых, открыла дорогу для проникновения в сельский мир «неблагонадежных» элементов, что в совокупности создало условия для ослабления внутриобщинных связей, приведших к стремлению крестьян решать возникающие вопросы нередко незаконными мерами90.
Исходя из вышеизложенных критериев, черносотенцы весьма расширительно толковали термин «русский народ», включая в его состав украинцев и белорусов, что определило его триединый характер. «Под именем "русской народности" мы понимаем: великоруссов, малороссов и белорусов.», — заявляла черносотенная пресса91. Принятие указанных народов в русскую семью обуславливалось общностью православной религии, истории, национальной культуры и психо-
226
логии, что констатировали в своих программах крупнейшие крайне правые организации — СРН и СМА. В данном случае черносотенцы следовали официальной идеологии, считавшей русским все православно-славянское население Российской империи и отказывавшейся видеть в украинцах и белорусах отчужденные от великороссов народы. Наличие у последних собственной национальной культуры и языка трактовалось как локальные проявления единого целого92.
Разность позиций черносотенцев и националистов в подходе определения понятия русского народа ярко проявилась именно в отношении украинцев. Если черносотенцы не делали различий между русскими и украинцами, считая их единым народом, то большинство идеологов из числа русских националистов дистанцировались от малороссов посредством утверждения первенства именно великорусского начала93. В несколько ином ключе данную проблему трактовал другой видный националист В. В. Шульгин, считая, что большие права на русскость имеют именно украинцы, так как понятие Руси преимущественно было связано с Киевом94. Повод подтвердить правильность своей позиции националистам пред-ставился в связи с активизацией на Украине сепаратистского движения т. н. мазепинства95. Для черносотенцев украинский национализм не являлся поводом для самоустранения от малороссов, наоборот, подчеркивалась его враждебность не столько имперским интересам, сколько самим малороссам, интересы которых он якобы представляет. В любом случае между русскими и украинцами националисты проводили жирную границу.
Как видим, данные выше характеристики народности определяли размытость этнического компонента в определении понятия «русский». Трактуя народность в религиозном, политическом и культурном контексте, черносотенцы делали в этой связи вывод о том, что истинно русским человеком можно стать, приняв базовые ценности русского культурно-
227
исторического сообщества. О малозначительности для черносотенцев этнического происхождения говорит то, что они признавали немецкое происхождение царской династии. На страницах «Русского знамени» указывалось, что предки бояр Романовых вели свою родословную от прусского короля Войдевита, внук которого Гландус Камбила в 1283 году, спасаясь от немецких крестоносцев, бежал к русскому князю Дмитрию Александровичу. При крещении прусака Гландуса, ставшего родоначальником Романовых, назвали Иваном, а прозвище дали по созвучию с прежним — «Кобыла» (Камбила)96.
Для черносотенцев пример династии Романовых, веками верой и правдой служившей России, являл собой ошибочность националистического подхода определения русскости по крови. Иными словами, русскость являлась не генно-этнической конструкцией, а категорией духовного порядка, подразумевавшей православное и самодержавно-государственное миропонимание. Данный подход подтвердил видный черносотенец Иоанн Восторгов, который в своем труде «Монархический катехизис» вообще не включил этнический компонент в определение понятия народности, рассматривая ее как «общество, объединенное на основах единства духовных и материальных интересов — территории, географических условий, языка, верований, исторических условий развития и т. п.»97.
Несмотря на многочисленные обвинения либерального и революционного лагерей в национализме и шовинизме, присущий правомонархической идеологии приоритет духов-но-религиозного компонента позволял преодолеть узкий национализм и обеспечить представительство в крайне правых организациях различных народов Российской империи. Ис-следователь С. А. Степанов отмечал, что в руководстве черносотенных союзов оказалось довольно много нерусских по крови и список «истинно русских» вождей пестрил молдавскими, греческими, грузинскими и немецкими фамилиями98. Среди
228
лидеров черносотенцев можно видеть немцев (В. А. Грингмут, Н. Ф. Гейден, Н. А. Энгельгард и другие), французов (председатель правой фракции III Государственной Думы В. Ф. Дор-рер)99. Видное положение в крайне правом лагере занимали поляки (руководитель одной из правых организаций в Казани В. Ф. Залесский, редактор газеты «Земщина» С. К. Глинка-Янчевский) и молдаване (П. А. Крушеван, П. Ф. Булацель)100.
