Уфимский дом Корниных украшали высокие, полукруглые вверху окна бельэтажа, четырёхколонный портик над крыльцом и фигурная тёмно-зелёная крыша. С улицы особняк выглядел заброшенным. Надо было долго стоять, переводя взгляд от подъезда к окнам и обратно, чтобы увидеть, как отъедет и подъедет извозчик, мелькнёт в чёрном проёме двери белое лицо или узкая сутулая спина, засветится оконное стекло, заколеблется штора. Ни лая собаки, ни человеческих голосов. Чаще открывалась калитка в заборе с боковой стороны, пропуская то слугу с запущенными бакенбардами, то горничную в затрапезном. А ведь, казалось, совсем недавно, жители высокого берега Белой знали этот дом полным жизни, огней, громких голосов, музыки. Без конца подъезжали и отъезжали экипажи с гостями, праздными визитёрами, деловым народом, лекарями, священниками, военными и полицейскими чинами, крупными чиновниками. Запомнился соседям приезд самого губернатора как событие огромной важности, хотя что тут удивляться: Борис Андреевич, владелец компании «Корнин и сын», среди золотопромышленников слыл миллионщиком первого десятка. Одна у него была неудача – отсутствие наследника.
Никто не сомневался, что после смерти молодой жены отец двойняшек утешится новым браком, благо, в невестах недостатка не было. Однако вдовец повёл себя странно –смотрел холодными глазами поверх голов барышень и сквозь них. Ранее слывший примером целомудрия, будто из староверов вышел, пустился в открытую, бесстыдно во все тяжкие, посещая «весёлые дома», беря «девочек» со злым исступлением, без наслаждения и чувства, оставляя им синяки и ссадины. Утешал щедрыми откупными. Поведение вдовца казалось странным, ибо судачили, что женился он не по большой любви, скорее по увлечению милым личиком и покладистым характером суженой, не выпуская из ума приданного. Не отметили «кумушки» обоего пола и позднейшей влюблённости Андреича в супругу, как это случается при раскрытии привлекательных качеств со временем.
Переход дома от полного жизни к мёртвому был долгим и мучительным для его обитателей. Если и было со стороны Бориса Андреевича скрытое от посторонних глаз сильное чувство к жене, любовь свою с мёртвой он не перенёс на дочерей. Все заботы о них возложил на бабушку Александру Александровну, которая старалась, как могла, заменить девочкам мать. Двойняшки рано стали чувствовать холод с отцовской стороны. Его комнаты для них были закрыты, а на их территории он появлялся разве что по праздникам. Когда скончалась бабушка, этот холод заполнил весь дом. Поэтому в девичестве дочки не задержались – отдали руку и сердце первым попавшимся искателем при полном равнодушии отца к выбору дочерей. Мужья развезли их в разные стороны, и только редкая переписка соединяла с потомством золотопромышленника Корнина.
Теперь единственной его страстью стало приумножение капитала. Не ради денег. Вначале и стотысячной доли годового дохода хватало бы, чтобы долгими зимними вечерами в пустом тёмном доме сидеть в полной тишине, при одной свече, за плотными задёрнутыми шторами, в покойном кресле с бутылкой отличного коньку и одной рюмкой. В кресле и засыпал с гордой мыслью: «Я буду первейшим золотопромышленником на Урале».
Для этого – казалось Корнину – оставалось сделать несколько шагов. Но рискованных, отдавал себе отчёт владелец прииска в верховьях Аши. Да, он слыл миллионщиком, только в действительности таковым не был с тех пор, как за несколько лет до освобождения крестьян оказалось, что месторождение драгоценного металла в отцовской вотчине истощено. Рассыпные залежи с двумя золотниками на сто пудов песка, что вскрыл домашний рудознатец первыми шурфами, повторялись не часто. Впрочем, такое предвиделось. Ставка делалась на жильное золото. Дело рискованное. Вот тут-то и ждала компанию неприятная неожиданность: при углублении в каменное тело увала золотоносные кварцевые жилы становились всё тоньше. Всё реже они радовали глаз жёлтыми вкраплениями, всё чаще разочаровывали девственной белизной, пока не исчезали совсем.
Дети и внуки тех землепашцев, которых привёл в Башкирию Андрей Борисович, также души, приобретённые позднее, уже не крестьянствовали. Они превратились в старателей на правах (то есть на бесправии) посессионных крестьян. Их стало не хватать. Молодой хозяин, стараясь угнаться за Жёлтым Дьяволом дяди Степана, стал вскрывать золотоносные пески и кварцевые жилы по всей площади вотчины в пятьдесят тысяч десятин. Исчезли пашни и выгон, пошли на снос избы. Даже во дворе церкви появились открытые выработки с воротом над устьем. Отвалы пустых горных пород стали характерной чертой ландшафта. Цвета живой природы уступили палитру земли минеральным краскам вывороченных на поверхность глубинных пород. Только снег ещё скрывал преступную деятельность человека. Здание конторы – бывший барский дом, церковь с колокольней, заводские корпуса с трубами, напоминающими голые мачты, возвышались над рукотворным хаосом будто разбросанная бурей флотилия. Тёмные горбы тесовых и соломенных крыш над избами визуально стали частью стихии, дремавшей в спокойном залегании под почвой миллионы лет и почти в миг вздыбленной человеческой жадностью.
