В резиденции правителя Черногории мелькали озабоченные лица. Архиепископ был хмур и молчалив. Улучив время, он уединился с Каракоричем-Русом в библиотеке.
Церемонии между своими здесь не были приняты. Дмитрий уселся на низкий подоконник. В раскрытое настежь окно туго и бодряще шёл прохладный воздух со стороны Адриатики. Покусывая кончик уса, трогая время от времени бородку пальцами, владыка в задумчивости прохаживался вдоль книжных шкафов. Коленки длинных ног волновали ткань зимней рясы. Наконец произнёс:
- Пора сделать решительный шаг.
- Надо ехать, - согласился секретарь.
- Составь и вышли сегодня просьбу о высочайшей аудиенции. Пока доберёмся по снегу до Вены, ответ, надеюсь, будет в посольстве.
Неприятности для черногорцев начались вскоре по возвращении господаря из России в тридцать третьем году. Недоброжелатели у Негоша были всегда, а тут словно невидимый дирижёр взмахнул палочкой, и сплетни усилились, стали множиться недобрые оценки. Правитель точно попал в мёртвую зыбь. Не поймёшь,с какой стороны накатываются волны. Злой шёпот ранит сильнее турецкой картечи. Укоряют владыку в строительстве светской резиденции (мало монаху кельи!). Государственные дела вершит спустя рукава. Не до них - стишки пишет.
Пусть бы сплетни да злые оценки крутились вокруг Боботов-Кука. Но вдруг могущественные страны Европы, ранее едва замечавшие Монтенегро, прониклись жалостью к бедному народу, которому так не повезло с правителем. Пора навести порядок в этом балканском углу. Англия, у которой всюду на планете отыскивались интересы, была готова поднять паруса. Австрийские стратеги интересовались состоянием дорог на полуострове. Турция дороги знала, только боялась встретить на них черногорцев.
Слухи ещё тем страшны, что произрастают ядовитыми плодами на реальной почве повседневной жизни, где всего хватает: верных решений и ошибок, успехов и неудач, конфликтов, разных устремлений отдельных людей, социальных групп, кланов, внутренних противоречий каждой Божьей души.
Недруги Петра II ничего не придумывают. Действительно, государь-архиепископ пытается придать больше светскости высшей власти в стране. Поэзию он считает не личным делом творца, а достоянием нации, средством её просвещения. На типографских машинах, доставленных из России, отпечатаны два сборника поэта Петра Негоша. На доработку произведений правитель позволил себе несколько недель отпуска, оставив у руля государства Милутиновича и Каракорича-Руса. Злые языки не упоминают, что признанный уже певец Црной Горы отложил печатанье своей поэмы-песни «Голос каменных гор», чтобы осуществить выпуск альманаха «Горлица», основанного для выявления дарований. «Черногория должна быть прекрасна не только воинами, но и писателями, художниками, учёными», - объясняет поэт-архиепископ своё решение Дмитрию. Он посылает реформатору сербского языка Вуку Караджичу денег из личных сбережений на издание собранных им пословиц и народных эпических произведений. Приглашает его в Цетинье собирать фольклор Црной Горы.
И новая резиденция строится. Ибо строится новая Черногория. Внешнее её оформление должно соответствовать будущему светскому государству. Столицы, как таковой, в стране селений нет. Есть Цетиньский монастырь и посад вокруг него. Национальному книгохранилищу, зачатому в 1549 году, уже тесно в монастыре. Только при Петре II оно пополнилось «Петербургской библиотекой» и личным собранием архиепископа на девяти языках. Книги всё прибывают. Просят место экспонаты основанного господарем этнографического музея. Негде принимать послов. Назревает нужда в помещении для заседаний нового законодательного органа – Сената. И Гвардия (задуманный Петром исполнительный орган) потребует приюта, знает опытный к своим двадцати трём годам администратор. Не по кельям же рассаживать молодых, энергичных, бойких «гвардейцев», многие из которых вышли из числа «потешных» наследника Радивоя. Далее, где Высший суд разместить?
Наибольшие нарекания противников новшеств из-за постоянной угрозы голода в стране. Неурожай тридцать шестого года грозит катастрофой. Слабые духом ждут, что правитель примет хлеб от турок в обмен на покорность. Соратники и верные старейшины советуют просить царя о разрешении на массовое переселение малоземельных жителей Црной Горы в Новороссию. Негош непреклонен: «А кто останется защищать страну и могилы?». Представителю визиря ответил: «Переговоры о взаимоотношениях двух стран будем вести с султаном только после признания им полной независимости Черногории».
