В последние годы XIXвека Маша жила с мужем квартирке при школе в Александровке. В один из летних дней она приехала в Ивановку на дрожках с гостьей из Сибири. Представила её Феодорой Васильевной. Тогда брат учительницы недомогал особенно долго. Арина стелила больному мужу в его кабинете. Среди любимых книг, казалось ей, он быстрее шёл на поправку. Подруги по переписке застали Корнина, лежащим на диване. Худые руки вытянуты поверх простыни. Наволочка подушки усиливала желтизну запавших щёк. Хозяин и барышня обменялись обычными при знакомстве фразами. Арина под предлогом остывающего чая прервала на том визит.
Через несколько дней Маша вошла к больному одна с небольшим плоским чемоданчиком. Сев на край постели, раскрыла его. Солнце, лежавшее тёплым однотонным пятном на простыне, которой был укрыт больной, раздробилось на искристые осколки на драгоценных камнях и благородном металле. «Представляешь, братец, какая Феодора внимательная. И добрая. Я проговорилась в письме ей о твоих болезнях, буквально одной фразой. А она взяла твою беду в сердце. Всё это тебе, на твоё лечение. Не вздумай отказываться! Смертельно обидишь девушку. Знаешь, она не как все».
Слова сестры Корнин пропустил мимо ушей. Он вообще плохо понимал, что ему говорила Маша. Внимание его привлёк кожаный футляр, торчавший из петли жемчужной нитки. Он протянул слабую руку, извлёк его из чемоданчика, открыл. Внутри оказалась четверть серебряного блюдца. Под этой находкой обнажился ещё один такой же тускло-белый сектор с пятнами окисления, вделанный в пластину из дерева. Первый был помечен выцарапанной буквой «С», второй – «П».
Давно в доме над прудом не видели Александра Александровича таким оживлённым, не слышали его голоса, столь звонкого: «Маша, смотри, это же обереги наших с тобой двоюродных дедов - Сергея Борисовича и Пётра Борисовича! Вези сюда Феодору, не мешкай! Мы с ней родня. Из чьих она? Фамилия?». - «Скорых». –«Почему раньше не сказала?» - «А ты спрашивал?»- «Так гони в Александровку! Чего стоишь?» - «Она уехала, Саша». – «Куда?» - «Кажется, домой или в Москву». – «У-у! Что же ты!? Ладно. Напишем вдогонку. Подай-ка раку. Погоди, я сам». С этими словами больной соскочил на пол так живо, будто все эти дни только симулировал болезнь.
Если бы по щучьему велению появился из небытия старый дом Борисовичей, он оказался бы внутри строения, возведённого покойным Михаилом Александровичем. Наверное, когда душа Антонины Борисовны навещала родительское пепелище, ей открывался через окна в закатной стене привычный вид на пруд, на осиновую рощу за ним. В новом доме не оказалось места для предметов старины. Только в кабинете своего внучатого племянника Александра Александровича она обнаружила бы на письменном столе знакомую ей шкатулку красного дерева, которую брат Андрей называл «ракой». Он держал в ней бумаги и вырубленный из серебряного блюдца сектор с буквой «А». Съездив в Польшу, привёз и добавил в шкатулку второй обрубок, помеченный «И».
Устроившись с Ариной в Ивановке, сын практического инженера долго ходил вокруг да около «раки». Понимал, изучение его содержимого требует сил. А где их взять? Их едва хватало на первостепенные дела. Теперь, когда дома неожиданно оказались под рукой все четыре сектора-обрубка, первостепенным делом для него, исследователя по призванию, стало раскрытие тайны того, что скрывается за четырьмя частями серебряного блюдца, которые оказались в его руках.
И вот, благодаря случаю, дневник наконец прочтён внуком Андрея Борисовича несколько раз, с подчёркиваниями, с вопросительными и восклицательными знаками карандашом. Такому же изучению подверглись другие бумаги. Александр Александрович мог повторить по памяти написанное дедом, зримо представлял каждую страницу дневника, начертания букв, замысловатую вязь строк, пробы пера на полях, кляксы и помарки в тех местах, где мысль подгоняла руку.
