Полковник в отставке Искандер Тимуров оставил Александру вдовой, когда собственный восьмидесятилетний рубеж остался далеко позади. Вторая жена в его понимании всегда была молодой. Среди идущих за гробом по аллеям Новодевичьего кладбища её можно было принять за дочь покойного. Разница в возрасте между супругами всегда позволяла. На здоровье она не жаловалась, при сидячей работе учёной дамы сохранила фигуру горянки. Сплошная седина её густых, в крупных локонах волос казалась крашеной. Несколько ветеранов-сослуживцев, переживших военного атташе, всё более отставали от процессии на старческих ногах. Рядом с Александрой шли их, с Искандером, младший сын Георгий, лет тридцати, вылитый Каракорич-Рус, и внучка Искандера, совсем юная Фатима. Родные звали Фатиму, не без иронии, ханшей. Её бабушкой была рано умершая Софья Олимова, первая жена Искандера. Гордясь родовой связью с эмирами Бухары через прадеда, генерала Советской Армии Шомурода Сейидовича Олимова, и с известным трёхъязычным поэтом, Фатима приняла в перестройку фамилию Мангыт-Тимурова и стала наносить макияж так, чтобы её славянское лицо выглядело восточным. Но кто сегодня вспоминает о последнем эмире Благородной Бухары! И кто открывает поэтические сборники, когда Маринину не успеваешь читать!
Много лет назад юная супруга почти пятидесятилетнего полковника Тимурова охотно согласилась на его желание посетить в медовый месяц Соловецкие острова. «Когда ещё выберемся? Где-то там прах моего отца, возможно матери. Хоть камням поклонюсь. И тебя родителям представлю».
Истоптав подошвами обуви острова за две недели, перед отбытием на материк наняли лодку на Большом, чтобы ещё раз посетить Онуфриевский погост. Молодые побывали на нём в первые дни, но Тимуров постоянно возвращался к нему памятью. Что-то возвышенно-тоскливое закралось в его душу, когда открылось усеянное гранитными крестами поле от алтарной апсиды церкви до моря. В последующие дни погост при церкви нет, нет да и наплывал на глаза, сердце подсказывало: там, ищи там!
День выдался чудесным: море, воздух, скалы – всё было залито опаловым светом солнца, стоящего низко, за холмистой грядой. Лодочник подвёл судёнышко к галечно-валунной косе.Дальше участники свадебного путешествия двинулись пешком в сторону белевшей на бугристом берегу одноглавой церкви Свято-Онуфриевской обители. Погост выходил к морю. Отсюда и пошли петлями, разбирая надписи на крестах. Кроме них, двоих, по кладбищу бродила женщина, закутанная в чёрную шаль, с непокрытой белой головой. Приблизившись к молодожёнам, она сделала знак рукой следовать за ней. Искандер и Александра, переглянувшись, повиновались. Незнакомка направилась в сторону залива, противоположную косе. Возле большого валуна приостановилась и будто растворилась в воздухе, исчезла. Выйдя на это место, молодые заглянули за валун. Никого нет. Странно. Тут взгляд Искандера привлёк внимание крест, высеченный из цельного гранита. На нём читалось: о. Иоанн, ниже – Мария. «Здесь, - произнёс Тимуров срывающимся от волнения голосом. – Они здесь. Сердце аподсказывает. Здравствуйте, родные!».
Более тридцати лет минуло с того дня. Александра, записанная при переходе в советское подданство на девичью фамилию матери и сохранившая её при замужестве, проводила до могилы своего единственного за всю свою жизнь мужчину. Он скончался тихо, во сне. В последний свой земной вечер, он, как обычно, заглянул к жене, чтобы пожелать ей доброй ночи. Это был ритуал, принятый с тех дней, когда они стали спать раздельно; длился он обычно минуту-другую. А тут старый Искандер вдруг присел на край дивана и предался воспоминаниям. Многих вспомнил из тех, кто был дорог ему в жизни. И эмира добрым словом помянул, хотя Алимхан, знала Александра, приговорил его к смерти. Ему довелось увидеть полное собрание сочинений своего отца, провести первую экскурсию по его музею, в который наконец-то был превращён «Русский дом», побывавший несколько десятилетий недвижимостью Союза писателей Узбекистана. Ему повезло после войны с работой, для которой, видимо, он был рождён. Вырастил детей. Был хорошим мужем и Александре и, не скрывал, Софье. Обеих любил. Сказал, дипломатически улыбнувшись, якобы в шутку: «Живи мы в Афганистане или старой Бухаре, держал бы гарем только из двух жён. Больше мне не надо. Я ведь не хан».
Все дети Искандера записались русскими, хотя паспортная национальность их родителей такого повода не давала. Правда, младший, Георгий, где только было к месту, подчёркивал: я русский черногорец. Более того, получая паспорт, он, с согласия отца и матери, взял фамилию Каракрич-Рус. Его корни, оставшиеся в каменистой почве Црной Горы, волновали его воображение. Ведь он был потомком плужанских воевод. Впрочем, Петром, сыном Борисовым, принявшим имя Каракорич-Рус, гордился не меньше. Почти два века тому назад отпрыск российского однодворца стал зачинателем новой ветви Каракоричей, прославленной советником Петра II и генералом, героем Балканской войны. К досаде Георгия, его изыскания в истории рода по основной линии обрывались на дочери генерала. Он проследил, что Елица была последней владелицей какой-то семейной реликвии русского происхождения. Расспросить он её не мог: мать Арсения, перешагнув 113-летний жизненный рубеж, ушла к Богу за три года до рождения домашнего историка Каракоричей и была погребена в алтаре монастырского храма. Вслед за бабушкой Десанкой, скончавшейся в Плужине на уроке русского языка, внук любил, когда кто-нибудь из собеседников отмечал малочисленность жителей Монтенегро, поправлять: «Вот и ошибаетесь, милстидарь: нас с русскими двести миллионов».
Через несколько дней после похорон мужа Александра Николаевна, возвратившись из издательства, где она делала последнюю правку выходящего под её редакцией русского - штокавского словаря, обнаружила в почтовом ящике два письма в одинаковых конвертах. Одно – ей, другое – Искандеру. Обратный адрес там и там указывал на подмосковный наукоград Реутов. Письмо пришло от С.А. Скорых. Где-то она уже слышала это имя…