Подозрения царя, вызванные нашёптыванием коварного австрофила Нессельроде, поддерживались внутренним убеждением, что поэтическая натура главного стража Црной Горы по природе своей склонна к либерализму. Рождённые для звуков жизни не щадить, подвержены республиканским настроениям. У него, Государя Всея Руси, был свой плохо управляемый пиит, так что эти экземпляры рода человеческого знакомы хозяину Зимнего дворца не понаслышке. Беседы с молодым властелином малого народа, когда тот был допущен к императору, до конца не устранили сомнений самодержца. Тем не менее, позволили вернуться к прежним отношениям правителей двух несоразмерных стран. Тогда они были заинтересованы друг в друге.
Прощаясь с Николаем в 1837 году, Пётр преподнёс меценату своего бедного народа рукописный сборник своих последних стихотворений. Царь с любезным выражением лица принял книгу, открыл на первом стихотворении. Сербского он не знал, но правильно понял и перевёл на родной язык вслух заглавие:
- «Тени Пушкина»… - пауза. - Как, и у вас солнце русской поэзии закатилось?
Признанный уже мастер сербского слова на мгновенье забыл, что он прежде всего должен быть дипломатом; не сдержал взволнованных слов:
- Для нас Пушкин – первейший славянин.
- Позвольте мне.
К беседующим государям приблизилась императрица Александра, женщина чуткая и утончённая. Запинаясь и мило коверкая слова, начала читать:
- Над звjезданим многостручним сводом, над домаком умнога погледа, под врховним небосклоном неба, гдjе се млада непрестанно сунца искресана руком магическом… Тамо се jе твоj гениj зачео… Не всё поняла, - с лёгким немецким акцентом призналась женщина, - но как прекрасно звучит!
Поэт Негош благодарно склонился:
- Спасибо, моя императрица! Я вам непременно вышлю перевод.
- И вам спасибо, мой поэт, - в том ему ответила хозяйка Зимнего дворца Александра Фёдоровна. - А пока, если есть вдохновение, пожалуйста, переведите хотя бы презренной прозой, как говаривал ваш… наш Пушкин.
- Не смею отказать, ваше величество. Над многоглазым звёздным сводом, под самой верхней сферой неба, где взгляд людской достичь не может в чертогах Божьих солнц рожденье, - они рукой творца из кремня летят искристыми роями, - там был зачат твой светлый гений…
- Так это же стихи, не проза!
- Я импровизировал, государыня.
Двоим поэтическим натурам пришлось догонять царя, ушедшего вперёд по анфиладе залов.
Правитель воинственного народа, его духовный пастырь, умел быть благодарным. А Дмитрий Каракорич отличился в России и в 1833 году и четыре года спустя. Назначив десять тысяч червонцев годовой помощи православной стране, вместо прежних десяти сотен, Николай Павлович признался Петру Негошу: «Скажите «спасибо» своему секретарю. Он так живописал беды Черногории, что мне стало стыдно. Кроме денег, я велел начать поставки зерном».
Но сам правитель, по возвращении в Цетинье, услышал в свой адрес не только слова благодарности за успешную миссию. Нередко раздавалось брюзжание подданных, мол, плохо старался наш православный, мог бы большего добиться. Вообще, праздники не наступили. Умножились жалобы соотечественников друг на друга. Пришлось срочно диктовать ответы почти на тысячу писем, ходатайствовать за обиженных и оскорблённых, примирять Черногорию с самой собою и с соседями. Выделенные слова - из записей секретаря. Его дневник той поры свидетельствует о частых ночевках в канцелярии. У господаря и Дмитрия не хватало сил добраться до постелей – роняли головы на бумаги за рабочими столами.
После того, как покончили с первоочередными делами, Пётр Негош позвал Каракорича на интимную беседу. Скромный, с низким потолком кабинет владыки в обители украшала авторская копия карандашного рисунка Иванова. Его прислал из Пскова губернатор Пещуров с припиской: дом нашего Незабвенного в сельце Михайловском.
Наперсники «потешных» игр и серьёзных дел рано начавшейся взрослой жизни разместились на стульях по торцам стола. На расчищенном от бумаг месте поставили кофейник и чашки, вазу с фруктами. Пётр заглянул в глаза Дмитрию:
- Я намерен вручить в твои руки внешнеполитическое ведомство, но… Может быть, у тебя иные планы? Есть просьбы?
