Проехав километров 15-20, поезд остановился, впереди километров за 4-5 огромное пламя огня и движущиеся тени людей. Идущий впереди поезд сошел с пути, дороги были взорваны, поезд увозил цистерны с горючим, которые были подожжены зажигательными бомбами. Впереди огонь, сзади горит Вязьма, направо и налево ночь – неизвестность. Самолеты патрулируют дорогу, поливают пулеметным огнем. Пошли радостные слухи – дорогу восстанавливают, люди разбежались по кустам. Мы сидим в купе, рассуждаем, что предпринять, но когда пули стали щелкать по нашему вагону, вынуждены были укрываться под вагон. Стало светать, пожар впереди не прекращается, самолетов нет. Люди из убежищ стали возвращаться к поездам, которые стояли на двух линиях протяжением 18-20 километров, один за другим.
Солнце стало показываться из-за горизонта, небо над ним постепенно меняет цвет, из красного делается бледно-голубым. Вдруг раздались два глухо-отдаленных взрыва в сторону Вязьмы и вслед за ними поднялись высоко два черных облака. Вот ближе взрывы, земля сильнее задрожала, послышались звуки моторов, взрывы ближе по направлению дороги. Гул моторов яснее, взрывы сильнее, показались силуэты трех самолетов, еще три, за ними еще три взрыва чаще, пожар на дороге, люди бегут от дороги, падают, опять бегут, заражая бегством других. Пулеметная очередь. Взрывы. Команда: «в укрытие», - и наши люди побежали в сторону от дороги в кустарники. Я тоже с начальством побежал. Пробежав с ¼ километра, рассыпались по кустам, где были неглубокие окопы, которые стали заполнять до отказа. Самолеты, идя вдоль линии, уничтожают поезда, по дороге сплошной пожар, взрывы. Неисчислимое богатство: эшелоны с горючим, боеприпасами, продовольствием, обмундированием, медикаментами - подвержено огню. Наш поезд горит. А самолеты все идут и идут.
Мы стали пробираться дальше в глубь кустарников, потому что это место стало поражаемо пулеметным огнем. К 12 час. дня бомбежка прекратилась, лишь одиночные самолеты-разведчики патрулировали дорогу, мешая ее восстановлению. Из-за кустов показались группы военных с винтовками, они сообщили нам, что Вязьма отрезана, дороги на восток нет. Но не всякому слуху верь, пословица говорит. А что делать, когда само положение говорит за катастрофу. Дорога разрушена, поезда горят, а которые остались – пройти некуда. Чего ждать дальше? Попасть в руки немцев? И все как будто сговорились, группами пошли вдоль железной дороги, на значительном расстоянии от нее. Самолеты, завидев движущихся людей, обрушили пулеметный огонь по степи и кустам. В это время люди падали в траву, бурьян, бежали в кусты, овраги. С самолета стрелять в цель пулеметным огнем, видно, трудно, судя по тому, сколько сделано выстрелов, а людей не убывало, а кажется, прибавлялось больше. Если бы этот немец приземлился и сел где-либо на бугорке с пулеметом или даже с винтовкой, то за это время он перестрелял бы всех до одного.
Но несмотря на то, что пулеметным огнем не каждая выпущенная пуля поражала цель, все же никому не хотелось быть случайно убитым, поэтому люди старались маскироваться травой и кустами, хотя последние подвергались более ожесточенному прочесыванию. Попав под интенсивный обстрел, мы расползлись, как мыши по кустам, растерялись и остались вдвоем с начмедом. Когда самолет улетел (видимо, не стало патронов), мы поспешили вперед, всматриваясь в окружность, ища своих товарищей. Но признать не могли нигде, так как было много групп и одиночек бегущих по полю людей. По дороге к нам присоединился незнакомый человек лет 35 в штатском костюме, за плечами объемистый мешок с продуктами. Это был мобилизованный местный житель, направлялся в Вязьму в военкомат, но, видя паническое бегство людей и узнав от них о падении Вязьмы, присоединился к бегущим.