Использовав свои связи, Борис Корнин заполучил от казённых приисков команду каторжан, мужчин и женщин, да команду рекрутов. Те и другие имели своё начальство и охранную казачью сотню. Начальству надо было платить. Не велик расход, когда вся трудовая армия армия работает, ютясь в бараках и землянках, за неподдающееся учёту ворованное золото, за еду и одёжку, да за водку, на которую опытный хозяин не скупится.
Образ жизни Корниных от дохода не менялся. Бывали годы, когда на роскошь, поездки на воды в Германию, вообще на возрастающие потребности членов семьи тратилось много больше, чем давал прииск. Выручал неограниченный кредит, которым пользовался глава компании в купеческом мире и банках. И всегда удавалось расплачиваться в удачные годы. Манифест 19 февраля 1861 года не сразу нанёс ощутимый урон благосостоянию семьи золотопромышленника. Первые годы добыча велась по-старому. Потом оказалось, что даже своим «ванькам», доставшимся от отца и матери, необходимо платить. Что тогда говорить о старателях, полученных иными, не совсем законными способами! Бывшие каторжные и уволенные солдаты пополнили промысловое население. Конечно, оно попало в зависимость от «Корнина и сына», но всё-таки вольнонаёмный труд стал обходиться значительно дороже подневольного. Притом, отдельных бунтарей сменили сплочённые группы борцов за правду. Посыпались жалобы и прошения в почтовые ящики административных служб. В поддержку бумагам зашагали дорогами неутомимые ходоки. А оборона от борцов за права стоила немалых денег. В те же годы возникла необходимость технической модернизации. Старое оборудование износилось и устарело, а новое, о котором всегда мечтал Борис Андреевич, можно было приобрести только за границей. Ещё пяток лет, понимали компаньоны, Корнин и Золоторёв, добывать золото станет в убыток. Обстоятельства уже заставили перерабатывать старые отвалы. Короче говоря, пришло время лихорадочных раздумий, как избежать сползания в пропасть и развернуть настоящее дело.
Золотарёв по наитию совершил вояж в верховья Белой, где в юности вёл с отцом изыскательские работы по железу. Пропадал там долго. С трудом выбрался из каменных дебрей на тракт Челябинск-Уфа и, не заезжая в Борисовку, предстал перед племянником возбуждённый донельзя. Глаза у старика горели, как у юного поэта. «Да не тронулся ли дядюшка умом?», - подумал Корнин озабоченно, пытливо заглядывая под кустистые брови тощего обладателя великолепной лысины.
- Пляши - золотник на двадцать пудов кварца! Вот те крест! Сам толок и промывал. Такого не было у нас нигде, - Степан Михайлович расстелил на полу перед письменным столом карту участка. – Места дичайшие. Кварцевые жилы выходят на поверхность от сих до сих, ширина, в среднем, триста сажень. Если поднять, получаем двести пудов металла. А?!
- Погодите, погодите, дядюшка! Вы что, успели по сетке образцы отобрать?
- Куда уж мне. Надёжных людей отрядил. С ними мастер Барсуков. Я доверяю ему как себе. Обещал к осени доставить заряды на фабрику.
Осенью Корнин примчался в Борисовку. Золотоносный кварц, доставленный с верховьев Белой, был свален в крепком амбаре во дворе фабрики. Работала толчея; на шлюзах шла промывка измельченной породы. Хозяин не покидал конторы, где ему стелили на диване в его кабинете. Ежедневно наведывался на фабрику верхом. Татьяна тогда жила ещё в Борисовке. Она кормила любимого племянника, светло печалилась о невестке Александре Александровне. Часто вспоминала ивановских родных. Благодарила Бога, что успокоил сестру в отцовском доме. Вздыхала, вспоминая брата: никто из родных не приходит помолиться над его косточками.
…Наконец все заряды руды были промыты и дали в среднем результат, близкий к определённому Золоторёвым. «Молодец, старик! - с восхищением подумал Корнин о дяде, так же мысленно похвалив и старую горную школу. – Никогда не ошибается».
Вечером после ужина в кабинете хозяина состоялся «совет двоих» за бутылкой коньяка. Решили ничейный участок в верховьях Белой-Агидель покупать, за любые деньги
За горную долину тюбы Агидель площадью примерно десять тысяч десятин глава местного башкирского рода заломил такую цену, за которую батюшка Бориса Андреевича в своё время мог бы десяток таких вотчин купить. Башкирцы за полвека поумнели. Приметили, канальи, что русские не в силах скрыть своего интереса к долине. Торговаться с влиятельным родом не было времени, так как у приуральских соседей вновь уши стали торчком. Не перехватили бы!
