Младший из братьев Александровичей, Михаил Корнин, жил помещиком в Ивановке почти безвыездно. Он был убеждённым холостяком. Одиночество коротал с сестрой Машей, пока она не отбыла в Москву, пожелав стать курсисткой. Там соблазнилась «хождением в народ». Народ же, как правило, с интересом слушал подстрекателей «противу правительства», потом вязал их и выдавал властям. Сей участи не избежала и Корнина, только её взяли не за агтиацию, а «за компанию». В участке она назвалась Александровой. Поскольку ощутимого вреда державным устоям она не успела нанести, Марье Александровой для острастки дали год ссылки в Подсинске. Лучшего курорта в Сибири не нашлось.
Начальное образование и крестьянскую смекалку, полученную через мать от крепостных предков, Михаил посчитал достаточным основанием жизненного успеха. И не ошибся. Владельцы соседней Александровки, вечные невольники нужды, уступили ему плодородный лог. Ивановские согласились перенести на новое место избы, освободив двор, общий с господским домом. Пустое место Михаил Александрович превратил в парк. Декоративные насаждения охватили расчищенный пруд, слились с осиновой рощицей. Мужики разобрали господскую землю в аренду. Не большой, но верный доход.
Вконец обветшавший дом был снесён. На том же взгорке молодой хозяин возвёл из сухой сосны просторное строение, наполненное светом и воздухом. Не долго наслаждался реформатор новым гнездом. Он скончался во сне, не дожив до тридцати лет. Тело отнесли под церковную стену в Александровке, положили рядом с матерью, двоюродными бабками и родоначальниками всех Борисовичей. Его старший брат находился тогда на Памире. Из родных только сестра шла за гробом. Незадолго до трагедии Марья Александрова возвратилась в родной дом из ссылки под надзор брата.
В Ивановке Маша оказалась перед выбором, сидеть ли день-деньской у окна с видом на парк или учить крестьянских детей уму-разуму. Школа, открытая в Александровке, увлекла с первых дней, затянула. В классах будто прозрела девушка: вот где освобождение народа! Нет ничего более гнетущего, чем темнота разума. Просвещённый человек свободен. Он знает, в каком направлении, к какой цели двигаться, чтобы, не стесняя свободы других, получить в разумное пользование предназначенный ему по рождению весь мир. Революционеры, спешащие переделать насилием несовершенное, тёмное в массе своей общество, ошибаются в предпочтении методов. Ни возбуждение злобы против мнимых и действительных виновников зла, ни их убийство к свободе не приближают ни на шаг. Переполненный ненавистью человек чернее чёрного, а улучшить мыслящее существо, изуродовав его тело или душу, превратив его в труп, невозможно. Зрячие, способные видеть далеко, сопоставлять увиденное, мыслить, освобождаются от зла и освобождают других. Но и знание не всегда светлое. Свет требует усилий просветителя и способности его воспринимать. Наиболее подходящее время для этого – детство, проведенное через школьные классы умелыми наставниками. Рассуждая примерно так, Маша убедила себя посвятить жизнь народному образованию. Как и большинство её сверстниц, она не была по натуре революционеркой, то есть жертвой моды на быстрое и радикальное переустройство мира. Человеческое общество далеко от идеала, если за образец совершенства принимать никогда не существовавший и не возможный Город Солнца несчастного Томазо Кампанеллы.
В первый год после «ссылки» девушку посещали какие-то личности с обкусанными ногтями, небрежно одетые. Уезжали, не скрывая досады. Единственное, в чём она уступила им, - попрежнему отзывалась на кличку Александрова. Привыкла к ней. Вскоре визитёры перевелись. Ссылку она всегда вспоминала с любовью. Домашним говорила: «Средства не позволяют мне длительное время жить в Италии. Зато пожила в своё удовольствие в Италии Сибирской. Рекомендую». Связи с ней Маша долго не теряла. Этой цепочкой стали письма, которые бывшая политссыльная обменивалась с девочкой, затем девицей из семьи «георгиевского кавалера». Уроженка Ивановки редко называла Феодору по имени. Чаще «моя георгиевская кавалерша». Вообще, Маша не любила распространяться о своей личной жизни. Она лишь отвечала на вопросы на эту тему, скупо, а Корнины во многом были одного поля ягода – о «революционном» периоде младшей заговаривали разве что случайно, если к слову приходилось.
Сельская учительница Марья Александровна и приняла в пустом доме старшего брата с его невестой. Они появились без предупреждения, ещё не ведая о трауре в Ивановке, отягощённые недавней бедой, случившейся на Памире. Неудачная, с трагическим концом экспедиция наложила свою печать на всю последующую жизнь Александра Андреевича. В Азиатском музее и на Факультете восточных языков Императорского Санкт-Петербургского университета дали ему бессрочный отпуск. За ним оставили обычные профессорские права и привилегии, прежний оклад с условием, что теоретическую научную деятельность известный востоковед не прекратит и в сельском окружении. Необходимая литература высылалась ему по почте. Раза два в год Корнин наведывался в столицу, принимал участи в интересных для него научных мероприятиях. О новых экспедициях не помышлял, во всяком случае, ни говорил о них, никаких действий в этом направлении не предпринимал. Кроме душевной травмы, начались физические недомогания, ранее не ведомые его телу, с виду хрупкому, но хорошо налаженному, крепко собранному. Этнограф сильно исхудал. Арине приходилось ушивать на нём одежду. Открылась язва желудка, и врачи долго не могли справиться с периодическими кровотечениями. Они проявлялись, если что-то заставляло Корнина нервничать. Поэтому дома старались обращаться с ним бережно. Лишь одно треволнение, притом, очень сильное и продолжительное, пошло ему на благо. Можно утверждать, послужило началом выздоровления. Об этом в своём месте.