Километрах в двух впереди на возвышенности раскинулось небольшое село дворов 40-50. С северо-западной стороны от него виднелся лес в 2-3 километра. От леса по направлению этой деревни мчались 3 машины или танка, за поднявшейся пылью по дороге различить не удалось. «Машины» остановились в этой деревне, по улице показались люди. Нас это обрадовало, мы направились туда, будучи уверены, что это машины русские, мы надеялись с ними подъехать; мы стали торопиться, чтоб их захватить на месте. На нашем пути в низине протекал ручей, преграждающий нам путь. Ручеек был не глубокий, местами 1 ½ - 2 метра шириной. Пошли вдоль ручья искать более узкого места, чтоб перебраться на ту сторону. В одном месте нашли переход из трех жердей, положенных поперек ручья, где мы с успехом перебрались и стали подниматься на возвышенность. Среди домов были огороды, на которых стояли стебли подсолнуха, кукурузы, бурьян.
Не дойдя 100-150 метров к дому, где стояли «машины», раздался выстрел, и в это время над деревней пролетала стая диких гусей, выстроившись треугольником. Я хотел было сказать своим спутникам, что кто-то стреляет по гусям, но в это время раздался глухой взрыв. За ним еще выстрел и пулеметная очередь. Мы остановились от неожиданности и стали рассматривать сторону, где были взрывы. И стало сразу ясно, что в деревне были немцы и стреляли по дороге и ее окрестностям, где шли в одиночку и группами наши люди. Внимание немцев было сосредоточено на отдаленных группах, и мы были не замечены. Нам оставалось одно – вернуться обратно к ручью в кусты и ждать ночи. (Здесь можно бы приписать отвагу и геройство в таком виде: незаметно подойдя к дому, где стояли машины, мы бросили сразу три гранаты, немцы в панике от неожиданности побежали, а мы вслед пускали пулеметные очереди). Но гранат у нас не было, пулемета тоже, была только одна бессильная злоба и решительность. Ибо в данный момент после всего пережитого и неизвестного будущего был готов на все. Но здравый смысл подсказывал действовать иначе, ибо погибнуть, не заслужив внимания от своих советских людей, было нецелесообразно. Кто узнает, что в такой-то деревне погиб смертью храбрых такой-то. Да это и не храбрость идти в руки немцу, вооруженному до зубов, который не допустит плюнуть ему в глаза и дать проклятье! Мы вынуждены были вернуться, укрываясь в бурьянах дошли до ручья и перешли на другую сторону, скрылись в кустарнике, наблюдая за немцами.
Стрельба прекратилась, в деревне раздались крики гусей и кур, плач женщин и детей. Возник пожар. Это немцы расправлялись с советскими людьми, криков женщин и детей уже не слышно было, видимо, фашисты с ними расправились и взялись за гусей. Показалась группа немцев, направляясь к ручью, не попав на мостик, они пошли вверх по течению, где в километре от нас была еще одна деревушка на нашей стороне. Впереди шел офицер, за ним шесть солдат, вооруженных автоматами. Проходили мимо нас. Сквозь густые ветки кустарника я следил за каждым движением немцев, и в это время хотелось взять на мушку офицера, отомстить за беззащитных женщин и детей. Сейчас многое зависело от меня, я мог бы защищаться, а не лежать затаив дыхание и ждать в бессильном отчаянии, пока какой-либо ненавистный фриц застрелит или приколет штыком как собаку. От злобы и жалости с трудом проглотил слюну, которая почему-то стала желчно-горькой, в душе обругал немцев и беспомощно опустил голову на землю…
В это момент я испытал какое-то внутреннее огорчение и стыд за русского человека, в такой тяжелый момент не имеющего средств защиты. Я не верил, что в Советском Союзе не хватало винтовок и автоматов. Но я не мог понять того, почему санитарный поезд не имел вооружения для охраны перевозимого драгоценнейшего груза – тысячей беспомощных раненых советских людей, рискуя встретиться с немецкими десантами! Солнце на закате. Группа немцев вернулась обратно в деревню к машинам, но уже другим путем, далеко от нас. Пожар в деревне не прекращается.
