После войны Антонина жила, пока не прибрал её к себе Бог, казнясь, что не уберегла брата. А ведь могла бы. Той ночью, перед разлукой, оказалось, вечной, сестра дождалась, пока Андрей угомонился в кабинете, открыла «раку». Теперь в ней хранилось два сектора серебряного блюдца. По выцарапанной на металле букве «А» убедилась, что взяла нужную четверть. С вечера, под предлогом чистки, она отнесла к себе кафтан старинного фрачного покроя. Теперь, повозившись с ним с помощью щётки и утюга, принялась зашивать реликвию между подкладкой и сукном в том месте, где, по её прикидке, находится штабс-капитанское сердце. Тонок щиток, да, Господь даст, пулю остановит. Ведь не простая вещь, видать, заговоренная. И вдруг замерла. Показалось, её окликают из кабинета. Притом, голосом Игнатия. Она лучше других детей Борисовых различала голоса старших братьев, схожие по тембру и силе. Сердце сжалось, но не от испуга. Она поняла, откуда исходит голос. Переведя дыхание, распорола почти законченный шов, вынула не состоявшийся оберег и привела подкладку в порядок. Потом тихо вошла в кабинет с ношей. Андрей спал на кожаном диване при свете ночника, укрывшись с головой старой шалью сестры. Белели обнажённые пятки.
Повесив кафтан на высокую спинку стула, открыла раку, зашептала: «Прости меня, Игнатушка, скучно тебе одному; вот, возвращаю». С этими словами приподняла стопку бумаг и опустила на дно шкатулки, поверх четверти блюдца, привезённого из Польши, реликвию Андрея. Тихо звякнул металл. И опять послышался Антонине голос Игнатия. Умиротворённый.
Когда пал Севастополь, объявился в Ивановке узкоплечий капитан с плаксивым голосом. Назвался Красновым-Ярским. Ему довелось увидеть мёртвого Корнина на разгромленном люнете Чернышова. Французы подбирали тела своих у подножия укрепления. Наверху, возле орудия, был обнаружен только один труп, в русском мундире времён Наполеоновских войн. Капитан велел солдатам тут же вырыть могилу. Вместо савана использовали офицерский плащ, а православный крест соорудили из обломков ящиков. Когда батюшка отпевал покойника, на батарею поднялся из лощины французский офицер. Молча, с расстроенным лицом, отстоял панихиду, дождался конца погребения и, перекрестившись слева направо, как католик, понурив голову, спустился к своим.
- Вот, сударыня, всё, что осталось, - заключил свой рассказ заезжий капитан, выкладывая на стол горсть наградных крестов и медалей.
- Скажите, - через силу выдавила из себя Антонина, - куда… Куда его пуля…
- Не пуля. Рана сабельная, концом клинка. Вот сюда, - показал Краснов-Ярский на себе, ткнув большим пальцем в область сердца.
Антонина, молодцом державшаяся до этой минуты, зажмурилась, брызгая крупными слезами, застонала, будто сам нежданный гость проткнул острой сталью её сердце. До сих пор хозяйка имения и чёрный вестник сидели в гостиной одни. Вообще, дом казался пустым. Но тут дверь, ведущая во внутренние покои, приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить крупную фигуру в затрапезном сюртуке.
- Тётенька, вам плохо?
Вошедшему было лет тридцать. Такому костяку требовалась гораздо больше мягкой плоти, чем скрывалось под одеждой. И щёки свисали к воротнику пустыми, нездоровыми складками. На гостя, привставшего со стула, он взглянул пустыми глазами.
- Иди, иди Саша, это я так, вырвалось, - отвечала Борисовна и, когда племянник выскользнул за дверь, пояснила чужому человеку его странное поведение. – Контужен он. Временами не в себе… Вы уже? Погостите немного. Торопитесь? Что ж, спасибо вам за всё.