- Ваше высоко… - начал было секретарь и смущённо улыбнулся. По дороге из Петербурга домой правитель просил советника обращаться к нему наедине на «ты» и по имени. – Возглавлять столь серьёзную службу решительно отказываюсь, Петар. Мой возраст, отсутствие должного опыта будут вредить делу, даже если мне иногда и удастся сделать что-нибудь полезное. На этот пост советую пригласить иностранца с впечатляющим послужным списком. Лучше всего русского, только не из круга графа, из противников его политики. У меня есть один на примете – князь Горчаков. Нессельроде его терпеть не может.
- Из лицеистов? Однокурсник Пушкина?
- Он самый. Граф, обозлённый независимым поведением князя, задвинул его в мидовский угол.
- Тогда сам назови поприще, тебе любое и посильное. Я слышал, твой дядя, воевода Александр Каракорич, скончался. Так может, попробуешь? Военному человеку у нас скучать не приходится.
- Каждый черногорец от рождения солдат. Начнётся компания, буду готов. А пока позволь мне служить тебе и родине в прежней должности. Внешними делами буду заниматься, как твой секретарь и советник, мой государь.
- Что ж, уважаю твой выбор. У нас остаются две главные цели - Подгорица и Никшич и побережье с Баром и Ульцином. Туда необходимо направить все дипломатические и военные усилия. При нынешней готовности армии мы могли бы уже отобрать у турок долины. С выходом в Адриатику сложнее. С австрийцами воевать мы не можем. Россия не поддержит. Даже нейтралитет не на руку Николаю. Сейчас, первая задача, не уступать туркам ни клочка земли в оставшихся у нас житницах. Необходимо, наконец, изгнать из страны потурченцев, иначе потеряем православный крест, исказится наше национальное лицо, - последние слова господаря были повторением его мысли, обнародованной в печати.
Дмитрий отщипнул несколько ягод от виноградной кисти из вазы на столе, бросил в рот. Задумался. Ранняя вертикальная морщина прорезала лоб от переносицы к середине сжатого в висках покатого лба.
- На нашей стороне время. Будем работать тихой сапой в Словении и Хорватии. Выступать надо согласованными колоннами, вместе с Белградом, улучив момент, когда Габсбургам будет не до Балкан.
И замелькали для черногорских державников годы в трудной рутинной работе по укреплению государства. Не часто происходили события, которые становятся народными праздниками, если за ними успех. Зато ушли в прошлое времена, когда пролитую кровь смывали дожди и нация отступала, сдавала врагу родную землю, а с нею – славу и честь.
Негошу удалось обуздать своевольных воевод. Всё чаще скупщина того или иного племени избирала в предводители человека из Цетинье, выдвинутого владыкой. Собрался на первое своё заседание Сенат. Гвардия начала учиться на собственных ошибках управлению страной. Кровная месть стала уходить не только из практики, но также из голов горцев. Маленькая черногорская армия, усиленная лёгкой вьючной артиллерией, обучалась русскими офицерами. Помощь из Петербурга шла на нужды обороны, просвещения, народного хозяйства, мимо карманов знати и высших чиновников. Знаковым событием, увертюрой к неизбежному превращению митрополии в светское государство стал переезд правителя в построенную в 1838 году резиденцию, вместившую и двор, и аппараты трёх ветвей власти. Сюда перенесли и символы просвещения – библиотеку, типографию, национальный музей. Селение при обители стало оформляться в столичный город. Монастырь остался резиденцией Петра IIНегоша, как главного духовника ста тысяч прихожан православной церкви. Российский Святейший Синод возвёл тридцатидвухлетнего архиерея в сан митрополита.
Во всех преобразованиях сказался авторитет национального поэта. Петр Негош воспевал свой народ, его мужество, славную историю непокорённых славянских племён Црной Горы, труженика пшеничного и кукурузного поля, охотника, рыбака и пастуха. Поэт в Петре II вынужден был уступать государственнику. Но иногда последний сдавался перед бурей рождающихся в нём звуков.
Пришло время, когда стихотворец, смущаясь, обратился к другу-советнику с вопросом, имеет ли моральное право поводырь народа по личной причине удалиться от государственных дел на непродолжительное время. Дмитрий знал, поэт Негош в те дни готовил к печати «Великий триптихон». Ему нужен был полный покой. Свой ответ Каракорич-Рус облёк в форму мягкого дружеского приказа: «Дело святое, Петар. Уйди на время в затвор. Кто смеет осудить тебя? Ты монах».