Указом владыки враждующие между собой домашние драчуны отправляются вымещать свой пыл на неспокойные границы. Смертная казнь за вендетту пока что на черновой бумаге, однако весть уже полетела над горами: черногорец имеет право умирать только за Родину.
На всё нужны деньги. А тут и тысяча годовых червонцев из Петербурга перестаёт поступать в государственную казну. Интимные письма Николая I «брату Петру» стали приходить всё реже. От любезных слов стала ощущаться холодность, будто писались они осколками льда. А с октября 1836 года из Зимнего дворца в сторону Цетиньского монастыря не донеслось ни звука. Негоша охватило тревожное недоумение. Он не мог понять причину царского неудовольствия. Страдало не только самолюбие правителя маленькой страны. Господарь страшился потерять поддержку царя. Без неё горстке отважных стражников Црной Горы не пробиться к морю через австрийские заслоны, не изгнать турок из плодородных долин страны.
В конце декабря, на Рождество, санный поезд двинулся из Цетинье на север. Больного Милутиновича оставили дома. Вся секретарская работа оказалась в ведении Каракорича-Руса. Преодолев горные дороги, дали отдых лошадям в Белграде. За Дунаем покатили равниной к Будапешту. Оттуда рукой было подать до Вены.
В столице империи Габсбургов русский посол вручил Петру Негошу письменное согласие царя на аудиенцию в Санкт-Петербурге, но заставил томиться в ожидании визы. Задерживал её под всякими предлогами. От высокого просителя не прятался, но прятал глаза. В Хофбурге строптивых Негошей не жаловали. Православный архиепископ и сам объезжал стороной дворец кесарей в разъездах по чудесному городу. Сопровождал его всегда Каракорич-Рус, которого горская знать ревниво называла «личным другом» правителя.
Начался февраль. Однажды архиепископ отправился с «дежурным визитом» (как он сам с горькой иронией говорил) в российское посольство без секретаря. Дмитрий остался в отеле приводить в порядок бумаги и счета, отобранные для предоставления царским очам. Вдруг император пожелает взглянуть, на что тратят черногорцы его денежки.
Пётр II возвратился неожиданно быстро. Лицо его было искажено болью. «неужели разрыв с Россией?» - мелькнуло в уме у секретаря. Негош бессильно опустился в кресло. С трудом вымолвил:
- Они… Пушкина убили! Почему я тогда прошёл мимо!? Теперь не увидимся… Он уже в могиле… Пиши! Я буду диктовать… Сейчас, сейчас… Записывай – «Тени Пушкина».
Торопливо превращая в чернильные строки отрывистые слова, вылетающие из уст поэта, Дмитрий конечно же не мог предположить, что его рука выводит строки, которые в печатном виде Пушкинской темой откроют сборник Негоша «Сербское зеркало»:
Всё, что может совершить геройство,
На алтарь чудесный я слагаю,
Посвящаю я светлому праху
Твоему, певец счастливый
Своего великого народа.
На следующий день русский посол, будто чувствуя личную вину перед Негошем, сам привёз визу в отель. Моментально собрались в дорогу. Занемогшего правителя усадили в крытые сани, Каракорич примостился рядом. Свитские чины, развлекая венцев экзотическими нарядами, расселись по возкам. Поехали! Двигаться гостям царя предписано было на Варшаву, далее – в Вильно, а во Пскове приготовиться к торжественному въезду в Петербург.
Едва миновали Краков, гладкие шоссе австрийских владений сменились ухабистыми, раскисшими от февральского снега дорогами. Кони с трудом тащили сани. Впереди и сзади поезда скакали верховые – своя стража и высланный навстречу почётный эскорт. За Вислой, в сумерках, постучались в ворота большого дома. Светились несколько окон бельэтажа. Привратник потащился к пану управляющему. В вестибюле к путникам вышел красавец-поляк, уже сказавший молодости «адьё», но о ней не забывающий. Дал ночлег.
Закат ещё тлел, когда Дмитрий Петрович, уложив под одеяло выздоравливающего Петра Негоша, вышел в парк. Аллея полого взяла в гору. Среди голых деревьев, на снегу, темнел небольшой храм. Одна створка стрельчатых дверей была распахнута. Внутри горела лампада. Черногорец вошёл в костел. Слева вдоль стен под витражами лежали на высоких надгробиях гипсовые Корчевские (гласили надписи латинскими буквами). Старые и молодые, несколько детей. Мужчины - в рыцарских латах и римских тогах, женщины - в платьях строгого покроя.