Наступила ночь, холодная октябрьская ночь. Вышли мы на косогор, чистое без кустов место. По небу плыли густые тучи, то закрывая, то вновь показывая светящиеся высоко где-то точки звезд. Луна еще не показывалась и появление ее для нас не желательно. Надо принять решение выбраться из капкана. Где будут немцы подкарауливать? Неизвестно. Решено идти в деревню, находящуюся на нашей стороне. Воспользовавшись случаем, присутствием штатского товарища, посылаем его вперед в разведку. Узнав, что немцев нет, прошли в первый дом. Хозяин дома лет 43, машинист, работал на паровозе в Вязьме, ночью попал под разгром вместе с нами, пришел домой, оставив горящий разбитый паровоз, сидел на табуретке, пил молоко. Наш товарищ представил нас, познакомил. Хозяин предложил выпить молока, мы с удовольствием приняли его предложение.
Стали обсуждать свое положение, вдруг послышались моторы, хозяйка выбежала в сени и, вернувшись, торопливо сказала, что это машины где-то около леса. Гул моторов слышнее. Хозяйка тушит свет, предлагает нам спрятаться в подполье. Пришлось согласиться, все четверо вместе с хозяином нырнули под пол, а хозяйка высыпала два мешка картошки сверху на дверку. Глухо слышатся не русские фразы, потом стук в дверь, хозяйка зажигает коптилку, открывает дверь, слышно топот нескольких пар кованых ботинок и голос: «Зольдат ест?». - «Нет», – отвечает хозяйка. Топот слышен над нами, и просвечивающий от лампы свет через окно проникает к нам в щель пола. Убедившись, что в комнате никого нет, спрашивает немец: «Где хозяин?» - « Я вдова», - отвечает она. «Женить ната», – говорит немец. «Я уже старуха». «У нас ест старик» - и, засмеявшись веселым смехом, удалились. Через 30-40 минут машины уехали, хозяйка нас освободила из заключения, и все четыре ушли в лес.
Хозяина этого звали Федор, он решил идти вместе с нами, не желая попасть к немцам. По его предложению решено было идти в обход глухими дорогами, ибо немцы будут на больших дорогах, его выводы оказались правильными. Вошли в лес, он повел нас глухой дорогой, в ночной темноте то и знай натыкались мы на ветки деревьев, раскинутых поперек дороги. Шли, шурша под ногами осыпавшимися листьями, иногда наступая на сухие сучки, которые трещали, издавая предательские звуки. В это время мы останавливались, прислушиваясь, потом, осторожно ступая, шли дальше молча, каждый занят своей думой. Я в это время вспомнил песнь о бродяге: «Славное море, священный Байкал». Там говорится: «Шел я ночью, среди белого дня, Вокруг городов, озираяся зорко, Хлебом кормили крестьянки меня…». Но бродяга прошел свой путь трудный, ему Шилка и Нерчинск не страшны теперь, горная стража его не поймала, в дебрях не тронул прожорливый зверь, пуля стрелка миновала. А наш путь не так далек по сравнению с ним, но не менее опасен…
Прошли лес, дорога повернула вправо. «Недалеко осталось до села», - заметил машинист. Стали осторожнее. Показались темные фигуры впереди, похожие на высокие кусты. Мы остановились. Машинист пошел в разведку, это были дома одной деревушки. Он, осведомившись в первом доме об опасности, дал сигнал, и мы направились к нему. Здесь мы узнали, что немцы вчера проходили и пошли дорогой, по которой нам идти. Следовательно, нам нужно искать обход. Посоветовались с хозяином дома, стариком лет 67, который нам посоветовал перейти реку вброд, миновав мост, ибо предположение было, что немцы будут у моста. До речки было 1 ½ километра в сторону от дороги, там был брод, т.е. мелкое место, влево от него вверх по течению в 3-х километрах мост, у которого должны быть немцы. Поблагодарив старика, мы отправились к реке, нашли брод по приметам, указанным старичком.