Собственная история первого из Корниных, принявшего фамилию от самого победителя Бонапарта, носила размеренный летописный характер участника событий, наблюдавших за ними собственными глазами. Когда же Андрей Борисович касался своих братьев, чаще обычного употреблял вводные слова и словосочетания – «возможно», «мне кажется», «вероятно», «предположим», «по-видимому»… Более-менее правдоподобно проследил он судьбу второго из братьев, Игнатия. «Подпоручик от инфантерии» после ранения на Висле выжил. Скорее всего, благодаря целительным ручкам некой панночки. Наверное, она его за муки полюбила, а он её – за состраданье к ним, как нередко случается между страдальцем и милосердной сестричкой. Они обручились по католическому обряду. Игнатий Борисов стал Игнацы Корчевским. Единственный сын пани Христины и новоявленного пана Корчевского, Збигнев, за какие-то революционные шалости был наказан поселением в Сибири, отправился туда в сопровождении матери. Где-то за Уралом на путников налетели киргизы. Пани Христина погибла, а юношу похители. Дед предполагал, что его племянника увели на невольничий рынок в Средней Азии. Логическая дорожка привела внука Андрея Борисовича к выводу о идентичности бухарского учёного Захир-аги и сына Игнатия-Игнацы. Значит, Корнины в родстве с несчастным Искандером и его сыном, поэтом Тимуром. Дневник деда задал загадку серебряного рубля с профилем Александра I и визитной карточки Дмитрия Петровича Каракорича-Руса, секретаря самого известного из владык Черногории. Александр Александрович, разумеется, слышал о прославленном военачальнике Каракориче-Русе. Не составляло труда узнать его имя-отчество: Пётр Дмитриевич. Скорее всего, он был сыном секретаря Петра II Негоша. Что привело Дмитрия Петровича за тридевять земель к усыпальнице древнего шляхетского рода, чтобы оставить знаки своего пребывания на гробнице русского подпоручика, православного, ставшего католиком Корчевским? Напрашивались два объяснения: Каракорича и Корчевского объединяли военное братство или родство. Первое отпадало сразу. Пан Игнацы покончил со службой в армии раньше, чем родился Дмитрий. Кем был отец Дмитрия Петровича? Корнину удалось обнаружить в «Истории Николая I» запись разговора императора с секретарём владыки Черногории. В 1833 году юный секретарь назвал своего отца, Петра Борисова, русским дворянином, бежавшим из французского плена вместе с сыном плужинского воеводы Каракоричем на его родину. Пётр Борисов, сын Борисов, Борисович. Как и дед Андрей! И звучное «кор» в обретённой через женитьбу фамилии. Совпадений достаточно, чтобы предположить: Пётр Борисович – родной брат Андрею и Игнатию. Самый младший из братьев, четвёртый. До сих пор оставался в безвестности третий по возрасту брат, чёрный гусар Сергей, сын Борисов. Со слов Антонины автор дневника записал, что летом 1826 года бывший рубака, сменивший ментик, рейтузы и доломан на цивильное платье, проехал через Ивановку в сторону Волги в дормезе с женой Дарьей и странным седобородым спутником, прятавшим лицо. Антонина отметила скрытность третьего брата, его нежелание назвать внятно цель путешествия. Вроде бы за Камень торопился скрыться. Спешил, даже к своим в Ашу, в башкирскую вотчину, заглянуть отказался. Так и скрылся навсегда, сгинул в восточной стороне. И вот благодаря Феодоре Сергей Борисович, подписавшийся на серебряном обрубке инициалом «С», неожиданно объявился в своём потомке, штабс-капитане Скорых. Но почему вещественный «пароль» младшего брата, «П», оказался в Подсинске?
Своими изысканиями Корнин поделился в письме со Скорых, взяв адрес у сестры. Он объяснил, как принадлежащие штабс-капитану обрубки оказались у него. И не только обязывался надёжным способом вернуть подсинцу его части, но и присоединить свои собственные. Пока все четыре сектора в одних руках, обосновал Корнин свое решение, будет существовать центр притяжение для всех Борисовичей. Недуг не позволяет ему взять на себя ответственность. Он уверен в телесной крепости и нравственном здоровье штабс-капитана, который почти одногодок ему. Так что с лёгким сердцем вверяет подсинцу эти реликвии уже более чем векового рода, тем более, что в 1812 году блюдце рубил его непосредственный предок.
В конце письма, видимо, после раздумья, что подтверждало «отдохнувшее» перо, уроженец Ивановки просил разъяснить ему, как реликвия с буквой «П» оказалась за Уралом, и приписал: «Странное ощущение одновременно и веры в благополучие близких мне людей (а близка мне вся нравственно здоровая Россия) и внезапного трагического конца их. Мне кажется очень важным для судеб отдельных лиц и, в целом, сообщества людей, в какие руки попадают подобные амулеты-обереги. Семья, род, община живущих одним укладом, объединённая исторической памятью и речью, наконец, целая страна, собранная национальной идеей, зависит от такого выбора судьбы».
