Просвещённые подсинцы назвали семимесячное правление Феодоры диктаторским. Местный Совет играл при ней роль коллективного статиста. Опорой ей служила горстка большевиков, преданных ей лично. Безопасность обеспечивали преторианцы из конных хакасов, кентавры с татарскими саблями. Василий Фёдорович «суверенную территорию» не покидал. Остальные домочадцы обходили управу стороной. Дочь не баловала отца своими визитами.
Старый штабс-капитан не мог не беспокоиться за Феодору в тревожное время российского многовластия. Он подписался на городскую газету, сменившую название «Подсинский листок» на «Подсинский рабочий». Внимательно прочитывал все колонки, стараясь угадать, откуда может грозить опасность дочери. Теперь Василий Фёдорович невольно находился в курсе всех городских и основных российских событий. Кроме того, он стал прислушиватьяся к тому, что приносили из города домашние.
Когда Ангелина пришла с рынка с вестью, дескать, наша Феодора теперь самая главная в чике, хозяин понял, что председатель ревкома взяла под свой контроль и местное отделение самосудного ЧК. Феодора, с её независимым умом, имела основания не спускать глаз с «чрезвычайных опричников». Мысленно Скорых похвалил дочь: предусмотрительный ход. Если в её демократичности он сомневался с каждым новым подписанным ею декретом всё больше, то в практичности не отказывал. Он понимал, на подвластной ей территории Феодора не допустит никакой второй власти. А чтобы избежать неожиданностей с другой стороны, Феодора сократила военный гарнизон Подсинска, оставив под ружьём лишь большевиков и тех эсеров, что назывались «левыми».
Между штабс-капитаном Скорых и его большой родиной, Российской Империей, оказались в исторической ретроспективе уже две непризнанные им России. Первой была «неимперия», определённая с задержкой, как просто республика. Её сменила Советская республика. А с половины января восемнадцатого года непреклонного монархиста закачало на революционных волнах РСФСР. Жутчайшее название на слух! На глаз же – тоскливая, примитивная симметрия! «Ф» в этой аббревиатуре означало «федеративная», а второе «С» - «социалистическая». Народы и народцы, племена – прямо из каменного века, стали объявлять о независимости. От кого? Какой-нибудь Безбородко когда-то правил огромной страной из Петербурга. Теперь его потомок, можно предположить, станет править из Киева. Но страной небольшой. Зато незалежной. Горскому князёк обретёт желанный суверенитет и не сразу поймёт, что ему негде разгонять скакуна: забор вокруг сакли – государственная граница. Интересно, а где пройдут кордоны автономных самоедов? Безумие! Излечить от него может Добровольческая армия. По слухам, генерал Корнилов и атаман Каледин уже начали поход на север от Кубани и Дона. Ещё раньше о наборе добровольцев в свою рыкыка (на языке подсинского простонародья) объявили большевики. И адмирал Колчак, умница (жаль, что больше учёный, чем военный человек), формирует в Харбине вооружённые отряды, чтобы ударить с востока по германо-большевикам, как он называет русских социал-демократов из шайки Ленина и Троцкого. Те недавно переименовали себя в коммунистов. Не забыть бы: дочь теперь коммунистка. Грехи наши тяжкие!
До воцарения Феодоры в центре благодатного края, размером с Бельгию, здесь прошумел, в виде шутихи, большевистский декрет «О земле». На чёрнозёме межгорной впадины царского и помещичьего землевладенья никогда не было. Монастырей - раз, два и обчёлся. Церковные угодья не вызывали зависть пресыщенных десятинами крестьян. На своих уделах успевать бы справляться! Так что практически конфисковать землю было не у кого, а у кого и отняли (для отчёта в Смольный), то не нашли желающих получить даже даровую полосу. И тем не менее здесь, да и во всей Сибири, этот силовой акт в духе Робин Гуда вызвал у крестьянской массы уважение к большевикам. Раз смогли отобрать у царя и помещиков главную ценность крестьянской страны, значит, есть сила. А силу положено почитать.
