Зимним вечером на исходе шестнадцатого года у распахнутых ворот усадьбы Скорых остановились крытые сани. Из них выскочил закутанный в шубу высокий человек. Навстречу ему выбежал из дому хозяин с поднятой над головой керосиновой лампой. Столкнулись на крыльце. Поздний гость сорвал с головы малахай. Из глубины медвежьего воротника выглянуло худое, бритое лицо под пышной шевелюрой.
- Батя!
- Никанор!
Мужики обнялись и потащили друг друга в избу.
- А где сестра? – невольно вырвалось у Василия Фёдоровича, испытавшего одновременно радость и разочарование, надежду на благоприятный ответ и страх, что Феодора только померещилась ему за тем письмом, присланным из Швеции, что здесь какая-то интрига, не разгаданная им. Никанор от вопроса остолбенел. Руки его соскользнули с отцовских плеч.
- Я думал… Я думал, она уже здесь. Ничего не понимаю…
Объясниться им не дали родные бабоньки, коротавшие вечер за «дурачком», когда угомонились на печи дети. Ангелина и Татьяна, в ночнушках, распатланные, заполнили прихожую мясистыми, вспотевшими от возбуждения телами, будто было их с дюжину. И пошли «охи» и «ахи», вопросы, не требующие ответа, ничего не значащие слова. Горничная, наконец, спохватилась – бросилась собирать на скорую руку стол. Ангелина, приложив палец к губам, потянула мужа к печи смотреть на сыновей. Там супруги, расслабленные встречей после долгой разлуки, притихли, умилённо улыбались, поглаживая друг друга, многозначительно переглядывались.
Дав сыну утолить первый голод под припасённую дальновидно водочку, отец увёл его в кабинет, прикрыл плотно двери, задёрнул штору на окне. В нетерпении не сразу предложил присесть.
- Рассказывай! Всё. Но сначала в двух словах, что с Феодорой? Не томи!
- Сестра жива, здорова… Была. Летом. Я надеялся… Теперь по порядку, а то не поймёшь.
Они разместились на диване. Никанор коротко описал своё боевое крещение на реке Сан, которое закончилось для него поднятыми руками перед австрийским солдатом. Пристальный взгляд отца заставил сына опустить голову. «Давай дальше», - выручил штабс-капитан. Никанор охотно переключился на жизнь в лагере для русских военнопленных. «Хорошо, хорошо, лирика потом, - перебил отец. – Что Феодора?»
Как попала сестра в лагерь для галичан, брат толком не знал. Что касается её трудовой повинности в заключении, Никанор передал отцу слова Феодоры, сказанные с усмешкой: «Укрепляю здоровье покойников». Несколько дней, пока русский унтер-офицер занимался ремонтом насоса, он встречался с сестрой за оградой лагеря, используя тайный лаз в колючке. При последней встрече она, как старшая, приказала ему бежать из плена простым, только очень уж необычным способом. Всё, дескать, подготовлено, искать его будут в Граце. Найдут одежду русского утопленника у реки, австрийские друзья постараются. Есть-де надёжное убежище в соседней, невоюющей стране. Никанор вновь опустил голову, туманно признаваясь: «Побег… он входил в мои планы, только бежать я задумал совсем в другую сторону… Ладно, спасибо сестричке».
В урочный день сестра снабдила Никанора тёплой одеждой, хотя дни стояли жаркие. Уложила его, полумёртвого от жуткого ощущения собственных похорон живьём, в гроб, оборудованный для долгого нахождения в нём под крышкой. Феодоре не просто было вдолбить в помутнённую голову Никанора секретный код отстукивания костяшками пальцев на вопросы друзей снаружи. Приободрила шуткой: «С твоей стороны – никаких слов! Мёртвые не разговаривают, но, бывает, постукивают. Уяснил?». Ещё предстояло ему запомнить инструкцию, как вести себя в дороге, на дневных остановках, ночью.
Самыми страшными оказались часы, проведённые в могиле. К счастью мнимого покойника, он впал в оцепенение, когда услышал стук песка, бросаемого лопатой на крышку гроба. В отверстие для дыхания уже вдета была дыхательная трубка, замаскированная в надмогильном кресте. Вечерний воздух не давал сознанию полностью отключиться. А жаль!
