В 2 часа дня отправились с санитарным поездом, следовавшим в Горький. Среди раненых я встретил бывшего председателя Руднянского колхоза Миронова, он был ранен под Вязьмой. Прибыв в резерв, прошли чистку через особый отдел. На другой день я был направлен в Балахну, 30 километров от Горького, где сформировалась отдельная стрелковая бригада, по сведении оснащавшаяся новейшим вооружением, «Катюшами», минометами и противотанковыми ружьями и орудиями. Я был назначен старшим фельдшером в один из батальонов.
Формирование части было в течение месяца, комплектовали личный состав части, технику, боевое оружие. Получили новое зимнее обмундирование. Суконные синие брюки, защитного цвета гимнастерки, шерстяные свитера, валенки, теплые набрюшники, меховые жилетки, все это делалось как будто на парад. Один из командиров заметил, когда стал примерять обмундирование: «Жаль такое обмундирование губить, ведь убьют – все пропадет, себя уж не так жаль, а это ведь богатство! Сколько миллионов комплектов!» Прибыло в военчасть два врача, на должность командира санвзвода Градус, еврей, красивый мужчина лет 32, среднего роста, и молодой врач, только что закончивший институт, Тупицын, фамилия не весьма привлекательная, хотя в действительности он ее не оправдывал. Я был зачислен на должность младшего врача, т.е. помощника командира санвзвода, несмотря на то, что я фельдшер. На военной службе часто бывает, что ст. лейтенант имеет в своем подчинении капитанов и майоров, капитан-майоров, подполковников и даже полковников. Здесь ценят не звание и диплом, а работу и знание. Была создана приемная врачебная комиссия с участием временно прикомандированных врачей, хирурга, глазника и невропатолога, по освидетельствованию принимаемых солдат.
Нельзя не отметить противоположность характеров и совести людей. Приведу один факт: заходит в приемную один пожилой мужчина, худой, землистый цвет лица, на вопрос: «Чем болен?» - отвечает: «Здоров, немного, правда, с сердцем не в порядке, но это, видимо, от злобы на немцев». «Специальность?» – «Преподаватель физико-математического института, гражданская, военной не имею».
После него входит солидный дядя лет 30 с выпуклым брюшком, с глазами навыкат, с хорошей шевелюрой, идет размеренной походкой, тяжело, по слоновому, ступает на половицы, тяжело дыша. На первый вопрос: «Чем болен?» – отвечает: «Дайте отдышаться». Но врач истинную одышку может сразу отличить от той, которую симулянт хочет изобразить. Начинает изливать свои жалобы, ему-де нельзя ни есть, ни пить, не может ходить и проч. «Специальность?» – « Директор ресторана». «Но у нас здесь такой специальности нет, - замечает один из врачей, - придется взять винтовку в руки». Директор ресторана в слезы: «Это бесчеловечно! Вы хотите меня на месте убить! Я инвалид! Я не могу через комнату пройти». Тогда Градус заявляет: «Ходить вы научитесь, жирок с вас сползет, для сердца будет легче».
И как все-таки не стыдно! В такую трудную минуту для родины он хочет за чужой спиной сохранить свой животик! Понятно, никому не хочется умирать, тем более на войне, но это общее дело, общая невзгода и горе, поэтому переносить надо всем вместе.
Несколько дней проводили занятия с новичками по стрельбе, тактике, перебежка, переползание по-пластунски (по снегу). 18/XI 41г. погрузились на вагоны и отправились для обороны Москвы, немец был в Подмосковье. На улицах Москвы были баррикады, заводы, школы, институты пустовали, учебные принадлежности валялись где попало, никого не интересовало. В авиационном институте, где мы ночевали, по кабинетам валялись в беспорядке авиамодели, аппаратура, чертежи, наглядные пособия, чувствовалась какая-то пустота, мрак. 22/XI утром вышли из Москвы на помощь частям, прибывшим из Сибири, Дальнего Востока. День был пасмурный, морозный, сыпался мелкий снег. Шли без дороги по компасу, в лесу остановились на ночевку. Усталые, расположились на снегу группами по 5-6 человек кольцом, головой друг к другу на живот, таким образом получается у каждого под головой подушка. Но на снегу долго не пролежишь, приходится часто переворачиваться с боку на бок, и обязательно всем, иначе подушки не совпадут кое-кому под голову.
Первые два дня мы были во втором эшелоне, непосредственного контакта с немцами не было. Были как бы в резерве, пока первый эшелон (ряд) разобьют, на его место заступает второй, потом третий… Подобно тому как в прорву плотины, чтоб задержать бурлящую воду, бросают камни, мешки с землей, часть из них уносит сильным течением воды, а часть остается на дне, и бросают до тех пор, пока пропасть заполнится, напор воды меньше, только местами просаживается, напор воды падает и течение приостанавливается. Так и здесь в зубы военной машины бросают живых людей и технику до тех пор, пока машина захлебнется и остановится.