Корнин поскрёб по сусекам, продал дом в Уфе и драгоценности, не разобранные ещё дочерьми. Отдал, не торгуясь, недвижимость в Нижнем Новгороде. За бесценок ушла отцовская вотчина с истощённым прииском. Ивановка, с согласия младшего брата Александра Андреевича, было заложено. Немалую сумму Борис Андреевич взял в кредит под проценты в банке. Оформили купчую и подали заявку на разработку месторождения. Чтобы не терять времени, наняли рабочих и приступили к проходке открытых горных выработок и шахт. Послали с финансовой доверенностью горного инженера в Германию для закупки новейшего оборудования для прииска. Осталось достаточно денег, чтобы несколько лет жить не роскошествуя, пока прибыль не даст возможность рассчитаться с долгами. Решили эти деньги в банке не оставлять, держать в Борисовке, в домашней кубышке прижимистого Золоторёва. Пока в верховьях Агидель строились господский дом и контора, из Борисовки, по соглашению с новым хозяином, осуществлялось руководство ликвидацией дела. Все расчёты велись в бухгалтерии компании, сохранившей прежнее название.
День выдался обычный. Борис Андреевич заканчивал дела с уфимской недвижимостью. Часто требовал в кабинет кофе. Вдруг горничная вошла без вызова с телеграммой на подносе. Оказалось, из Аши, от Татьяны. Что-то скверное случилось с Золоторёвым, необходимо срочно выезжать в Борисовку.
На топот копыт и скрип полозьев выбежала из дома тётка, без платка, сама не своя. Сбивчиво рассказала племяннику, пока он шёл по дому, что несколько дней тому назад муж её возвратился с нового прииска неузнаваемым – подавленным в крайней степени, сожжённым до черноты каким-то внутренним жаром. Всю ночь писал в конторе письмо. Утром жена пришла звать его к завтраку и нашла под столом. Он лаял оттуда, ни за что не хотел покидать своего убежища. То же и сейчас. Пищу и воду принимает, но ест по-собачьи и лакает.
Татьяна ничего не придумывала. Племянник застал дядю именно таким. От него невыносимо пахло. Подстилкой ему служила груда клочков ассигнаций из неприкосновенного запаса. На них он справлял нужду. При виде нового лица злобно залаял, не узнавая. Корнин послал в уезд за доктором. Тот без колебаний предписал жёлтый дом. Когда санитары уводили больного, он бился в их ручищах и выкрикивал: «Желтый дьявол! Жёлтый дьявол!»
На столе нашли придавленный куском кварца с прожилками золота исписанный лист. Разборчиво и грамотно, будучи, без сомнения, ещё в своём уме, старый рудознатец писал об измене и подлости. Оказалось, рабочий из команды «надёжных людей», доставивших в Борисовку возы с кварцем, по пьяной лавочке проговорился, что Барсуков, оставшись хозяином положения в горах, поленился отбирать пробы кварца по разбитой рудознатцем сетке. Велел взять образцы из одного места. Именно там обнаружил Степан Михайлович кварц, давший при расчётах золотник на двадцать пудов породы. Золоторёв сначала не поверил бреду охмелевшего рабочего, бросился проверочными маршрутами. Но пьяница не соврал. Более того, контрольные замеры показали, что золота на купленных десятинах нет. Ни щепоти, за исключением того гнезда, которое совершено случайно оказалось под геологическим молотком уральца.
Племянник не стал проверять дядю. В опытность его верил, как ни одному из новейших горных инженеров. Письмо Борис Андреевич положил на прежнее место, под обломок белого кварца в золотых прожилках. Отказавшись от ужина, спросил бутылку коньяку и уединился в кабинете.
Ночью Татьяну разбудил выстрел. На столе, под который сполз, умирая, застрелившийся, нашли записку. Узнавалась рука золотопромышленника: «Ухожу в здравом уме. Спешу. За мной пришла седая».
Два года Татьяна снимала флигелёк в Аше, возле «жёлтого дома», открытого земством из-за наплыва клиентов из прииска. Время от времени ей удавалось видеться с мужем. Золоторёв жену не узнавал, но уже не облаивал, а только твердил, когда они сидели вдвоём на лавочке в больничном саду: «Жёлтый дьявол! Жёлтый дьявол!». В одно из посещений её провели в холодную комнату. На столе лежал прикрытый простынёй Степан Михайлович – костяк, обтянутый жёлтой кожей грязного оттенка. В луче солнца, падающего в щель прикрытых ставен, блестела лысина, словно золотой голыш. Вдова попросилась на постоянное житьё в Ивановку. Там приняли последнюю из дочерей Борисовых с распростёртыми объятиями, хотя не тот был случай, чтобы открыто выражать радость.