К вечеру мы отправились в направлении Гомеля на уцелевшем паровозе и трех вагонах. Людей собралось 110 человек. На первой же станции прицепили несколько вагонов с военнослужащими, боеприпасами и на другой день прибыли в Бежицы. Здесь нас всех распределили по резервам каждой специальности. Я с врачами был определен в резерв Санитарного управления Западного фронта. Прошли личный опрос, касающийся работы до войны, кто где работал, сколько работал и проч.
Шестого августа вызывают меня в штаб и начинают «сватать». Здесь сидят два администратора 1044 военно-санитарного поезда (летучки), начальник поезда и комиссар. Им нужен начальник аптеки, он же помощник начальника медицинской части. Внешность моя комиссару, видимо, не внушала доверия, он мне задал вопрос: можете ли вы делать перевязки особенно тяжело-раненым, потому что у нас не только вы будете вести аптечную работу, а делать перевязки, уколы и проч. лечебную работу? Я взглянул на начальника поезда, тот улыбнулся, видимо считая вопрос не уместным, заданный мне комиссаром, так как он познакомился с моей биографией. Я в свою очередь задал вопрос комиссару: «А как вы думаете, тов. комиссар, если вы проработаете 20 лет на своей работе, будете вы ее знать?» Он любезно засмеялся и сказал: конечно, буду знать. Тогда, говорю, можете не сомневаться и во мне. Комиссар говорит: хорошо, поедем, берите свои вещи, идите к машине, мы вас будем ждать на дороге.
Забрал свои вещи: плащ-палатку, ложку, а кружку-консервную банку оставил. Больше у меня не было никаких вещей. Увидев меня с палаткой подмышкой, комиссар спросил: «Это у вас все вещи? Чемодана нет? Говорю: чемодан я оставил за Смоленском, если придется там быть, возьму. И дорогой рассказал ему о пройденном мною этапе.
Прибыли на станцию, где стоял санитарный поезд, они меня повели в классный вагон, где встретил нас начмед врач Храпко Федор Дмитр., белорус. Вся команда поезда была из белорусов. Врач начальник поезда был еврей Гуревич, комиссар Дынкин и начмед Храпко белорусы. Познакомив меня с начмедом, комиссар дал распоряжение санитару организовать обед, покормить «новичка», да и сами они голодны. Санитар принес обед в кастрюле, суп мясной, в другой - каша, и ушел. Через несколько минут приносит 4 тарелки, ложки и вилки. В купе было 4 спальных места, посреди стоял узкий продолговатый стол кустарной работы, наскоро сбитый из досок, на нем расставили тарелки и каждый себе стал разливать суп и по куску мяса. Потом начальник поезда обращается к начмеду: «Что же, надо нового товарища обмыть, ну-ка, начмед, раскошеливайся», - он замялся, я понял, что он был скуповат. Но когда комиссар сказал: давай, все равно разбомбит, пропадет ни за что. Тогда начмед пошел в другое купе и приносит оттуда в 200грам. мензурке спирт. Комиссар сказал ему: Ну и скряга ты, Федор Дм., все равно сгорит от бомб, помни мое слово. Разлив по стаканам (здесь уже были стаканы), чокнувшись, выпили за победу. Покушав суп, мясо, каши, я поблагодарил их и сказал, что такой обед я кушал еще в Сталинграде месяц с лишним тому назад.
После обеда начмед стал меня знакомить с предстоящей моей работой. Рядом с купе, предназначенном для жилья начальства, была аптека с несколькими наглухо закрепленными шкафами для медикаментов и перевязочного материала. Набор медикаментов был богат по сравнению с гражданской аптекой. Перевязочного материала был большой запас, инструментарий хороший. Рядом с аптекой – перевязочная с диваном и пружинным столом. Дальше по бокам вагона было несколько подвесных коек для тяжелораненых. Второй вагон для команды (классный), потом идут теплушки, оборудованные подвесными, на пружинах «Кружилина» носилками для тяжелораненых. Посреди состава вагон-кухня, рядом продовольственный склад. А дальше идут теплушки с нарами для легкораненых и больных.