Вопрос участия в провинциальных черносотенных организациях татар, сохранявших приверженность мусульманской религии, подробно рассмотрен в работе И. Е. Алексее-ва101. В исследовании Ю. И. Кирьянова приводятся данные о значительном представительстве в 1912 г. в Томском отделе СРН чувашей, в 1916 г. в Ялтинском отделе СРН — греков и татар (Рустем Ахтем Усеинов, Асан Девлешга и др.), в 1908 г. в Сухумском отделе СРН — жителей греческих селений102.
Черносотенная идеология исходила из фундаментальных ценностей консерватизма, среди которых народ (нация) рассматривался сакральной общностью, предопределяющей судьбу составляющих ее социальных слоев, групп, личностей. Для консервативной идеологии народность формировала определенный тип личности через систему нравственных норм, человеческих взаимоотношений, способ жизни и ведения хозяйства. Митрополит С.-Петербургский Владимир на VI Всероссийском съезде русских людей в феврале 1913 г. дал характеристику русскому народу: «По адресу русского народа раздаются иногда упреки в невежестве. Но это несправедливо. Ум русского народа такого свойства, что имеет особый национальный склад и враждебен в основе космополитизму, что умеет верно определить отношение отвлеченных мыслей к живой жизни, вот почему ум этот возмущается, когда в русскую жизнь стараются втиснуть несвойственные русскому народу идеи»103.
Для крайне правых слова «черносотенец» и «русский» являлись синонимами. Данную мысль четко сформулировало
229
в январе 1916 г. «Русское знамя»: «Русский человек должен быть православным — правым, и если русский не православный, то он — не русский»104. Данная трактовка русскости неизбежно включала всех носителей вышеуказанных религиозных и политических взглядов как сторонников крайне правых организаций. «Нам не приходится пропагандировать свои идеи в народе, как то делают все политические партии почти без всякого успеха, если не считать обман и насилие за успех», — заявлялось в 1906 г. в Киеве на III Всероссийском съезде русских людей.
Таким образом, в черносотенной и националистической идеологии проявлялись существенные различия в содержательной трактовке понятий «народ» и «нация». Под народностью понималось духовно-религиозное, политическое, культурно-психологическое и соборное единство русских людей. Националисты делали приоритет на этнической идентичности (родстве), а либералы на государственно-гражданском единстве. В современной литературе также встречаются подходы рассмотрения нации и как культурно-исторической и языковой общности (общности исторической судьбы, религии, языка и культуры), и как этнической общности, основанной на кровном родстве. С этой точки зрения в своих подходах к понятию нации черносотенцы опередили свое время, так как понятие народности в правомонархическом варианте трактовки несло прежде всего идеологическую начинку, что позволяло преодолеть фактор этничности.
Идеологию правомонархических организаций России начала XX в. достаточно сложно отнести к националистической и шовинистической, поскольку главными качествами русскости в их представлении было православное вероисповедание и верность самодержавным устоям. Этническое происхождение имело гораздо меньшее значение, что стало идеологическим новшеством, т. к. черносотенцы предлагали основу единения народов империи на базе самосовершен-
230
ствования в христианском духе и укрепления основ общего государства — Российской империи. Преодолеть этнический фактор при формировании новой общности — советского народа впоследствии пыталась и КПСС, но уже на других идейных основах.
Как показывает вышеизложенный материал, отрицательно относясь к распространенным в то время на Западе теориям, рассматривавшим национальный феномен в контексте расово-биологических факторов, черносотенцы определяли принадлежность к русскому народу принятием базовых ценностей русского культурно-исторического сообщества — православия, самодержавия и народности. Несмотря на многочисленные обвинения либерального и революционного лагерей в национализме и шовинизме, присущий черносотенной идеологии приоритет духовно-религиозного компонента позволял правомонархическому движению преодолеть узкий национализм и интегрировать в него представителей других национальностей, что определило интернациональный характер черной сотни. Дистанцирование от националистических идей расовой чистоты, национального превосходства и этнической сегрегации, чреватых возникновением напряжения с населением окраин страны, объяснялось стремлением сохранить единую и неделимую Российскую империю.
231