Ночь была холодная, под восьмое октября, в это время добрые люди уже не купаются. Попробовали – вода холодная, но раздумывать некогда. Разделись и пошли один за другим, вода доходила до плеч, но расстояние до берега было еще метров 20. Ноги сковывает от холода, но немного вода стала падать, все мельче и мельче. Когда уровень воды дошел до колен, впереди идущий машинист побежал бегом, мы все за ним, ибо терпения не было от холода. Быстро оделись и побежали по узкой тропинке, о которой нам говорил старичок, эта тропинка ведет в деревню, расположенную в сторону от моста километров 10. Несмотря на то, что мы бежали, тело наше не могло согреться, чувствовалась какая-то резкая боль во всем теле.
На пути стали встречаться кусты, потом лес, дороги почти не заметно, была только тропка. Послышались голоса перекликающихся петухов, скоро рассвет. Кончилась ночь, светает. Мы остановились у опушки леса, присели, боли в теле не чувствовалось, а был общий жар и дрожь, тянуло ко сну – не спали два дня и две ночи. Силы убывали, а путь еще далек! Отправились в глубь леса, залегли около толстых деревьев и сразу уснули. Я проснулся часа через 2-3, почувствовал озноб, головную боль, но усталость еще не прошла. Постель холодная, она состояла из одного бушлата, который служил матрацем, подушкой и одеялом, а потому я, повернувшись на другой бок, быстро уснул.
Очнулся от толчка начмеда, который уже проснулся и услышал перекликающиеся женские голоса в лесу. Разбудили остальных товарищей. Послышалось: ау-у-у-у. Машинист, подражая женскому голосу, отозвался, в стороне тоже отозвались. Решили связаться с бабами, узнать положение на фронте, потому что кроме баб никто ничего не знает. Недаром среди солдат ходит поговорка: «Бабы - это Совинформбюро, - добавляя, - базарное». Мы поднялись и направились в сторону аукающих голосов, в свою очередь машинист, подражая им, отвечал. Набрели на женщину, собирающую грибы, подошли еще две, это были жители деревни, к которой мы подошли. Узнав от них, что в деревне немцев не было, получив «точный и безопасный» маршрут (одна из баб, видимо, была начштаба, боевая, все знала), мы решили пойти в деревню.
Деревушка была небольшая, далеко от проселочной дороги, а потому немцев здесь не должно быть. Разошлись по два человека в дом, попросили покушать, завели разговор о нашем маршруте. Данные нового маршрута были различны, не совпадали с тем, который мы получили в лесу от «начштаба». Стало темнеть, мы собрались у двора выбирать маршрут, которых у нас было несколько, и стали в тупик, как в сказке: «Прямо поедешь – коня потеряешь, вправо поедешь – сам погибнешь, конь останется, влево поедешь – коня потеряешь и сам погибнешь». А так как у нас коня не было, то мы пошли прямо, по проселочной дороге по направлению одного села, указанного нам в деревне.
Ночь тихая, но холодная, вдалеке слышались глухие взрывы бомб и снарядов. Влево в стороне где-то далеко доносились звуки, похожие на лязганье тракторных гусениц, прорезая ночную темноту. Стали строиться всевозможные предположения о значении этих звуков. Может быть, это немецкие танки, а может быть, наши МТС, совхозы угоняют тракторы в тыл, чтоб не оставить немцу. Увлекшись разговором, незаметно дошли до большого леса, где дорога разделялась на две. Прислушались, кругом тихо, за исключением дальних звуков. Стали просматривать дороги, выбирая для себя менее ходовую. На одной дороге в колее были отпечатки резиновых колес. По треугольнику рисунка определили, что транспорт машин или танкеток прошел вперед. Поэтому надо иметь в виду возможность появления и немецкого транспорта, и чтоб не придти прямо в руки немцев, мы избрали себе дорогу ту, по которой не было следов.