Александр Андреевич Корнин опередил Краснова-Ярского всего на месяца полтора-два. Его привёз в своём экипаже владелец Александровки, приняв от растерянного мужика, промышлявшего извозом. Тот вёз барина из Воронежа домой. Соблазнился щедрым вознаграждением. Но сразу наниматель показался ему странным: часто направление менял. Будто не был точно уверен, где дом находится. На виду Арзамаса барин, вначале смирный, вдруг раскричался: «Куда ты везёшь меня, хам? Там британцы! Заворачивай!» А куда? Седок совсем умом тронулся. Имя своё забыл. Не понимал, где находится. И откуда едет, не помнил. К счастью мимо проезжал сосед Корниных. Его внимание привлёк экзотический головной убор высокорослого путника, который о чём-то спорил с извозчиком на перекрёстке дорог. «Путешественник, что ли», - подумал помещик. Объехав стоящий экипаж, александровец заглянул в лицо под пробковым шлемом. Оно показалось ему знакомым. Натянул вожжи. Молодой Корнин! Александр Андреевич!
Не просто было доставить его в Ивановку. Сын штабс-капитана не узнавал соседа. Только в Ивановке, когда увидел старую тётку, просиял изнурённым лицом и назвал её по имени. С тех пор медленно пошёл на поправку, хотя провалы в памяти время от времени случались. Им сопутствовали сильные головные боли, когда Александр валился с ног, где его настигал приступ, и катался по полу, по земле, зажав голову ладонями.
«Вас контузило, сударь? – верно догадался приглашённый из Арзамаса доктор. – Что это было?» - «Взрыв пороховых зарядов». – «Севастополь?» - «Н-н- да». – «Больше гуляйте, пешком, тряска в седле исключена. Не напрягайте глаза, мозг, о чтении пока забудьте, вина – ни капли, табаку – ни понюшки. И вот что… Жениться вам надо. Семейная жизнь как рукой снимает головную боль. Или, наоборот, добавляет. Но и то благо. Как говорят, клин клином. Больше ничем, увы, помочь не могу».
Дотошная Антонина, кроме физической причины недомоганий племянника, заметила иную – какую то неизбывную думу, что изнуряла его душу. Он стал крайне скуп на слова, сторонился общества соседних помещиков и дворовых, крестьян, встречавшихся ему на пути во время прогулок, уездных чиновников, что иногда появлялись в Ивановке по делам службы. Что творилась в душе Александра, можно было только догадываться. Как-то тётка обнаружила на задах усадьбы сваленную в кучу техническую литературу. Несколько десятков книг, разрознённые номера журналов, в основном, на английском языке, племянник накопил в отцовском доме, когда гостевал после стажировки на Британских островах. «Что с этим делать?- спросила Антонина осторожно, - дожди скоро». – «Сжечь! Сам спалю», с каким-то мстительным чувством ответил вчерашний технократ.
Однажды в родительском гнезде появился Борис Андреевич, проездом в Петербург. По обычаю своему стал распоряжаться тоном, не терпящим возражений:
- Собирайся, практический инженер. Завтра скачем до ближайшей станции, там на поезд, и мигом будем в столице. Я тебя медицинским светилам покажу».
Александр изменился в лице, отбросил в сторону нож и вилку, шумно отъехал стулом от стола, накрытого в честь дорогого гостя. И раздался тихий, зловещий голос, пугающий не столько словами, сколько длиной монолога, давно не слышанного здесь из уст второго Андреевича:
- Прошу тебя, брат, никогда больше не называй меня практическим инженером. И не смей заманивать в эти чёртовы вагоны. Из-за них, из-за этой чугунки, будь она проклята, я врагам отечества служил. Да, спохватился, отправил с сотню булей к праотцам, но сколько с моей помощью навезли убойного чугуна под Севастополь, сколько тысяч моих соотечественников из-за меня полегло! Наверное, само провидение велело нашему отцу идти на бастион, взять мой грех на себя и собственной кровью искупить его. Признаюсь, меня несколько утешает то, что и на тебе лежит ответственность за судьбу отца. У него, природного земледельца, ты под благовидным предлогом отнял любимый надел, чтобы поставить на нём машину, которая делает не хлеб, но непосредственно деньги, чтобы из них вновь делать деньги. Страшный, бессмысленный ритм. Выходит, отец первый раз умер, если не физически, то душой, задолго до Севастополя. Оживила его Ивановка, благодаря нашей тётке… Машины! Рельсы! Да, они нужны. Куда от них денешься? Пусть они будут. Но не для меня. Я в стороне… А светила твои… Спасибо за заботу. Но в моих планах нет продления собственной жизни.