На моей обязанности была аптека: приготовить по рецепту лекарство, микстуру, порошки, мази и помогать начмеду при перевязке или операции тяжело раненым. При погрузке раненых в вагон распределять по степени тяжести ранения, указанной в истории болезни у каждого, направлять в соответствующий вагон, при выгрузке руководить санитарами и сестрами в обращении с тяжело-ранеными. Задача всего поезда – ночью подходить к передовым пунктам, полевым госпиталям, которые, как правило, расположены в лесу, недалеко от железной дороги, забирать раненых и отвозить в тыл страны. Днем же, если поезд пустой, должен стоять где-либо на пути в лесной местности, а если леса нет, то на станции, а команда уходит в ближайший лес, кустарник или овраг, чтоб не было движения около поезда, что привлекает внимание немецких самолетов.
Дождавшись вечера, поезд тронулся на запад, часов в 12 ночи остановился у лесного массива, где у железной дороги ожидали раненые и машины подвозили остальных по числу мест в поезде. Началась быстро погрузка, легко раненые шли группами к вагонам соответствующей категории, тяжелораненых санитары на носилках на пружинные койки-носилки. Погрузив живой груз по количеству мест, закрепив за каждым вагоном санитаров и на два вагона сестру, а для тяжелораненых в каждый вагон сестру, поезд отправляется в путь.
При наличии неотложной помощи мы с начмедом в перевязочной делаем перевязки, уколы, введение сыворотки против газовой гангрены, которая очень часто была. Если нет неотложной работы по оказанию помощи, занимаюсь приведением в порядок аптеки. Поняв, что начмед любит порядок, я завел новый учет медикаментов, с таким расчетом, что остаток любого предмета виден на каждый день. Наклеил на каждый флакон новые бумажки с ясным обозначением содержимого этого флакона. Все порошкообразные медикаменты пересыпал в посуду, установив в шкафах по алфавиту и симметрии. Завел учет выданных сестрам предметов ухода за больными и инструментария, открыв счета для каждой сестры. В течение двух недель аптека преобразилась до неузнаваемости в положительном смысле. Начмед в восхищении, даже которого он не мог скрыть от меня… Зайдя в аптеку, просмотрел шкафы, учетные книги, улыбнулся и сказал: «Вот это я люблю, настоящий порядок!"
Комиссар часто заставал меня за работой, наблюдал и потом выходил из аптеки, за стенкой в купе нашего общежития говорил начальнику поезда и начмеду: «Да, фельдшер наш сидеть не любит, я смотрю, в аптеке порядок другой начинается». Начальник говорит ему: «А помнишь, как ты недоверчиво отнесся при его назначении к нам?» - «Да, помню, оказывается, я ошибался». Слышу голос начмеда: «С таким человеком работать можно». Вскоре после этого разговора было построение команды и начальник поезда зачитал приказ, объявляя благодарность фельдшеру Гончаренко П.С. за образцовую работу по аптеке и внимательное, чуткое отношение к раненым и знание своего дела. Ставил меня в пример всей команде, указывая, что за короткий срок пребывания в нашем поезде выделился как хороший работник и товарищ. С этих пор я стал уважаем всей командой, включая начальство.
В свою очередь я был доволен, хоть чем-нибудь да служу родине, не бегаю по лесам беспризорным. Хотя по лесам приходится и сейчас укрываться от немецких стервятников, которые не пропускали ни одного нашего дневного рейса. И так мы продолжали эвакуацию раненых, ночью проводили погрузку и увозили в тыл: Тамбов, Орел, Тула, Москва, Сталинград и один рейс сделали в Грозный. Все это время подвергались бомбежке в пути следования. Во время бомбежки, если были около лесного массива, то поезд останавливался, и кое-кто из команды уходил в лес, в том числе первым убегал начальник поезда Гуревич, был очень трус, убегал так далеко, что после этого долго приходилось поезду стоять, ожидая его прихода. На этой почве между начальником и комиссаром происходили серьезные конфликты. Комиссар в таких случаях в пути следования от поезда не уходил никуда, мы с ним ложились под вагон между колес или оставались в вагоне.
Однажды на одной станции Сумской обл. мы проводили дневку, ожидая ночи. Недалеко был лес, у поезда осталось 2-3 человека, а вся команда пошла в укрытие в лес, мы тоже пошли, я, комиссар, начальник и начмед, в полкилометре от станции расположились в густом лесу, в овражке, расстелив палатки, стали играть в домино. Я до этого времени не имел понятия в этой игре, и меня стали обучать.
