Наступление войск генерала Брусилова выдыхалось. Русские остановились на полпути между Тарнополем и Львовом. Это расстроило австрийца Крауса:
- Я же говорил: войне конца не будет. Опять ваши окапываются, а наши готовятся к прорыву. Немцы, с пушками, от Парижа через Грац на восток прут, эшелонами. Туда-сюда! Сюда-туда! Да чтоб им!..
- Нам-то какая печаль? У нас своя кампания. Или передумал? Деньги получил без затруднений?
- Всё обошлось. Конечно, на выдаче заподозрили неладное. Директора почты позвали. Тот понюхал бланк, задал пару вопросов, да придраться не к чему. Распорядился выдать.
- Тогда начинаем. Твои альпийцы готовы? Только… Деньги с тобой? Дай мне несколько бумажек… Достаточно.
- Тебе зачем? – спросил Генрих, отсчитав десять сотен крон.
Феодора после некоторого колебания рассказала о встрече с братом. Он-де собирается осуществить свой план побега из лагеря русских военнопленных.
- Кстати, прошу тебя подкинуть мундир моего унтера где-нибудь на берегу Мура. День назову позднее. Твоим друзьям в Граце сделать это будет не сложно.
Несколько дней спустя Краус с сильно бьющимся сердцем остановился возле двери, за которой отдыхал после трудов во славу цесаря Чировский. Если сорвётся, то это катастрофа. Надо «сделать лицо». Все пишущие люди в той или иной степени актёры. Чировский принял позднего визитёра в шёлковых кальсонах.
- Чем обязан, герр Краус?
- Столько работы, герр капитан, - удачно оговорился посетитель, - а у меня убыль, лишился опытной помощницы…
- Что-о!? Саботаж!? – схватился за висящие на спинке стула галифе старший зиммеркомендант.
- Хуже. Фрау Скорых скончалась.
Обер-лейтенант замер, выругался и продолжил облачаться с ещё большей поспешностью, насколько позволяла ему тучность. По инструкции, он обязан быть рядом с врачом при констатации смерти заключённого. Можно, конечно, послать кого-нибудь из надзирателей, но дерзкая москалька была его особой «любовью». Он не мог пропустить удовольствие заглянуть в её мёртвые глаза. Краус почувствовал слабость. Горячая волна ударила в голову австрийца: вот она, судьбоносная минута!
- Не советую вам близко подходить ко гробу, герр офицер. Он заколочен, а труп засыпан хлоркой под крышку. И надо как можно скорее предать тело земле, прямо бегом.
- Что так?
- Подозреваю, в лагере вновь вспышка холеры. Это первая жертва. Завтра могут быть десятки, сотни.
Чировский – одна нога в штанине – опустился на стул.
- Это другое дело. Вот что: составьте с дежурным врачом протокол (я вам доверяю – вы австриец). Направьте людей копать яму, поодаль от последнего ряда захоронений и глубже обычного… Уже выкопали? Похвально! Сразу закапывайте. Идите, идите! Нет, я не могу пожать вашу руку. Поостережёмся. Простите, герр Краус. Мне надо в канцелярию с рапортом.
Закрытый гроб Генрих оставил не в общем помещении, где по скорбной обязанности работает обслуга и куда заглядывают близкие покойников, а в каморке с шанцевым инструментом, под ключом. Краус возвращался от Чировского к гробу на крыльях. Возле покойницкой возложил на лицо маску печали - для встречных. Над крышкой гроба склонился убитый горем супруг. Для верности. А вдруг подсматривают! Отношения русской и австрийца для работников морга давно не были тайной. Он не пожалел денег на толстые сосновые доски и позаботился, чтобы любимому человеку в последнем его приюте было просторно. Только в изголовье оказался изъян – овальное отверстие от сучка, выпавшего при изготовлении доски. Оттуда доносилось слабое дыхание. Генрих приник губами к отверстию последним поцелуем, зашептал торопливо:
- Как ты? У меня с тем сраным обер-лейтенантом всё прошло отлично. Но надо торопиться. Как бы проверка не нагрянула? Вода ещё есть? Сухари? Ну, лежи, терпи! На вечерней проверке объявят о твоей смерти.
В ответ раздался слабый стук в крышку гроба изнутри.
Оранжевый ком солнца застрял в понижении альпийского гребня, когда двое лемкив , жителей Бескид, впряжённые в тележку с гробом, подкатили её к яме, вырытой между сосен на краю цвынтара, перенесли груз на край могилы. Рядом положили сосновый крест. Селяне не знали немецкого, «пан австрияк» жестом попросил их удалиться. Они охотно подчинились, оставив лопаты, и направились, не оглядываясь, к месту ночлега.
Смеркалось. За сосновой рощей дотлевал закат. Генрих простился с мнимой покойницей через отверстие ободряющей фразой. В ответ вновь послышался стук костяшками пальцев о крышку гроба, взятой на крючки изнутри. Шляпки гвоздей, видимые снаружи, были имитацией. Осмотревшись по сторонам, «вдовец» стал быстро сбрасывать песок, вынутый из могилы, обратно на её дно, уменьшая глубину. Потом осторожно, забегая то с головы, то с ног гроба, опустил его в яму. Крышка оказалась на глубине в штык лопаты. После этого вытянул дюйма на три зажатую между вертикальными планками сборного креста металлическую трубку, и поставил крест на изголовье гроба так, что трубка вошла в отверстие от выпавшего сучка верхней доски. Спросил, уже громче обычного: «Воздух есть? Дыши!» В ответ опять условный стук, одобрение. Придерживая одной рукой крест в вертикальном положении, дугой орудуя лопатой, Краус укрепил его обсыпанным вокруг песком, затем набросал холмик по всей длине могилы.