Веками за Уралом селились старообрядцы, разного толка сектанты, беглые холопы и преступники, каторжники и ссыльные, их потомки, не знавшие крепостничества. Они образовали все податные сословия. Бунтарство и непокорность власти, стихийные антидержавные настроения вошли в кровь поколений. Вольная жизнь, без несения повинностей, без солдатчины и налогов, с уравниловкой в сытости и тепле, с правом на самосуд и грабёж богатеев, представлялась наибольшим благом. А настроения постоянно подогревалось пропагандой политических поселенцев в последние десятилетия. Теперь лукаво обещают: погоди малость, вот победит всемирная революция, и государство отомрёт. Заживёшь, не зная начальства, поборов, себе в радость, словно в сказочном Беловодье. Только помоги нам, народным заступникам. Возьми ружьё, стреляй в эксплуататоров! Так в тёмные массы стал проникать народный большевизм, мало чем отличный от обыкновенного анархизма. Разрушители традиционной государственной конструкции, далеко не идеальной, но требующей перестройки по обдуманному плану, и Богу вызов бросили, обещая устроить рай на земле, при жизни тех, кто пойдёт за ними. Среди русских людей, чаще православных обряда, чем внутреннего содержания, масса грубых безбожников, склонных к уголовщине, разврату, кощунствам, богохульству. Они легко соблазнились заменой веры в Христа на псевдорелигиозную веру в коммунизм. Так стали появляться яростные и энергичные фанатики-богоборцы, мученики ложной идеи. Георгиевский кавалер Скорых, ещё вчера обвинявший во всех грехах, во всех преступлениях против его Отечества инородцев, стал убеждаться в том, что за ужасы революции, кроме комиссаров–евреев и прочих «интернационалистов», в первую очередь должны отвечать во много раз превосходящие их количественно русские люди. Они фанатично составили преступную компанию иноязычным носителям заразы.
Рассуждая таким образом, Василий Фёдорович по-прежнему выделял свою Феодору, как особое явление, причастное к хаосу, но отличное от его составляющих. Для примера представим себе богиню из чистейшего мрамора, без изъяна, первозданно чистую, среди неохватной глазом горы бесформенных, вываленных в грязи обломков.
В доме говорили о том, что в той или иной мере больно затрагивало всех – о национализации банков и предприятий промышленности, торговых контор. Ведь из-за этих мер Скорых потеряли почти все свои сбережения, лишились возможность приобретать товары в магазинах и лавках. Рабочее самоуправление, приведшее к падению производства, и разлад торговли вызвали к жизни безумно дорогие чёрные рынки. Однако никто в усадьбе (при хозяине во всяком случае) ни словом не называл Феодору, ни намёком не обвинял её, хотя все местные указы, привязывающие центральные декреты к местности, подписывались «председатель Скорых».
Одно лишь начинание получило единогласное одобрение её родственников и почти всего Подсинска – создание в «Сибирской Италии» Комитета бедноты. Вообще-то задумывались комитеты – по весям. Но в селениях благодатного края, где любая воткнутая в чернозём палка плодоносила, не оказалось бедноты. Тогда вооружённые рабочие и преторианцы-хакасы отловили по злачным местам люмпен, участника всех беспорядков, воровских шаек и отрядов по изъятию излишков у состоятельных горожан якобы в пользу неимущих. Тунеядцев загнали в первый совхоз на Тарском озере. В отличие от сельской бедноты, хотя бы к грядкам под окнами приученной, у этих лжебедняков руки вообще из одного места росли. А ноги были проворны. Разбежались. Их переловили снова и под страхом расстрела, как саботажников, приставив к ним раскосую стражу, заставили работать. «Какова наша Феодора!» - сказал с гордостью отец за обеденным столом. Старого офицера домашние поддержали улыбками. Как-то, навестив родных, и обратив внимание, что Анатолий к школьному возрасту подбирается, Феодора заговорила о свом намерении с первого сентября ввести на доверенной ей территории всеобщее начальное обучение.
«Может быть не всё так плохо? - впервые подумал Василий Фёдорович и тут же испугался своему молчаливому пока соглашательству. – Что дальше будет? Сломаюсь. Сдамся. Нет, умереть надо свободным».