Прошли не более ½ километра, лес оборвался, и мы стали переходить непаханое поле с высокой травой по бокам дороги. В это время послышался гул мотора где-то вдали, постепенно приближаясь. Почти над нами летел самолет, и в это время в левой стороне от нас взвилась красная ракета, мы залегли на дороге. По звуку самолет был немецкий, стал разворачивать, и вспыхнула еще одна ракета, за ней спустилась и повисла в воздухе осветительная ракета. Потом один за одним стали спускаться парашюты. Это был немецкий десант в ½ километра от нас. Когда ракета потухла, мы быстро пошли в противоположную сторону и, пройдя с километр, повернули влево, ориентируясь параллельно дороге и надеясь, может быть, попасть на нее. Вскоре напали на дорогу и, прибавляя шаг, уходили от десанта, чтоб не быть свидетелями их разбойничьей миссии. Добравшись до села, разведав, что опасности пока нет, не задерживаясь, пошли дальше, по рекомендованной нам дороге.
Прошли еще село, таким же порядком оставили его, не задерживаясь. Шли все время открытым полем, ни кустика, ни деревца. Скоро должен быть рассвет. Сзади послышался звук легковой машины, мы оглянулись и заметили приближающийся еле заметный свет. Бросились в сторону от дороги и, отбежав недалеко, залегли в траву. Машина прошла по дороге. Но у страха глаза велики, может быть, это проехал комиссар нашей части или секретарь райкома, подобно тому, что в Смоленской области в июле месяце организует отряд партизан для уничтожения десанта. Но поскольку мы сами видели немцев, спускающихся на парашютах, в том направлении, откуда шла машина, были уверены, что машина немецкая, пошла в разведку. Начинался рассвет, начало дня 9 октября. Идти в село было рискованно, а оно уже виднелось в 1 километре от нас. Поле открытое, на котором недалеко от дороги возвышались два небольших омета соломы. Решено день пробыть у ометов.
По оформлению ометов видно было, что это работа не практичного мужика, а женских или детских рук, небрежно набросавших кучи соломы. Харчишки нашего мобилизованного товарища подходили к концу, благодаря нашей помощи. Но он дружески делился с нами, когда не было возможности прокатиться за счет продуктов деревни. Вот и сейчас, немного подкрепившись, установили дежурство, через час сменяясь, улеглись отдыхать. Дежурный не выдавал себя, лежа сверху омета, следил за дорогой и селом. Наступил вечер, и мы отправились в село. Сделали разведку, результаты которой противоречили одни другим. Было достоверно лишь одно, что в данном селе сейчас немцев нет. Нам оставалось лишь выяснить ближайший путь на Можайск. Прошла ночь. На рассвете дошли до лесного массива, что дало возможность использовать день для нашего позорного пути.
В половине дня в одной деревушке сделали двухчасовой привал и, подкрепившись борщом и молоком сердобольных русских людей, отправились в путь. Встречая в селах женщин и стариков, мы чувствовали страшное угрызение совести за свое позорное бегство. Люди ждали, что немец будет остановлен и можно будет заняться мирным трудом, но видели только одно паническое бегство все на восток и на восток! Даже кушая данный щедрой рукой русской женщины кусок хлеба, чувствовалась какая-то горечь во рту, и хлеб застревал в пищеводе, не дойдя в желудок. В таком дурацком положении не находили себе оправданий.
К вечеру 10/X в сумерках подошли к селу. Было тихо кругом, лишь изредка слышался лай собаки в другом конце села. Подошли к первому дому, постучали в окно, послышался в доме приглушенный непонятный говор. Стук повторили, ответил дрожащий женский голос: «Кто там?» Рекомендуемся, выходит старик с открытой лысой головой, освещая лысиной путь, за ним женщина высокого роста с накинутым на плечи платком. Первые слова старика: «А мы думали, что это немцы, они перед вечером были здесь, но говорят, что в том конце стоят машины и сейчас. Дуня! Может быть, пройдешь немного, что узнаешь», - обращается старик к женщине. «Что ж, можно, - говорит, - сейчас оденусь». У нас возникло сомнение, не выдаст ли она нас немцам? Когда ушла женщина, ежесекундно громко повторяя: «Красавка, Красавка, Красавка», - будто она ищет корову, мы старику высказали свое недоверие к этой женщине, а следовательно, и к нему.