Послышались голоса. Какие-то люди приближались через лётное поле со стороны лагеря. Стали различимы фигуры. Догадался: Чировский ведёт свою команду и дежурного врача. В минувшую ночь, внеся имя «умершей» в бланк, констатирующей смерть заключённого, Краус загодя выяснил, на кого выпадает дежурство. Бланки с подписями разных врачей из-за обилия смертей заготавливались при моргах пачками. Сегодня врач другой, но проверять подпись он не станет. У самого рыльце в пушку. Впрочем, для беспокойства вообще нет оснований. Шествие замерло на безопасном расстоянии. Послышался резкий голос Чировского: «Краус! Герр Краус, вы там? Отзовитесь!» - «Здесь». – «Тело закопано?». – «Всё в порядке». – «Глубоко?» - «По инструкции». В толпе переговорили. Один из «украинцев» с опаской приблизился, убедился в правдивости слов австрийца и сразу возвратился к своим. Опять голос Чировского: «Ну, мы уходим. Следуйте за нами и сразу покажитесь врачу. Это приказ герра полковника».
Крауса задержали в лазарете до утра. Обследовали на признаки холеры.
За полночь, когда разгорелись звёзды и взошла ущербная луна, мягкий стук копыт на тропе потревожил сосновую рощу. К некрополю выехала телега. Двое с лопатами, уверенно ориентируясь во мраке, извлекли из песка гроб, отбили барабанную дробь по крышке и, услышав в ответ условный стук, установили звучащий ящик в тележном кузове. На рассвете траурные дроги въехали в Восточные Альпы через естественные ворота, проделанные в камне передового хребта горной рекой. Потом какая-то железнодорожная станция, товарный вагон. Ехали долго, день и часть ночи, на запад. На длинном перегоне неразговорчивые провожатые позволили «покойнице» снять крышку. В вагоне без окон ни зги не видно, лишь сигаретные огоньки в противоположном углу то разгораются, то затухают. Можно размяться сидя, перекусить молча подсунутыми хлебом с ветчиной, справить нужду в подставленное загодя ведёрко. Потом опять перегрузка ящика на телегу, тряская каменистая дорога. Начался медленный подъём вдоль русла горной реки. Она гремела почти всегда слева. Путь оказался не коротким. Миновали несколько постоялых дворов. На ночь перевозчики устанавливали гроб в сарае, трапезничали рядом с ним и, оставляя недоеденное, уходили ночевать в жилую комнату. Тогда внутри гроба слышались звуки снимаемых крючков, и крышка поднималась…
Младший из двух альпийских проводников озадачился: «Странную женщину мы везём, Иоганн». – «Поясни». – «Да видишь ли, она прошлой ночью помочилась в бутылку из-под вина. Как ей это удалось?» - «Не наше дело, Мартин. Нам хорошо заплатили».
Впереди, на швейцарской границе, находилась таможня. Не доезжая до неё несколько миль, проводники сбросили в пропасть телегу. Двух горных лошадок поставили гуськом и подвесили между ними ременные носилки. На них поставили гроб. Только глаза горцев, двуногих и копытных, различали тропу в россыпях скальных обломках. Место безлюдное. Тем не менее, разрешить весёлой покойнице (всё время вспоминалась та бутылка) размять ноги перевозчики не решались. А вдруг из-за поворота появится любопытный и болтливый швейцарец? Ещё опасней встреча с лесником, несущим и пограничную службу.
Вдруг переднее животное, которое тянул в гору за повод Мартин, оступилось. Гроб грохнулся о камни, крышка соскочила под ноги замыкавшего шествие Иоганна. Из обломков выбрался, потирая ушибленные места, обросший щетиной, черноволосый молодой мужчина в вязаном свитере. «Не наше дело», - повторил старший из проводников.
В лагере хватились русского умельца, из военнопленных, нашли в его постели записку: «Аувидерзейн! Ловите в Муре». На набережной реки, протекавшей через Грац, обнаружили сложенные художественной стопкой, будто аккуратный немец складывал, а не русский неряха, латанные брюки и выцветшую, в пятнах машинного масла, гимнастёрку унтер-офицера, его армейскую фуражку. Рядом, по шнурку, стояли стоптанные сапоги, отчищенные от грязи.
Через неделю после погребения лагерной сестры милосердия, единственной жертвы странной, не получившей распространения холеры, вольнонаёмный работник талергофского морга Краус сдал свою должность интернированному украинцу и отбыл в неизвестном направлении.
Пустая могила на отшибе некрополя долго оставалась в одиночестве. Похоронные процессии обходили её стороной. Потом причина смерти русской сестры милосердия забылась. Появились соседи. И ещё долго на неокрашенном латинском кресте, собранном из сосновых дощечек на стержне из железной трубки, читалось редкое имя, выжженное раскалённым кончиком ножа: ФЕОДОРА.