Болезни помешали Корнину продолжать жизнь путешествующего этнографа, также лингвиста, ведшего активное преподавание восточных языков в столице. Но мозг его требовал деятельности, и он нашёл себя в той сфере, где можно не просто путешествовать за письменным столом и даже лёжа, но и вести за собой миллионы любознательных по воображаемым просторам земли.
О Корнине заговорила читающая Россия после выхода из печати книги «Страна Гора» и авторского доклада о неизвестном памирском племени в Учёном Совете Императорского Русского географического общества. Книга наделала много шуму не только среди этнографов. Её с интересом приняла любознательная публика. Следующая монография «Легендарная история парсатов», увидевшая свет несколько лет спустя, и беллетризированная биография «Последний из парсатов» расширили известность автора за пределы империи. Рядом с ним в читательском сознании стал легендарный Йима, как много позже неотделимым от Арсеньева будет Дерсу Узала.
Кто-то из критиков назвал Корнина «русским Стивенсоном научно-популярного жанра». Он мог бы разъезжать по стране и за рубежом с лекциями и снимать большие гонорары. Только на свои печатные труды он не смотрел как на развлекательную литературу. Для него все три его работы представляли плод научных изысканий и выводов с горечью трагизма личного характера. Ведь за свои открытия он расплатился жизнями охотников, страшной болезнью Искандера. Бывало, выезды в Петербург учащались то ликвидацией квартиры в столице, то приглашениями на заседания географического общества, то необходимостью заглянуть в издательства. Потом Корнин ограничился перепиской с учреждениями, принимающими участие в главном деле его жизни. А таковым стал вывод из тьмы неведения на обозрение человечества несчастной общины прокажённых. Уже только памяти о ней. В хрониках народов до Корнина о парсатах не было ни строки. Казалось, теперь-то они пополнят хотя бы своими трагическими тенями племена мира. Но перед их русским поводырём появились серьёзные препятствия. Удивление учёных мужей, вызванное было сенсацией, сменилось сомнениями, недоверчивостью и даже насмешками. Где доказательства, милостивый государь? Что вы можете представить в подтверждение написанного вами, любезнейший Александр Александрович? Древнюю рукописную Авесту, принадлежавшую мулле из кишлака Сангвор? Так он мог приобрести рукопись из любопытства у парсов в Индии или у грабителей заброшенных могил. Ваш колпак из шкуры горного козла? Чашу из лазурита? Несколько карандашных зарисовок, сделанных якобы на (как её?) Горе? Согласитесь, этого недостаточно для доказательства существования неизвестного племени. Это, простите, похоже на фантазию. Художественное воображение иногда сильнее всех доводов рассудка и внутреннего этического цензора. Всё, что вы написали, читается с интересом. Но поймите нас, мы учёные. Возникает много вопросов, на которые, увы, нет вразумительных объяснений.
Мнение большинства в учёном совете Географического общества было не в пользу Корнина. Послышались голоса лишить неуёмного фантазёра членства в географическом обществе. Участники восхождения к гигантскому провалу, Скорых и двое охотников-красноярцев, не могли бы подтвердить ни одного факта, описанного в книгах Корнина. Ландшафт выше кишлака Сангвор они впервые увидели после катастрофы. Со вздохами, с многозначительными переглядываниями всё же было подтверждено право Корнина состоять в обществе. Никто не догадывался о его равнодушии к званиям и наградам. Он сделал главное: оповестил учёный мир о промелькнувшем, будто тень перед рассеянным взором человечества, маленьком племени с трагической судьбой. И о том же рассказал широкой общественности пером художественной публицистики. Снаряжать новую экспедицию нет смысла. Землетрясение уничтожило все материальные свидетельства существования общины прокажённых. Даже следов не осталось.
Гонорары за книги, изданные во многих странах Европы, в Америке позволяли Корнину обеспечивать семье безбедное существование. Он сможет дать хорошее образование детям. Первенец Андрюша смышлён не по годам. За ним, не сомневаются Александр с Ариной, пойдут ещё дети. Деньги со счёта Корнина в Государственном банке можно было снимать, не считая каждую копейку. Автор расхватываемых с прилавков книг задумал углубиться в первородную почву парсатов – в Иранское нагорье, где родилась Авеста. Работа его захватила. Источников оказалось достаточно, воображение писателя и на этот раз его не подводило. Автор чувствовал, книга необычного жанра, роман легендарной истории, получается. Только не надо спешить: самая невероятная фантастика должна звучать правдоподобно и в деталях.