Он стал заверять, что у него два сына тоже, видимо, так же мотаются и что «Боже упаси, чтоб я предал русского человека!» Через несколько времени женщина вернулась и сообщила, что немецкие машины стоят у конца села. Но она сама их не видела, узнала это от других. Принимаем план обхода стороной и составляем маршрут на другое село, расположенное левее на 5 километров от намеченного нами ранее пути.
Перед рассветом дня 11/X вошли в село, немцев здесь не было еще. Дорога дальше предстояла по открытому безлесному полю, дневку делать нежелательно, ибо немцы днем спать не будут, и мы их не обгоним пешком, на своих усталых и до крови потертых ногах. С помощью местных граждан составляем маршрут глухой дорогой, несмотря на то, что будет лишних 5-10 километров. Шли этот день, встречая на пути несколько сел и деревень, меняя часто маршрут, дорогу заменяя чистым полем, поле тропкой. Вечером подошли к небольшой деревушке, расположенной на возвышенности, в два ряда домов, преимущественно с соломенной крышей.
Влево недалеко от деревни сплошной стеной тянулся лес, впереди и вправо открытое поле. Небо было без единой тучки, кое-где светились предвестники холодной осенней ночи – звезды. Зашли в один дом вместе все, здесь сидели на скамейке три русских солдата, ожидая, когда закипит чай, стоявший на плите в черном жестяном чайнике. Около плиты хлопотала старушка маленького роста, курносая, с выбившимися из-под грязного платка седыми волосами. Старушка весьма словоохотливая, не менее любопытная и гостеприимная.
В просвете двери, ведущей в переднюю комнату, стояла женщина лет 28 и рядом белокурая девочка 9-10 лет, видимо, дочка. Старушка стала нас приглашать раздеваться, скоро закипит чай, и вместе попьем. Поблагодарив старушку за приглашение, не стали обременять, ибо здесь уже было три солдата. Пошли в соседний дом, отличавшийся от своего соседа железной крышей. В доме был хозяин старик, седой, крепкого телосложения, выше среднего роста. В кухне в углу стоял большой сундук, почти с таким же большим висячим замком. В переднем углу большой образ – распятие Христа Спасителя, вверху под потолком по обе стороны еще несколько икон, из которых были «Серафим Саровский чудотворец», «Георгий Победоносец», «Вид Киево–Печерской лавры», Дева Мария с ребенком на руках и еще несколько штук. Дверь в переднюю комнату была закрыта, видимо, там было еще божественнее обставлено. Судя по этой обстановке, здесь люди жили верующие, как говорится – истинно, следовательно, совесть, проверенность на высшем уровне по закону Божьему, учению Христа и заповедям Моисея. А учение их, как мы знаем, таково: «Люби ближняго своего как самого себя. Накорми алчущаго и напои жаждущаго. Если тебя ударили в правую ланиту (щеку), подставь левую».
Мы себя чувствовали в этом доме как у Христа за пазухой. Будем сыты «что надо», с этой уверенностью мы обратились к хозяину насчет кипяточку, а остальное что полагается к чаю, православные знают сами. Хозяин засуетился или из-за того, что мы солдаты, или имел действительно воспитанную Христом натуру. «Сейчас пойду приготовлю угольков, старуха сейчас вернется, поставит самоварчик», - заметил он и вышел в сени. Между прочим, при входе в сени я заметил чулан, на дверях которого висел замок килограмма на 4 (уж такая у солдат привычка обращать на всяки мелочи внимание, а я ведь участник 3-й войны). Думаю, видимо у этих хозяев есть чем покормить солдат. Вскоре вошла старуха - мясистая, с обрюзгшим лицом, мешками под хитрыми черными немигающими глазами. Новые черные валенки-чесанки на ногах, одета в пиджак добротного сукна, видимо, полвека хранившегося под замком, и на голове поношенная черная шаль.