Ближнее к двери надгробие осталось без фигуры усопшего. Советник архиепископа машинально прочитал надпись латиницей: ИГНАЦЫ БОРИС КОРЧЕВСКИЙ. Игнацы, Игнатий? Где он слышал это имя? Ах, да – один из трёх старших братьев отца, Петра Борисовича. Здесь лежит его польский тёзка. Второе имя – Борис. Это заставило задуматься. Что-то есть общее в фамилиях Корчевский и Каракорич. Действительно, тут и там слог «кор». Дмитрий помнил семейную легенду, более того, теперь он хранитель четверти серебряного блюдца с выцарапанной чем-то острым буквой «П». Неужели!? Слишком невероятно! Коснулся ладонью полированного мрамора. Камень был удивительно тёплым в промозглой усыпальнице. Дмитрию показалось, будто кто-то окликнул его. За открытой дверью костёла каркала ворона. На паперти послышался стук каблучков, вошла женщина в чёрном, белея непокрытой головой. Не перекрестилась, не преклонила колена. Удалилась в тень и слилась с ней одеждами. Каракорич вышел из костёла, сразу вернулся и оставил на надгробии свою визитную карточку. Чтобы её не снесло потоком воздуха, придавил серебряным рублём с профилем Александра I. Монета досталась ему от отца, Петра Борисовича. Если Игнатий, со вторым именем Борис, и Пётр Борисович одного корня, то по ту сторону бытия монета вернётся к своему первому владельцу.
Псковский кром, над которым основательно потрудилось время и небрежение, путники увидели на спуске к перевозу через реку Великую. Лёд был надёжным. На городской стороне владыку Петра встречал губернатор Пещуров с чиновным людом. Группы любопытствующих горожан пестрели тут и там на высоком берегу под древними стенами из серого плитняка. Невиданные черногорцами храмы, с арочными звонницами, похожие на цитадели, зеленели куполами под чёрными крестами. Подслащивая искренней дружеской улыбкой неприятную новость, губернатор сообщил, что император в ближайшие недели будет с головой погружён в неотложные государственные дела. Посему честь принимать столь высокого гостя выпала ему, Пещурову.
- Не думайте, ваше высокопреосвященство, что Псков находится в тени близкой столицы. Вы будете удивлены историческими памятниками и литературным богатством этого западного форпоста старой Руси. К сожалению, и я вынужден буду время от времени оставлять вас заботам моих помощников. На мне по просьбе опеки и вдовы… Вы ведь слышали печальную новость? Да, Пушкин. Недавно предали псковской земле.
- Так Пушкин похоронен здесь, не в столице? – воскликнул владыка.
- Да, вблизи родового имения его матушки, в Святых Горах.
- Тогда, ваше превосходительство, я прошу выделить мне провожатого. Я дал обет.
Пещуров с уважением посмотрел на черногорца.
- Понимаю вас, владыка, ведь и вы знаменитый поэт. Готов служить вам в этом предприятии. Вы, слышу, прекрасно говорите по-русски. А ваши люди? К сожалению, у нас нет толмачей, знающих сербский.
- Не беспокойтесь, господин губернатор, - вступил в разговор Каракорич-Рус, - я наполовину русский, буду переводчиком для всех.
…На следующий день свиту владыки составили двое молодцев в меховых жупанах и советник Каракорич-Рус, одетый по-европейски, в зимнюю бекешу и лисью шапку с наушниками. Пещуров приставил двух жандармов для охраны и разбитного чиновника. Разместились в трёх возках. Впереди поскакал верховой предупредить отца игумена, что в Святогорский монастырь следует высокий гость.
Обитель венчала самое высокое место Псковщины. Монахи, увидев издали короткий санный поезд, ударили в большой соборный колокол. Низкий звон его подхватили колокола всех монастырских церквей. Чернецы заняли свои места во дворе.
Игумен, встретив с образом в руках гостя у Святых ворот, догадался по его одеждам, что перед ним важное лицо духовного звания. Приезжий приложился к иконе, на глубокий поклон братии ответил поклоном и произнёс звучным голосом:
- Мир вам! Я приехал поклониться светлому имени Пушкина и его праху. Покажите, где его отпевали.
Гостей провели в придел через ризницу, в которой Пётр Негош, сняв верхнее платье, облачился в одежды архиеписокопа. Служба началась в том месте, где совсем недавно стоял гроб с телом Пушкина. Владыка служил усердно, ему помогали священнослужители. Заупокойная песнь вышла за стены придела, растеклась по Синичьему холму. Потом игумен провёл гостей к могиле на скате холма, у белой апсиды Успенского собора. Песчаный холмик покрывали еловые лапы. На сосновом кресте читалось одно слово, выведенное чёрной краской – «Пушкинъ».
Архиепископ опустился на колени и склонил голову, что-то шепча. Слов было не разобрать, но по ритму Дмитрий понял: это стихи, те, что он записывал в венском отеле.