Опасаясь, что господарь передумает, Дмитрий отвозит его лунной ночью, без охраны, на гребень горной гряды Ловчен. Там на сбережения владыки воздвигнута из тёсаного камня скромная часовня-ротонда под низким византийским куполом в честь митрополита-предшественника. Покой в безлюдном просторе, бодрящий ветер настраивают Петра на поэтический лад. До этого всего один раз он он мог позволить себе несколько дней свободного творчества. Владыка не стал спиной к Черногории. Куда ни повернись, всюду Черногория от Боко-Которской бухты до северных гор, от утёсов Боботов-Кука до островов в Скадорском озере.
Дмитрий Каракорич-Рус становится на несколько недель неофициальным хранителем престола. И с новой силой, пользуясь отсутствием крутого господаря, раздаются голоса недоброжелателей, напоминая о его неудачах. Дескать, изгубил три острова в Шкодренском озере, потерял целый отряд обученных солдат у Подгорицы, а хлебную долину стране так и не вернул. Даже указ Петра IIучить детей в школах на казённый кошт подвергается критике: деньги ему некуда девать! То, что господарь вынудил-таки визиря признать независимость контролируемых правительством Цетиньи земель Черногории недруги не вспоминают. Однако, при беззаветной любви простых людей к своему политическому лидеру и барду, оппозиция начинаниям «черногорского Петра Великого» не имеет в стране простора и достаточно сторонников.
Все годы правления Петра IIНегоша Дмитрий Каракорич-Рус или находился при своём господине и друге, или покидал его, выполняя государственные поручения. Неизменный секретарь чаще всего выезжал для официальных и личных встреч то в Белград, то в Загреб, то в Любляну. Не раз тайная австрийская полиция отмечала его появление в далматинском Задаре. Официальная хроника отмечала его появление в Стамбуле, Вене и Санкт-Петербурге. Для патриотов Црной Горы будущее вырисовывалось оптимистическим.
Но не всё поддаётся учёту. Как-то не думалось, что жизнь, в отличие от вина в бурдюке, расход которого можно контролировать, имеет свойство вдруг закончиться. Холодная часовня на гряде Ловчен, ловля рифмы на осеннем ветру, упорная работа над бумагой, с забвением сна и еды, вызвали у затворника кашель. Доктор, обследовав простуженного по возвращении его в Цетинье, озабоченно проворчал: «Вам надо беречься, мой господарь». Через несколько месяцев приступы кашля стали следовать один за другим. На осунувшимся лице митрополита проступил румянец. Главный лекарь двора воспользовался своим правом в определённых обстоятельствах приказывать: «Немедленно поезжайте в Италию, государь! У вас признаки чахотки». Правитель подчинился не сразу. Он не просто жил и работал, он служил Черногории. И всё-таки пришлось ехать в признанную страну-курорт. Однако пресловутый «лечебный климат» не помог. Поняв это, больной сбежал домой от свиты и настырного служителя Эскулапа. Хоть одну пользу получил от Италии – успел посмотреть на знаменитые полотна да постоял в глубоком раздумье над прахом Данте, придавленном ушедшей в землю серой трещиноватой плитой.
Митрополит, прожив тридцать семь лет, как и светоч его, Пушкин, скончался (починал, напишет местный хронист) 19 октября 1851 года. В России в тот день выпускники Царскосельского лицея отмечали его сороковую годовщину. Преобразователь Черногории считал его образцом для высших учебных заведений своей страны. Пётр завещал похоронить себя на Ловченской гряде, в той часовне, где распрощался со своей музой. Он передал на нужды своего народа накопленные при монашеской жизни пятьдесят тысяч рублей.
Когда гроб выносили за ворота обители, разыгралась непогода. Не было возможности взойти на гору. Притом, донесла разведка, замечены в скалах таящиеся турки. Теперь они могли выместить свою злобу на самом непокорном из всех непокорных черногорцев. Каракорич-Рус распорядился вернуть гроб подземелью монастырской церкви. Предсмертную волю митрополита исполнит уже его преемник, Данило Петрович-Негош. В пешей процессии к месту последнего приюта величайшего из черногорцев шел престарелый его отец. Мать, смотревшая на сына, как на солнце, к счастью для себя, к этому времени умерла.
Счастлив тот, кто будет жить в веках, и в этом высший смысл его рожденья… Это из поэмы «Горный венец» поэта Петра (Радивоя) Негоша.