Невнятно, неприязненно поздоровавшись с нами, стала разоблачаться. Вошел старик с горшком, в котором хранились «угольки». Обращаясь к старухе, он сказал: «Старуха, вот угольки, поставь самовар товарищей чайком попоить». Она ответила: «А ты что же, забыл, самовар-то течет, чайник тоже негоден». – «Тогда молочка давай, - молвил старик, - да хлебца». Старуха со злостью выпалила: «Какое сейчас молоко, что утром надоила, отнесла дочке, а хлебца остался кусочек, самим ужинать надоть». Для нас стало ясно: старуха учение Христа «выполняет». Тогда мы с начмедом пошли к соседям-безбожникам, у которых было три солдата, а машинист и товарищ остались здесь, так как у них были еще продукты.
«Безбожники» нас напоили чаем, хлеба дали, но ночевать мы пошли к православным. Я чувствовал себя нездоровым и попросился у хозяев занять печку, товарищи расположились на полу. Машинист завел разговор с хозяевами о войне, немцах, которые жгут дома, уничтожают советских людей и, видимо, доберутся до Москвы, которой не миновать тогда второго пришествия Наполеона с его огненным Страшным судом. Старуха стала давать свое заключение: «Это неправда, что они издеваются над людями, вчера пришла женщина из Гусевки, рассказывает, что когда немцы пришли к ним, то у них тогда появился хлеб, консервы, сахар и все что нужно. А мы сейчас живем, что мы видим? Мы не знаем, какой вкус сахара, скоро голые и босые будем ходить. (Хватило наглости сказать даже такие слова!) Скорее хотя бы что-нибудь одно». Машинист спрашивает: а что это одно? Немцы? «А нам все равно, хоть и немцы», - заметила старуха. Я понял, что в этом доме только обстановка божественная, а душок дьявольский, душа преподлейшая, спроси ее сейчас немец под окном: «Русский зольдат есть?» - она сразу крикнет: «Четыре есть». У меня возникла мысль задушить старуху и уйти, но здравый смысл подсказал, что этим победу не завершишь, а старуха и сама сдохнет, именно сдохнет, потому что такие люди не умирают.
Вскоре разговор прекратился, товарищи захрапели, старуха все ворчала что-то, только и было слышно, как старик сказал: «А ты молчи, так нельзя, еще неизвестно что будет». Я старался уловить слова разговора, но он продолжался шепотом. Мне не спалось, болела голова, знобило, повышалась температура. В 12 часов ночи послышался гул мотора, самолет летал где-то близко. Я слез с печки, вышел во двор, ночь была светлая, морозная, самолет одиноко кружил над лесом. Вдруг взвилась над лесом красная ракета, и я побежал в комнату. Стараясь не выдать волнения и злобы на хозяйку, разбудил товарищей, уверяя их, что скоро утро, надо уходить. Они не верили и настаивали часа два еще отдохнуть. Но когда услышали гул самолета, быстро стали одеваться. На прощанье я старухе сказал: «Бабушка, а вам советую иконы убрать, а черта с рогами и хвостом повесить – это ваш идеал!» Старуха что-то ворчала, но мы уже вышли в сени.
Как все-таки правдива пословица: сыт голодного не разумеет. Вспомнился мне военный поход в гражданскую войну по Донщине, был голод, и все же в бедном доме находили приют и кусок хлеба, а в богатом доме кружку воды не выпросишь.
Гул мотора потревожил не только нас в одном доме, а кто научен горьким опытом – понял, что самолет кружит недаром, поэтому, когда мы вышли на улицу, было оживленное движение людей, которые остановились на ночевку. Под прикрытием ночи шли большими группами. Начинался день 12 октября, шли колонны тракторов, гнали стада крупного рогатого скота, овец, свиней, это совхозы отправлялись в тыл.
На пути встретили глубокие противотанковые рвы, которые тянулись на несколько десятков километров. Здесь, видимо, были заняты миллионы человеческих рук, которые своим непосильным трудом хотели задержать врага. Но эта затея была ни к чему. Ров этот, несколько метров глубины и ширины, задержать самолеты не сможет, а танки могут пройти в другом месте, где их не ждут.
