Осенью сорок первого года детский дом за Китайгородской стеной эвакуировали в Уфу. Сирот разместили в особняке, пользовавшемся дурной славой. После революции эту хоромину, раздробленную на коммунальные квартиры, занимали совслужащие. Все с неудачными судьбами (кто спился, кто проворовался и в тюрьму угодил, кому жена в открытую изменяла; беременные жилички, как правило, выкидывали мёртвых). При царском режиме, рассказывали, дом с садом на речной круче, чаще пустовал, чем был наполнен голосами. Всякий раз новые владельцы, въехав в него и пожив какое-то время под его фигурной крышей, давали объявление о продаже недвижимости, недорого запрашивая за неё. А всё оттого, что настоящим хозяином дома было привидение. Нет, никакого фантома никто никогда не видел, но по ночам падали предметы, скрипели, хлопали двери и слышались шаги, вздохи, шелест одежды и шаги, будто ступал кто-то лёгкий в обуви с подковками. «Серебром подкованы», - сходились во мнении свидетели. Нашёлся даже в старом журнале очерк одной гостьи дома, проведшей в нём бессонную ночь. С её слов, эта чертовщина началась сразу после самоубийства одного из первых владельцев особняка Корнина. В Уфе гнездовище невидимого духа так и называли – «дом Корнина».
Когда москвичей рассадили на железнодорожном вокзале по кузовам полуторок, шофёр головного грузовика, высунувшись из кабины, крикнул другим водителям колонны: «К дому Корина!» Дети в одной из машин грохнули со смеху и стали весело колотить своего товарища по спине кулаками, приговаривая: «Борькин дом! Борькин дом!» Боря, как мог, отбивался: «Да пошли вы, ненормальные!» Разумеется, десятилетний мальчик не мог знать, что везут их в дом хозяина золотого прииска на реке Аше по фамилии Корнин, чьи кости давно истлели в заброшенной могиле с наружной стороны ограды православного погоста. Того Корнина тоже звали Борисом. И только недавно родился историк, который не скоро расскажет Борьке-сироте, что он находится в кровном родстве с несчастным золотопромышленником.
В первую ночь на новом месте Борис пробудился по малой нужде. Вылезать из-под одеяла в общей комнате с остывшей печью не хотелось, да пришлось. Сунул голые ноги в сапоги, накинул на плечи пиджачок и пробрался между коек к двери. За ней - коридор, полосами освещённый через окна уличным фонарём. Туалет находился в тёмном тупике. Мальчик направился в ту сторону, и вдруг навстречу ему выступила на свет фигура в чёрном, с белой головой. Раздался ласковый, с приятной хрипотцой женский голос: «Не бойся, Боря, иди». Корнин перевёл дух: кто-то из воспитательниц, наверное, новенькая. Раньше он её не видел. Когда поравнялся с ней, лёгкая, теплая ладонь легла на его стриженную «под нуль» голову. «Ничего не бойся, - сказала незнакомка. – Минуют тебя беды, долго будешь жить. Иди».
Больше никогда он её не увидит.
Гораздо большее впечатление произвела та ночь на дворника деда Агафона, занимавшего в доме каморку на первом этаже при двух царях и при советской власти. За долгую службу в «чёртовом доме» он чуть ли не еженощно слышал шаги. – кто-то «шастал по потолкам и в подполе, за дверьми, в печах и чуланах». А тут, словно по команде, нечистая сила» навсегда покинула «дом Корнина».
После Московской битвы Китайгородские дети в родной город не вернулись. Начальство посчитало, что перегружать столицу лишними ртами не стоит, да и жильё в Москве необходимо было в первую очередь тем, кто так и иначе был связан с близким фронтом. Утешением детям стало относительно сытое житьё в просторном доме, большой декоративно-фруктовый сад и Агидель-река под крутым берегом, богатая рыбой и всякими водными приключениями. Впрочем, дети здесь особенно не развлекались. Младшие проходили школу тут же, в особняке; работали на грядках в саду и за его оградой в учебных мастерских, размещённых в хозяйственных постройках усадьбы на чёрной от изб окраине Уфы. Старшие трудились на городских фабриках, помогали обезлюдившим колхозам, спали на партах вечерней школы, положив головы на натруженные за день руки. В эту школу перешёл Борис Корнин, закончив пятый класс.
Взрослые заметили в нём умение обращаться с механизмами. Работа для подростка нашлась на ближайшем аэродроме при ремонтно-авиационном заводе, откуда самолёты с заправленными баками и полным боевым комплектом отправлялись прямо на фронт. Нередко кабину занимали молодые лётчики, только что из лётного училища, где немногим из курсантов-выпускников удавалось самостоятельно поднять и посадить самолёт более двух раз. Эти ребята, как правило, гибли в первом же бою. Выжившие получали шанс продолжить лётную практику, кому сколько повезёт. Боря ходил в помощниках механика. Бывало, и ночевал, в мастерской. Ни разу ни на что не пожаловался. Даже мимикой лица. Он оказался в своей стихии. Среднего роста, с волевым синеглазым лицом, сирота выглядел старше своего возраста.