… Наутро Борис уехал один. Уже строилась железная дорога Москва – Нижний, и, по меньшей мере, треть пути до Первопрестольной можно было проехать с комфортом. Младший брат провожать его не вышел. Накануне его свалил жесточайший приступ головной боли.
Антонина Борисовна буквально следовала всем наставлениям врача. Дошла очередь и до «лекарства» по названию женитьба. Для невест округи Корнин Второй, как за глаза стали звать Александра после смерти Андрея Борисовича, женихом был завидным: статный, образованный, главное, у него была доля от прибылей золотого прииска на Аше-реке.
Это «достоинство» потенциального просителя руки перевешивало опасения перед его болезнью, слухи о которой из-за искусственной изоляции обитателей Ивановки от мира местных помещиков достигли фантастических размеров. «Надо поискать девушку в других губерниях, - нашлась тётка. - Да хотя бы в Уфе. Напишем Александре. А то наши, нижегородские, всю жизнь будут глаза колоть – пожалели калеку». – Племянник её ошарашил: «И охота вам, тётенька, на чепуху силы тратить! Да я невесту за тыном найду, в Ивановке». – Старая женщина, не заметив лукавства в словах племянника, даже привскочила: «Где ж это, окажи любезность, открой свою тайну». – «Да в избе старосты, дочь его, Ольга». – «Ты что, с крестьянкой породниться хочешь?» - «Нет, это она породнится с дворянином и дворянчиков нарожает». – «Сейчас придумал?» - «Давно заприметил. Шли-ка сватов и покончим с этим. Тоже мне, кампанию затеяла! Яйца выеденного дело не стоит».
Антонина задумалась. Она не то что ревниво относилась к своему званию хозяйки имения, а опасалась, что новая хозяйка нарушит весь устоявшийся десятилетиями патриархальный уклад жизни, хотя во всю половину века в Ивановке как раз правили дольше всего «матриархини». От Ольги же можно было не опасаться покушений на власть дочери Борисовой в господском доме. Староста - себе на уме мужичок, уверенно поддерживает кормило маленького хозяйства, точнее сказать, он и правит. Удовлетворительно. Ведь она, Антонина только царствует, да затыкает дыры ассигнациями из присылаемых с Урала сумм. У старостихи сейчас увядшее, красивое и жёсткое лицо. Их старшая дочь в девчоночьи годы обещала стать красавицей, в мать, И стала. Но покладистой и бесхитростной, в отличие от своей родительницы. Пойдёт ли за молодого барина. Пойдёт! Куда ей деваться? В самую точку попала Антонина.
Не ведомо ей, считающей себя проницательной, что у неё под носом Олька и Сашка уже пересеклись в укромном месте; молодой барин не справился с зовом плоти, миловидная девушка не посмела противиться желанию хозяина. Когда, наконец, сваты поладили, грех явственно выпирал из невесты. Благодаря покладистости александровского попа, блудника и блудницу обвенчали, и за три года до освобождения крестьян бывшая крепостная родила своему душевладельцу законного первенца. Назвали его Александром. За ним появится Миша, погодок, а лет через десять после него дочь Маша. Третьи роды подорвут здоровье матери, и она скоро угаснет, не оплаканная мужем. «Супруги по обстоятельствам» скоро охладели друг к другу, взаимного душевного чувства у них не появилось. Исполняли семейные обязанности, правда, с виду безупречно. Ольгу Корнину положат рядом с Антониной, ушедшей из жизни несколькими годами ранее так незаметно, что никто и не запомнил, когда. А крест на могиле остался нем. Место хозяйки дома займёт Таня, которой суждена очень долгая жизнь во благо рода Корниных.
