Корнин так никогда и не узнает, какая смертельная опасность миновала его, какое чудо спасло его от выселение в какое-нибудь гиблое место. А чудо то существовало в реальном женском образе. Одна из «кремлёвских жён», когда появлялась нужда обновить какой-нибудь наряд, содержащий элемент из художественно выделанной кожи, или приобрести новую сумочку, перчатки «от Корнина», сама наведывалась в лавки перед белым зданием на Кривом переулке. Ей было приятно общение с мастером, на мастера не похожим. Автор массы прекрасных вещей из любимого ею материала напоминал ей являвшегося в девичьих грёзах, но так и оставшегося в них благородного самца в горном селении Черногории, где она родилась и была названа Десанкой. Там пятнадцатилетняя девушка, когда Балканы гремели мировой войной, встретила русского эмигранта, была соблазнена его речами о благородном деле мировой революции и вскоре оказалась в России. Провожая её, мать сказала со вздохом: «Ты уходишь не к чужим. Ведь мы по женской линии – Каракоричи-Русы, в твоих жилах есть капли русской крови. Это от неё твои волосы не черны, как у черногорок». Действительно, смуглая, черноглазая Десанка выделялась из массы соплеменниц русой головкой, что придавало её красоте оригинальность. Этой её особенностью и пленился русский революционер.
Корнин был наделён талантом, этим даром богов - способностью создавать истинно художественные вещи. В них была главная составляющая привлекательности мастера в глазах Десанки, не в его физических достоинствах. Он всегда выходил к ней, когда она, узнаваемая приказчиками, появлялась в лавке для состоятельных покупателей. Болтая обо всём понемногу, сплетничая на политические и бытовые темы, мастер и кремлёвская покупательница обсуждали новинки. Тут же Корнин принимал у неё индивидуальный заказ на ту или иную вещь. Никаких самых невинных вольностей они себе не позволяли, хотя Десанка нередко чувствовала сильное желание, закрыв глаза, прижаться всем телом к своему «золотому мастеру». Он также ничем не выдавал своего состояния, находясь на близком расстоянии от красивой молодой женщины, его ровесницы.
Когда произошло несчастье с Седовым, встречи в лавке покупательницы с автором предлагаемых на продажу совершенных, дорогих предметов продолжились внешне как ни в чем не бывало. Но оба делали при этом усилия над собой. У мастера на душе образовался камень, мешал былой лёгкости общения. Жена одного из кремлёвских экспериментаторов, избравших для своих опытов многомиллионный народ, чувствовала личную вину перед этим домом. Да и пред всей страной, в которой она была иностранкой, хотя и жила в России с юных лет, привилась к ней, как южная ветвь к северному дереву.
Свой кабинет в просторной кремлёвской квартире соратник Вождя запирал на ключ, а ключ оставлял в дверях: ящики письменного стола, похожего на дубовую цитадель, не просто было взломать и ломом. Притом, вышколенная прислуга красного барина, убирая кабинет, ближе чем на два метра к столу не приближалась, а детей у супругов не было. Нарушать границу священной территории с влажной тряпкой и метёлкой позволялось только Десанке. В то утро принесённую из канцелярии почту хозяин квартиры получил уже на выходе из кабинета. Взяв, не глядя, из рук посыльного пачку запечатанных конвертов, ловко швырнул её на столешницу. И поспешил к выходу из жилого корпуса царского дворца.
Сразу в прихожей зазвонил телефон. Десанка сняла трубку и услышала тихий, приятный голос с хрипотцой: «Слушай внимательно, нашему другу Корнину грозит смертельная опасность. Ты всё поймёшь, когда вскроешь пакет из Моссовета, который лежит в кабинете твоего мужа на письменном столе. Я не в силах долго продлевать его земные годы, но сейчас мы обе можем подарить ему несколько лет. Поспеши!» Первая мысль Десанки – розыгрыш какой-нибудь из подруг, пронюхавшая о её особом отношении к мастеру. Вот засранка! И всё-таки, надо посмотреть. Прошла в кабинет. Сразу бросился в глаза серый конверт, запечатанный, судя по оттискам на буром сургуче, в Моссовете. Взломала печати. Большой лист гербовой бумаги был исписан чётким канцелярским почерком с двух сторон. Десанка заставила себя читать неторопливо, вникая в каждое слово. Из докладной на имя высокого лица в правительстве СССР она узнала то, что уже знаем мы из разговора между чиновником и мастером национализированной фирмы «Седов и сын». Десанка приняла дерзкое и простое решение – уничтожить письмо вместе с конвертом, крошками сургуча и скрепляющей бечёвкой. Что и сделала, разведя огонь в камине. Пепел слила в канализацию, несколько раз спустив воду в туалете. О последствиях не думала.
К её удаче, муж в спешке не обратил внимания на тот конверт, почти не отличимый от других в утренней пачке. А верноподданный чиновник не решился тревожить Высокое Кремлёвское Лицо напоминанием.
Директор «Красного кожгалантерейщика» Харченко отличил лучшего из мастеров вторично национализированного производства тем, что выделил ему место в тёплом углу и немного в стороне от других мастеров у окна в цехе изделий, выпускающихся малыми партиями, иногда по «особому заказу» высоких инстанций и отдельных лиц. Корнина такое внимание начальства совсем не уязвило. В их, с Зоей, комнате наконец-то появился младенец. Совмещать рабочий угол с гостиной и супружеской спальней ещё было можно, но с детской – никак. Да ему теперь было всё равно, где работать, ибо к самой работе изменилось отношение.