Дошли мы до исторического Бородинского поля, где в 1812 году Кутузов дал последний предмосковный бой Наполеону. Здесь еще сохранились памятники павших бойцов, в том числе героя Раевского; вдалеке виднелось село Бородино, Горки, Семеновское, Шевардино. На пути нам попались машины, и мне удалось с начмедом доехать до Можайска. Вечер, мы отправились к коменданту, дежурный дал направление на станцию для следования в Москву. Ночь провели на вокзале.
В восемь часов утра 13/X с поездом отправились на Москву. Не доехав до первой остановки, подверглись бомбежке немецких самолетов, в результате которой был выведен из строя паровоз, разбито несколько вагонов. Имелось много человеческих жертв. В нашем вагоне в первом купе была убита женщина, сидевшая с грудным ребенком. Кому достался этот ребенок, мне не известно. Оставив поезд, мы побежали через мелкое болото в лес, так как самолет кружил над поездом, поливая пулеметным дождем.
Прошли два-три километра лесом, взяли курс к железной дороге. К вечеру мы добрались к подмосковным дачным местам. Я не поэт и не художник, а потому художественно-поэтическую картину этой местности изобразить не могу. Но все же, несмотря на хмурый октябрь, сорвавший с деревьев листья, украшающие всю природу, можно заметить, что жизнь была здесь блаженная, счастливая, здоровая и многолюдная. В данный момент людей почти не было, за исключением зенитчиков, которые в преддверии Москвы на протяжении 30-40 километров в глубину (по прямой до Москвы) и не менее в стороны защищали советскую столицу от немецких стервятников. Днем они почти не пытались нападать, но начиналась ночь, раздавался где-то на большой высоте глухой гул, стонущий, хрипящий, обремененный тяжелым смертоносным грузом. При первом обнаружении самолетов, не визуальном, а слуховом, начиналась канонада наших зениток, от выстрелов которых в самую темную ночь на 4-5 километровой высоте было видно самолеты. Стреляли тысячи орудий, был сплошной заградительный огонь в глубину 30-40 км. до самой Москвы. Немного казалось странным такое положение, что здесь, в Подмосковье, была сосредоточена огневая сила, а к фронту ближе были единичные зенитки. Видимо, было сделано по принципу: спасая Москву, спасем Россию, а не лучше было бы: спасая Россию – спасем Москву? Я, конечно, не стратег, не Суворов и Кутузов, поэтому мои суждения могли быть ошибочны.
Несмотря на сплошной огневой заслон, единичные самолеты на большой высоте добирались до Москвы и в беспорядке сбрасывали бомбы над Москвой. Остальные возвращались назад и разгружались на пути по нашим войскам и коммуникациям. Часть самолетов были подбиты, загораясь, штопором летели вниз и, ударяясь об землю, взрывом сотрясали воздух и землю. В Подмосковье нам уже дневные налеты стервятников не угрожали, а потому мы ночь проводили по ее прямому назначению. Только не в теплой комнате, на пуховых подушках и под теплым одеялом, а в сыром бомбоубежище, на полу, под шинелью или плащ-палаткой.
Днем 14 октября мы дошли до Москвы, и вечером при первом вое сирены вместе с москвичами, не успевшими эвакуироваться или оставшимися для защиты Москвы, ушли в ближайшее комфортабельное бомбоубежище, в котором имелись скамейки, нары, где можно было посидеть и полежать, отдохнуть. По сигналу поднималась страшная канонада в Москве, нельзя было различить отдельного выстрела зенитки, был сплошной гул, от которого Москва была как будто на колесах, катившихся по кочкам, подпрыгивая. Утром 15 октября явились к коменданту, который нас направил в Горький в резерв для распределения по формирующимся частям. На вокзале мы узнали действительное положение в Москве. Была неимоверная паника. Была страшная паника, в этот день из Москвы люди бежали на поездах, на машинах, пешком. На заставах комендатура и милиция задерживала паникеров, мародеров, шкурников. Бухгалтера заводов, получив из Госбанка на несколько тысяч рабочих зарплату, с мешками денег удирали из Москвы. Задержанных арестовывали и направляли с материалами и вещественными доказательствами в высший трибунал. Человек это не думал, что Москва и Россия в опасности, а думал, что он и его семья в опасности, и принимал профилактические меры.