Над лесом и станцией кружил немецкий самолет-разведчик, он летал так низко, что видно было голову летчика в черном шлеме, высматривающего добычу. В это время к станции подходил эшелон. Это подвезли боеприпасы для выгрузки – в лесу был полевой склад боеприпасов. Надо санпоезд оттянуть от станции километра на 2-3, говорит комиссар, этот разведчик что-нибудь устроит. Гуревич вызвал одного из санитаров, который находился недалеко от нас. Получив распоряжение машинисту оттянуть поезд от станции назад или вперед по его усмотрению, санитар побежал к поезду. Вскоре поезд тронулся вперед, так как здесь дорога шла среди высокого леса. Было 2 часа дня. Листья деревьев шумели от ветра, где-то перекликались щеглы, иволги. Начмед, любитель и знаток грибов, предложил поискать боровичков поджарить на обед. Я составил ему компанию и вдвоем пошли по лесу. Грибов было много, разных сортов, все их называл начмед. Увлекшись охотой за грибами, мы ушли далеко.
Вдруг послышался гул моторов и, прислушавшись, мы узнали по звуку немецких стервятников. Я говорю – наверно летят к нам в гости, грибы кушать, пойдем, готовить будем. Самолеты приближались. Пролетая над станцией, шесть немецких самолетов пошли на снижение и, развернувшись, стали бросать бомбы, в том числе зажигательные, загорелся вагон с боеприпасами, кондуктор побежал отцепить горящий вагон. В это время загорелся паровоз. Вскоре стали рваться патроны, потом разорвался снаряд, другой и пошло… Снаряды рвались, зажигая соседний вагон, началась бесконечная пальба, пожар, от взрывов дрожала земля. Тушить пожар не было никакой возможности, так беспрерывно рвались боеприпасы, разбивая в щепы вагоны, куски железа летели на полкилометра. Это длилось 4 часа. От станции остались одни развалины, дома разбиты, некоторые горели. Было много человеческих жертв.
Мы после уборки раненых пошли к поезду, который стоял в 3 километрах от станции. Вечером забрали с собой раненых, поехали на погрузку в полевой госпиталь километров за 40. Ночью, загрузив поезд ранеными, отправились на Калугу. Здесь сдали раненых в госпиталь, и, как правило, после сдачи раненых проводили дезинфекцию вагонов, постельных принадлежностей. В это время мы ушли в город, и я купил маленький чемоданчик, зеркало и бритву, стал обзаводиться хозяйством (на себе не носить!).
В конце августа делали дневку в Конотопе, утром была сильная бомбардировка города и станции, мы спасались в подвалах. Днем отправились на окраину города получать медикаменты с аптечного склада, где нам предложили получить спирт в неограниченном количестве, так как им нужно было освободить цистерну в связи с переездом в другое место. За неимением посуды мы могли получить только 80 литров в 2 бутыли. В этот же день к вечеру склад разбомбили и сгорела цистерна со спиртом. Несмотря на то, что у нас имелось 100 литров спирта, Гуревичу приходилось с трудом уговаривать начмеда отпустить к обеду 200 г. спирта на четверых. Часто были упреки со стороны комиссара и начальника поезда о скупости начмеда. Несмотря на то, что для раненых мы получали «Кагор», который выдавали по назначению начмеда, последний экономил спирт для нужд поезда.
Прошли два месяца моей службы на поезде, подружился с начальством, с командой, несмотря на частые бомбежки, все же служить можно, чувствую, что приношу какую-то пользу для общей борьбы с врагом, а о спокойствии нечего думать, на то война! Вместе с большим количеством раненых, честно служивших родине, были мародеры, членовредители. Среди командного состава встречались люди, умышленно заражающиеся венерическими болезнями, с целью эвакуации в тыл для лечения. В последнее время с такими людьми стали вести борьбу, оставляя их в части или при фронтовом госпитале на время острого периода болезни.
Шестого октября 41г. находились за 5 километров от Вязьмы, ожидая ночной погрузки раненых (предполагалась эвакуация Вязьмы). С 9 час. утра город подвергся ожесточенной бомбежке, к 12 час. стали бомбить и окрестности города, в том числе и нас. Самолеты большими группами налетали и бросали смертоносный груз, после которого не оставалось живого места. Вечером город подвергся артиллерийскому обстрелу, то были немецкие десантные части. Поступил приказ уводить все поезда с Вязьмы на Москву через Можайск. Отход по железной дороге был только один, остальные пути были отрезаны. Наш поезд тоже должен уходить, несмотря на то, что был пустой. Поезда пустились один за другим под «эскортом» немецких самолетов, которые летали вдоль линии железной дороги, бросая зажигательные бомбы, ракетами освещая путь, поливая пулеметным огнем поезда.