Один из летних номеров «Подсинского рабочего» вышел с редакторской статьёй под заголовком «Социалистическое Отечество в опасности». Вернее было бы написать «в опасностях». Основная угроза для большевиков исходила от сформированного ещё в старой России корпуса из пленных чехов и словаков. Их спаяла цель – вырваться из сошедшей с ума России через Владивосток в Европу Антанты. Эшелоны с бывшими подданными Габсбургов, прекрасно вооружёнными и дисциплинированными, растянувшись по Транссибирской магистрали от Самары до Приморья. Под вагонами образовалась суверенная территория двух славянских народов, живущих дома «под немцами». Они были вольны с позиции силы выбирать, кому покровительствовать, а с кем договариваться о нейтралитете. Вступать без ума в драку со стрельбой у транзитных пассажиров желания не было. Покровительство сильных нейтралов ощутили большевистские конкуренты - эсеры и их попутчики в лицах кадетов, меньшевиков и пролётных представителей политической экзотики. Их отряды под трёхцветными знамёнами стали изгонять из городов и весей, в основном, по сторонам от железнодорожных путей краснознамённых рабоче-крестьян. Троцкий уже назвал их армией, РККА, но они ещё таковой не стали. На освобождённых территориях возникали независимые друг от друга правительства, которых объединял страх перед большевиками. Они заручались поддержкой белых генералов и казачьих атаманов. Страны Антанты обещали им всемерную помощь. Хотя на знамени запоздалых спасителей России белого цвета было столько же, сколько синего и красного, любители цвета крови и пожара назвали своих врагов огулом «белыми». Этого, произносимого с презрением названия удостоились и лукавые нейтралы, с улыбочками поглядывающие на всероссийскую заварушку из окон вагонов, - «белочехи» («белословаков» проигнорировали).
В последних числах июня подсинский ревком озадачило известие о приближении к городу со стороны Красноярска речной флотилии. Отряд был приведён в полную боевую готовность и занял оборону на обрывистом берегу Енисея, над пристанью. Наилучшим местом для обзора реки считался мыс с усадьбой Скорых. Сюда Феодора прискакала с ординарцем и свитой «военспецов», из отставных унтеров.
Спешились, забрались с биноклями на крышу. Василий Фёдорович последовал за ними. У него была подзорная труба, приобретённая «вольным художником» Сергеем Скорых.
И вот далеко, внизу по течению, задымило. Флотилией оказались две самоходные баржи. Различались установленные на палубах полевые орудия. На корме переднего судна развевался триколор. Комиссарша подала спутникам знак спускаться. Во дворе, вскочив в седло, велела хакасу скакать на пристань и уводить отряд правым берегом вверх по Енисею, крикнула вслед: «Ждите в трёх часах пешего пути! – потом повернулась к одному из партийцев. - Ты отвечаешь за обоз. Надо спешить нашу конницу и всё необходимое доставить на место во вьюках. Поторопись!».
Штабс-капитан был озабочен. Он понимал: у красных нет артиллерии, и отход без боя оправдан, но Феодора, избрала наихудший путь отхода. Там, где она назначила встречу своим бойцам, открытая местность, только местами кустарник и отдельные сосны на дюнах. Движение на юг вдоль Енисея преградят правые притоки реки, вырывшие глубокие каньоны с крутыми склонами. Это идеальная ловушка, западня! Разве она забыла окружающий рельеф их заветной территории, убежища на троих, где они провели столько дней и ночей?
-Дочка, погоди малость! Я с вами.
В эту минуту георгиевский кавалер, христиански чувствующий, национально мыслящий человек, государственник, ради дочери отрёкся от своего недавнего решения не участвовать в дьявольском безумии на стороне разрушителей святого для него мира. Феодора остановила отца, уже поднимавшегося через силу с непослушным сердцем на крыльцо дома:
- Нет, нет, штабс-капитан! Это не твоя война. Храни внуков, дом. Я не прощаюсь. Жди меня. На этот раз долго не задержусь.
В это время из избы вышел Никанор. Феодора придержала коня: что скажет брат, какое действие предпримет. Но мастер только махнул рукой и отвёл глаза. Эта была и не его война.