Феодора ещё не вернулась домой из поездки за Урал, а Василий Фёдорович спохватился: где шкатулка? Не драгоценности его волновали. Он себя успокаивал тем, что дочь, проявив интерес к украшениям матери, куда-то переложила рубленое серебро. Он и не предполагал, что Феодора могла лишь мельком взглянуть под крышку, не роясь в слое драгоценностей. Потом стал копаться в своей памяти, а не спрятал ли он сам по рассеянности обе реликвии в дашинсундук. Поднял горбатую крышку, и настал для него урочный час.
Разбор дедовых бумаг занял немало времени. За это время Скорых получил два письма. Дочь писала, что, погостив у Маши, решила осмотреть Первопрестольную. Когда ещё случится подобная оказия! Поселилась в пансионе неподалёку от Охотного ряда. Назвала адрес. Второе письмо пришло из Ивановки. Писал (Скорых глазам своим не поверил) Корнин. После того, как они расстались на Памире, ни тот, ни другой не делали попыток найти товарища. Штабс-капитан даже толком не знал, где постоянно живёт этнограф. Странно, после столь трагических событий, которые им довелось вместе пережить. Будто какая-то таинственная сила не хотела их общения. Теперь оказалось, Александр Корнин – родной брат Марьи Александровой. На дар Феодоры он отозвался торопливой фразой «спасибо за вклад в моё лечение», зато о серебряных секторах писал подробно. Так вот куда завезла Феодора оба куска рубленого серебра, помеченные буквами «С» и «П»! Что за девчонка! Но что её ругать, если, благодаря ей, он получает возможность прикоснуться сразу ко всем четырём реликвиям Борисовичей. Более того, стать их хранителем.
Он сразу отписал дочери, чтобы она обратным путём обязательно завернула в Ивановку и забрала пакет, приготовленный для него. Он-де случайно узнал, что владелец Ивановки - старый его знакомец, их пути пересеклись на Памире. О тайне родства – ни слова. Решил: при встрече. А Корнину чуть позже Скорых составил обстоятельное изложение результатов своих собственных изысканий в бабушкином сундуке. Поезда из европейской России до Красноярска и обратно уже ходили. И вскоре Александр Александрович, в свою очередь, испытывал потрясение от каждой строки письма штабс-капитана.
Чувствовалось по рваному почерку, по коротким, стреляющим фразам, что, пока подсинец писал, им владело сильное волнение. Во-первых, штабс-капитан сообщил о своём близком знакомстве с черногорским героем Петром Каракоричем-Русом. Правда, осталась интрига во фразах: судьбе было угодно сблизить нас сильнее, чем обыкновенно сближает двух солдат одна шинель морозной ночью. Так получилось, что его дочь родила от меня Феодору и навсегда ушла из нашей жизни. Тот сектор с буквой «П» принадлежит моей дочери. Во-вторых, рассказал о своих находках в бумагах деда, которого он знал раньше, как художника, некогда служившего гусаром. Оказывается, Сергей, сын Борисов, взявший фамилию Скорых по жене, имел трёх сестёр и трёх братьев. Сёстры остались в родовой деревеньке Ивановке, а братьев, офицеров русской армии, он растерял в Европе, на полях сражений. Через двенадцать лет после взятия Парижа довелось ему проездом через Ивановку встретится с сестрой Антониной. Она рассказала, что старший из братьев, Андрей, обзавёлся фамилией Корнин, женился на девице Хруновой и приобрёл землю на речке Аша, в земле башкирцев. От Антонины же Сергей узнал о появлении в Царстве Польском, после мнимой гибели, второго из братьев, Игнатия, о его странном поведении и щедром подарке ивановцам. Много позже ночевали в томском доме художника Скорых мать и сын Корчевские, направляющиеся на поселение. Когда они отправились дальше, открылось через забытую путниками четверть серебряного блюдца с выцарапанной буквой «И», что отец Збигнева и муж Христины Корчевских никто иной как Игнатий, из рода Бориса Ивановича, ивановского однодворца. К сожалению, степные похитители убили женщину, а сына увезли в неизвестном направлении. Дай бог, чтобы Искандер Закиров и Тимур Искандеров оказались действительно внуком и правнуком Игнатия. Сам Сергей Борисович владел, а теперь владеет он, Василий, его внук, серебряным обрубком с буквой «С».
«Получается, ныне живущие Корнины и Скорых, также потомки Игнатия и Петра Каракорича-Руса находятся в родстве. Только знаем об этом мы двое – я и ты, Александр, мой троюродный брат (невероятно!)», - заключил подсинец. В приписке просил Корнина не раскрывать Феодоре тайну их родства: « Я сам открою. Есть одна тонкость».
Александр Александрович не придал этой просьбе должного значения.