Корнин перестал ощущать материал. Благородная кожа превратился в сырьё. Нет, мастер не стал «гнать вал»; не допускал небрежности в работе ради количества, за которое, в основном, и начислялась ему зарплата. Его руки просто не способны были на посредственную работу в избранной области творчества. Каждая вещь, выходящая из них, чем-то да и отличалась от предыдущей, поддерживая славу мастера. Но сам Корнин видел, что его изделия как бы потускнели, потеряли оригинальность. Как-то Десанка, подержав в руках приглянувшиеся ей перчатки, в смущении вернула их на место. «Вам не нравятся?», - спросил Павел Александрович. – Десанка вздохнула: «Прекрасная работа … только в них… нет души. Они какие-то… холодные».
Женщина немного ошиблась. Новый Корнин стихийно, умом не руководствуясь, перестал вкладывать в любимую работу всю душу. Большая её часть теперь делилась между жалким жильём и теми местами внешнего пространства, которые были физически доступны кожевнику и которые занимали его внимание. Он полюбил долгие прогулки с женой и сыном по бульварам. Благо, добираться до них можно было пешком, что и делали Корнины по выходным, когда Борька стал самостоятельно переставлять ножки.
Мальчик рос избирательно любознательным. Особенно его интересовало то, что движется в воздухе, над головой – облака, листья, сорванные ветром, птицы, бабочки, стрекозы. Едва научился говорить, спрашивал, задрав головёнку: «Почему-у?» Объяснения взрослых ребёнка не удовлетворяли. Услышанный им впервые треск авиационных моторов зачаровал, оказалось на всю жизнь. Тогда выплыло из-за тополиных крон звено бипланов с тупыми носами и пошло в сторону села Останкино, приковывая к себе взгляды бескрылых землян. С того дня наследник наяву стал бредить самолётами. А сосед по коммуналке, лётчик дядя Феда подогревал воображение мальчика рассказами о полётах. Когда Боря Корнин пошёл в школу, мама Зоя устроилась на шоколадную фабрику работницей. Павел Александрович не возражал: заработки его в государственном предприятии сократились, карточная система вынуждала часто отовариваться на чёрном рынке. Да и чего сидеть дома в одиночестве женщине, которой немногим за тридцать, и слушать, как за дверями шаркают шлёпанцами и бранятся в общих местах коммунальной квартиры соседи с папильотками в сальных волосах и бесстыдном неглиже! Хоть заведи патефон с надоевшей «рио-ритой», включи на полную громкость чёрный круг радиоточки, никуда не деться от этих звуков. И от запахов свободного народа. Общение с классовыми друзьями пресыщает, пока готовишь обед на кухне или стоишь в очереди в ванную, приспособленную под прачечную. Зоины сёстры к тому году из отчего дома разлетелись кто куда – по доброй воле и по воле карательных органов. Родство с «врагами народа» было преступлением, согласно статей беззакония. Однако «золотого мастера» не трогали, принимая во внимание высокое положение его заказчиков.
К сожалению мастера, с одной покровительницей пришлось расстаться. Причиной тому стал Вождь, охладевший к своему соратнику, что рано или поздно должно было произойти из-за вождистской склонности менять фаворитов по капризу. К счастью Аленникова, мужа Десанки, охлаждение к нему вождя ещё не достигло той степени, когда опального отправляют в лагерь или на расстрел. Применялся иногда такой способ удаления от Первого Лица, как назначение консулом, реже послом в какую-нибудь незначительную страну. Остроумный вождь вспомнил, что опальный соратник последние годы эмиграции провёл в этой… как её…Черногории, кажется. Оттуда и супругу привёз. Эврика! Пусть годика два представляет интересы СССР на голых камнях Динарского нагорья, а дальше… видно будет.
Перед отъездом в Цетинье, теперь заштатный городок бедной провинции объединённого королевства Югославия, Десанка нашла возможность свидеться с Корниным. Серые глаза Корнина потемнели, выдавая смятенье души. Он перевёл взгляд на руки женщины, бывшей двумя годами старше его, сохранившей свежесть, вопреки расхожему мнению о раннем увядании южанок. Впервые за все годы мастер прикоснулся к ней – разъял кисти её рук и, держа их на весу, тыльной стороной вверх, стал разглядывать, опуская голову всё ниже. Волнение охватило Десанку: «Сейчас поцелует! Как себя вести?» Но Корнин вскинул голову. Лицо его было бесстрастным, только голос выдавал:
- Я никогда не видел столь совершенных рук у женщины.. Ваши руки - само вдохновение! Подождите меня. Сможете подождать? Часа два, примерно, погуляйте.
Когда Десанка вновь зашла в лавку, Корнин ждал её с парой женских перчаток из золотистой кожи.
- Примерьте. Работал на глаз.
Женщина с трудом перевела дыхание. Нет, не подарок произвёл на неё впечатление, хотя таких изящных перчаток у неё никогда не было. Десанку пленил порыв мастера. Насколько же он чувствовал её, если смог всего за короткое время создать такой шедевр. К нему вернулась муза. В её облике. Надо сейчас же бежать. Ещё минута, и она не выдержит.
- Прощайте, милый Павел Александрович! Спасибо за эту прелесть. Буду хранить… Всегда. Понимаете, всегда.