Семейная жизнь действительно пошла на пользу Александру Андреевичу. Здоровье его медленно входило в норму. Лицо его округлялось, морщины сглаживались. Он обрастал мясцом, что сближало его внешне с дядей Игнатием, отнюдь не с отцом, который постоянной работой, дружбой с природой, поддерживал в форме своё тело. Однако разлад в его душе продолжался. Он почти ничего не читал. Хозяйством не занимался. Единственное, что сделал на этом поприще, уничтожил все нехитрые сельскохозяйственные машины, закупленные у немцев штабс-капитаном («Сеялки вам, веялки, молотилки. Берите в руки, что деды оставили!»). Большую часть дня просиживал с удочками у пруда. Даже в близкую Александровку заглядывал редко. А уездная столица и Нижний Новгород стали для него так же не реальны в настоящем времени, как град Китеж и Вавилон. С годами боль воспоминаний об отце теряла остроту. Но первые годы жизни под их гнётом изменили и самоощущение Корнина, и стиль его жизни, и отношение к ней. Он осел в Ивановке не для того, чтобы скрыться от молвы (таковой не было, она звучала только в нём внутренним голосом совести), а пытаясь бежать от себя самого. Он наказывал себя уходом в бедный предметами и событиями, человеческими лицами мир неяркой природы, однообразного быта, спящего ума. И постепенно привыкал к нему. Пришло время, когда вся планета стала для Корнина плоской, обрезанной по окоёму, включавшему в себя Ивановку, соседнее село, рощи и поля. Всё остальное, если оно когда-нибудь существовало в действительности, оказалось как бы на иных небесных телах, отодвинулось во времени в туманную даль с какими-то легендарными царствами, войнами, культурами.
И всё-таки однажды пришлось ему выехать в Уфу. Корнин Первый (теперь первый) настойчиво звал попрощаться с матушкой Александрой Александровной. Видно, пришло её время. Александр Андреевич добирался на перекладных. Надеялся застать мать живой. Едва успел к выносу тела. Золотопромышленник устроил пышные похороны. Старинные высокие дроги, обтянутые чёрным с золотым крепом, повлекла восьмёрка лошадей в таких же попонах. Весь клир Церкви Успения Божьей Матери пешим шествием впереди гроба проследовал до кладбища. Давно, в год кончины своей супруги, для неё и для всех, кто последует за ней, Борис Корнин соорудил семейный склеп с мраморным ангелом, обнимающим низ креста.
Оказалось, в последний раз видел Александр в тот печальный приезд своих – сестёр и племянниц, съехавшихся на похороны, и почти пятидесятилетнего, с отёчным бородатым лицом, с мешками под глазами, брата.
Возвращались с кладбища пешком. Борис, улучив минутку сказал:
- Твоим сыновьям, Сашка, продолжать фамилию и наше главное дело. Как у них с головой? Толковые ребята?
- Толковые, - ответил младший брат, подумав, - только по разному. Но и ты не стар. Не поздно тебе обновить цепи Гименея.
– Поздно, брат, отстрелялся я. Чует сердце… - Борис не сказал, что чует. Кто-то из сестёр помешал.
Какие-то суммы, смутно помнил Корнин Младший, шли на его банковский счёт из борисовского прииска. Вернее, не думал о них, пока старший брат в томительно длинном письме вдруг попросил младшего временно (подчеркнул) перевести на его, Борисов, счёт всё, накопившееся на счету младшего брата. Александр освободился от этих дурных денег, даже не вникнув, сколько у него осело «золота» из родовой вотчины. И больше никогда не вспоминал о былом богатстве, тем более о должке братца. Теперь у Александра Андреевича из недвижимости оставалось лишь нижегородское имение с нулевой доходностью. Своеобразный родовой символ.
Приводя в порядок обветшавший, пропылённый дом на берегу пруда, его обитатели обнаружили в одном из сундуков, на дне, завёрнутую в тряпицу «раку» с обвязанным бечёвкой пакетом каких-то, видимо, особенно ценных бумаг и двумя обрубками серебряного блюдца. На одном читалась выцарапанная острым предметом буква «А», на другом - «И». Сложенные в притык определённым образом два сектора составляли полукруг. Александр Андреевич, сколько мог вспомнить рассказ отца об этих предметах, поведал их историю детям. А до бумаг Андрея Борисовича руки сына так и не дошли.