Бои шли уже на улицах Берлина. Настроение у всех было приподнятое, томительно-радостное нетерпение отражалось на лицах. В один из таких дней в детском доме разнеслась весть, что к ним в гости пожалует Герой Советского Союза, сбивший в воздушных боях чуть ли не целую эскадрилью вражеских самолётов. К назначенному дню вместительную гостиную бывшего барского дома, превращённую в актовый зал, украсили портретами вождя, флагами и транспарантами. И вот знаменитый ас входит, тяжело опираясь на палку. С другой стороны крупную фигуру подполковника поддерживает молодая фельдшерица с погонами лейтенанта. Свита из офицеров следует сзади. Улыбка глаз дорого гостя напоминает Корнину одного очень памятного человека из того неимоверно далёкого детства, когда живы были отец и мать и они все трое проводили воздушный праздник в Монино.
Подросток не запомнил почти ничего, что рассказывал герой ребятам. Голова его была занята разработкой вариантов, как прорваться через кольцо товарищей, через заслон из свиты к покалеченному лётчику. Наконец минута решительных действий настала. Но Борису удалось продвинуться к своей цели разве что на шаг. А молодые, крепкие спины перед ним, как каменная кладка. Остаётся последнее:
- Дядя Федя!
Сосед по коммуналке в доме Седова поворачивает голову на крик, смотрит, узнаёт:
- Никак дядя Боря?! Точно! Пропустите, товарищи.
Точно, он! Никто в жизни, кроме лётчика Феди не называл Борю «дядей».
Они рядом. Одной рукой лётчик обнимает за плечи паренька, который запомнился ему взрослой страстью к небу.
- Ты почему здесь?.. А, понимаю… Понимаю. Поговорить бы нам. Знаешь что… Товарищ директор, можно мне забрать Корина с собой? К вечеру доставлю в целости и сохранности. Слово офицера. Спасибо. Идём, дядя Боря. До встречи ребята!
Эмка и сопровождающий виллис направляются через мост на западный берег реки Агидель, низкий и плоский. У Корнина биография короткая. Не вдаваясь в подробности, он успевает в дороге поведать герою о том, что произошло дома в первые месяцы войны, об эвакуации детского дома в Уфу, о своём трудовом ученичестве на аэродроме при ремонтном заводе. В свою очередь дядя Федя добавил некоторые подробности к своему рассказу перед ребятами о своём последнем воздушном бое на «кобре» над Вислой: он сразу потерял ведомого, потом сбил два «мессера», а третий буквально расстрелял его, израсходовавшего весь свой боекомплект. Чудом остался жив – не помнил, как вывалился из кабины; очнулся метрах в трехстах над землёй и успел раскрыть парашют. Теперь списан из боевой авиации. В утешении дали руководить Уфимским центральным аэроклубом.
- Слышал о таком?
- Как же, дядь Федя, - не преминул блеснуть осведомлённостью Корнин, - главное, можно сказать, подразделение оборонного общества страны, Осовиахима. Подготавливает лётчиков маломощной авиации, парашютистов, планеристов (это для десантирования пехоты). Кого ещё… А, и авиамехаников!
- Молодец! Вижу, интересуешься. Наши воспитанники, освоившие У-2 (теперь По-2, в честь покойного Поликарпова) и Ут-2, направляются в лётные училища. Кстати, тебе четырнадцать есть? Тогда может, попробуешь у меня позаниматься? Замолвлю словечко. Как у тебя со здоровьем? Говоришь, нормально? На глаз, крепок, но медкомиссию придётся пройти. Дело серьёзное. У меня здесь обучаются теории и лётному мастерству молодые люди без отрыва от производства, и вроде тебя – после уроков и в выходные. Но рядом вечерняя школа есть. Подумай.
–Я уже подумал, дядь Федя, - переводя дыхание от охватившего его восторга, торопливо согласился Корнин.
Эмка подъезжала к строениям аэроклуба, вытянутым по краю лётного поля. За ним темнел лес. Ровное, как бильярдный стол, зелёное травянистое пространство вмещало с дюжину самолётов. Борис различил бипланы Поликарпова (их было большинство) и четыре моноплана с открытыми кабинами; должно быть, Яковлевские Ут-2. Проследив взгляд подростка, начальник клуба обнадёжил:
- Скоро у нас новые машины появятся, совсем новые типы, цельнометаллические, с убирающимися шасси и кабинами для инструктора и учлёта под фонарями из плексиглаза.
Эти слова вспомнит через три года семнадцатилетний Борис Корнин, курсант Уфимского центрального аэроклуба, садясь впереди в двухместный самолёт Як-18, чудо-моноплан того времени с двигателем воздушного охлаждения. Пять отверстий для всасывания воздуха за пропеллером, образуя своим расположением рисунок звезды, станут для молодого Бориса его путеводной звездой в жизнь, действительно, долгую, как нагадала белоголовая ночная незнакомка. Небо не обмануло мальчика, который, за несколько лет до войны, гуляя с отцом и мамой по бульвару, услышал призывный рокот моторов, донёсшийся из чистой синевы над головой. И не ошибся лётчик «от бога» дядя Федя, разглядев в ребёнке природного летуна. Четверть века будет поднимать в воздух Борис Павлович Корнин и винтовые, и реактивные аппараты разных классов. Ни разу ни одна машина не подведёт его, не заставит покинуть сиденье пилота и спасать собственную жизнь с помощью парашюта, отрекаясь от крылатого друга.
Кто-то оберегал его земные и воздушные пути.