Чуть не закричал от радости, когда услышал, что могилу раскапывают. И вот он будто плывёт в воздухе и дышит уже не через трубку, а непосредственно через отверстие в крышке. Скрипнули оси телеги, всхрапнули кони и дёрнули, зашуршали по песку колёса. Покойником Никанору надлежало быть не для тех, кто его вёз, а для случайных встречных, пуще того – для жандармов и патрулей. Те имели основания, особенно в приграничной зоне, освоенной контрабандистами, не доверять документам, сопровождающим скорбный груз. Кроме того, таможни! Хотя «гробовой жилец» по наказу Феодоры принимал какое-то сильное снотворное и почти весь день спал, он мог закричать во сне, захрапеть. Но, слава Богу, обошлось. «Тело» сопровождали два немца (определил по речи). Горная дорога сменилась железной. После товарного вагона опять телега. На ночь они останавливались на постоялых дворах, гроб ставили в сарай, там немцы ужинали, и уходили. Когда щёлкал за ними замок, Никанор снимал крючки, выбирался наружу. Неиспытанным раньше наслаждением для затекших членов оказались прогулки вокруг собственного гроба. Пир в одиночестве на его крышке не мог сравниться ни с одним застольем. Неожиданное падение с носилок уже за пределами Австрии едва не погубил всё предприятие. Ведь и на швейцарской стороне трое подозрительных путников могли привлечь внимание полиции. Но и здесь фортуна была к беглецу и его сопроводителям благосклонна.
В городок Санкт-Мориц тройка из Австрии проникла под покровом ночи. Долго рассказывать, как в одном приюте на окраине города несколько дней какие-то люди переделывали его в немца, а «немцу» выправляли паспорт. Никанор Скорых стал Адольфом Брауном, негоциантом, имеющим интерес в скандинавских странах. Другие провожатые довели его до отеля «Эдельвейс» и там оставили, снабдив тщательно отсчитанными кредитками.
Проводя в номере дни и ночи, спускаясь вниз только в ресторанчик, почти всегда пустой, Никанор всё ждал, что вот-вот появится сестра. Как-то, выйдя на лестничную площадку, услышал громко произнесённое имя - «Феодора». Перед стойкой, за которой стоял растерянный хозяин, водящий пальцем по странице книги регистрации, нервничал требовательный, худой, как скелет, господин в мягкой шляпе: «Я повторяю, что не знаю, её фамилии, мне известно только имя – Феодора!» - «Нет, фрау Феодоры нет». – «О, Боже! Такая высокая, интеллигентного вида дама с пышными чёрными локонами». – «Нет, такой дамы не припомню, не регистрировалась у меня фрау Феодора».
Никанор присмотрелся. Требовательного господина он видел в Талергофе. Как-то сестра издали показала на него: «Мой напарник» и назвала фамилию. Красс? Нет, Краус. Точно, Краус! Никанор красноречивым жестом обратил его внимание на себя, показал движением головы вверх, мол, поднимитесь ко мне. В номере, присмотревшись к постояльцу отеля, Краус опешил: «Вы-ы…» - «Да, я брат Феодоры. Сестра, полагаю, обратила ваше внимание на меня в лагере?» - «Разумеется. Я готовил ваш побег через друзей в Граце. Но почему вы здесь? Мои единомышленники вызвались выдать вас за католика-хорвата». – «Ваших друзей я не видел, герр Краус. Меня доставили в Швейцарию в гробу. Под видом покойника».
Живой скелет, выпучив глаза и приоткрыв рот, уставился на несостоявшегося хорвата. Потом сорвал с головы шляпу и в сердцах зашвырнул её под кровать: «Подмена! Подлая подмена! – забегал по комнате, уронив стул. - Верно говорят, все русские варвары, и женщины не лучше. Нет, хуже! Обманула! Жена называется! Социал-демократка! Всё! Конец! Иду на фронт, на восточный! Пиф-паф по русским лживым свиньям!»
С этими словами Краус выскочил в коридор, через мгновенье возвратился, швырнул на столик пачку ассигнаций: «Это её деньги. Я брезгую прикасаться к ним. Прощайте, привет сестре, если увидитесь. У-у!» Дробный стук штиблет по лестнице. Внизу хлопнула дверь.
Неожиданные деньги, брошенные разгневанным Краусом, позволили беглецу попасть через Францию и Великобританию в Швецию, а там было рукой подать до принадлежавшего российской короне великого княжества Финляндского. Правда, пришлось задержаться в Эдинбурге, чтобы подработать на железоделательном заводе денег на дальнейший путь.
…В дверь кабинета Василия Фёдоровича тихо, но настойчиво скреблись. Голос Ангелины:
- Никано-ор, ну что же ты!
- Иди уже, -сказал отец. – Заждалась.