На третий день наша часть вошла в действие против атакующих немецких танков. Открыли огонь с обеих сторон, огонь, уничтожающий все на своем пути. Горели танки, неподвижно стоя на взрытом снегу, пели наши «Катюши», посылая опустошительный огонь на позиции врага, гремели артиллерийские бронебойные орудия, минометы, заглушая выстрелы винтовок и пулеметов. Земля дрожала от взрывов, в воздухе стояли черные облака дыма. Если бы это было без людей, пусть бы уничтожался металл, деревья, взрывалась и горела земля, беда была бы не так большая, но здесь участвовали люди, озлобленные друг против друга неизвестной причиной. Люди умирали, истекая кровью, на место их поступали новые, подвергаясь такой же участи, надеясь, что противник дрогнет и отступит или даст передышку, противник в свою очередь имеет такую надежду. Проходят часы смертельной схватки, кажущиеся вечностью. Голову от земли нельзя оторвать, пули визжат как комары и, действительно, их визг против громовой канонады подобен комарам, но визг тоже смертельный.
Но вот оставшиеся немецкие танки повернули обратно под прикрытием артиллерии. Меня одолевает какое-то внутреннее душевное чувство не то горя, не то восторга, чувство, что и ты нашел себе место в Великом общем деле, что и ты внес свою лепту, свой вклад в общую кассу обороны страны. Ты видишь результат своей работы, и если придется умереть, то на людях, и будешь занесен в список погибших за свободу и независимость нашей родины. С полным сознанием благородного дела уже не имеешь того страха, которым был одержим во время преследования немецкими стервятниками и десантами по Смоленщине в июле – сентябре.
Здесь видна стала мощь Советского Союза, истребители наши парализовали действие немецких бомбардировщиков, в свою очередь наши самолеты не в меньшей мере стали громить вражеские позиции и тыловые коммуникации. Немец не стал глотать слюнки, как при виде Кремля, а вместо этого захлебывался собственной кровью. Недаром советские люди, старики, женщины бежали в Сибирь, увозили оборудование заводов. Они, обозленные, полные мести, ковали победу в далеком тылу, не считаясь со своим здоровьем и жизнью. Результат их трудов, трудов самоотверженных, налицо, он воодушевляет армию в ожесточенных боях. Бойцы и командиры чувствуют их помощь, которая решает исход боя. Ибо в этой войне победит тот, кто будет иметь больше самолетов, танков, орудий, бомб, смелости, сознавая правоту своего дела. Враг уже дрогнул, хотя ожесточенно сопротивляется, контратакует, но уже чувствует силу нашей армии, которую до самой Москвы он не встречал. Он шел маршевым шагом, как на параде с воздушными салютами, топтал священную русскую землю, проливал кровь безвинных советских людей. «Отольются волку овечьи слезы».
Наша часть вела атакующие бои, стараясь сломить сопротивление противника. Наши резервы все подбрасывались, боевая техника пополнялась. В начале декабря враг стал на многих участках отступать, ожесточенно сопротивляясь. Наша часть потеряла значительное количество личного состава, в том числе много командиров.
5 декабря, пополнившись резервом, преследуя противника в лесной местности, завязали бой с ожесточенно сопротивляющимся противником, в это время я был вместе с одним санитаром в непосредственной близости с цепью. Перевязывая тяжело раненого во время боя, мой санитар был убит. Разрывной пулей разворотило череп. По окончании боя стали подбирать раненых, в это время подошел наш санитарный взвод, который находился позади, во главе с командиром взвода Градусом, за 3-4 километра от передней цепи, и со дня вступления в бой мы с ним не виделись. Когда он меня встретил, бросился ко мне, обнял и стал целовать, радуясь, что я жив остался. Нигде такой дружбы не бывает, как на войне. Наша встреча была очень трогательной, несмотря на то, что всего несколько дней не виделись. Один боец доложил, что километрах в полутора отсюда лежит тяжело раненый его товарищ. Мы взяли носилки и пошли четверо: я, врач Тупицын, санитар и боец, который доложил.
Среди поля лежал на снегу, истекая кровью, с открытым переломом бедра нашей части солдат. На пути было много трупов немецких и наших солдат. Оказав помощь почти окоченевшему от холода и потери крови солдату, положили на носилки, подняв на плечи, понесли. Вдруг стали пролетать с визгом одиночные пули, вскрикнул санитар, идущий впереди на пару со мной. Быстро опустили носилки и сами залегли. Санитар был ранен в плечо. Пули изредка взвизгивали, видимо, где-то на дереве притаился немец и стрелял. Мы ползком потащили носилки. Недалеко был овраг, спустившись в него, втроем взяли тяжело раненого, а санитар шел вслед за нами. На пути в овраге лежал солдат в змеиного цвета шинели, возле него лужа крови, поглощенная рыхлым снегом. Это был немец, раненный в живот и бедро. Мы остановились, он смотрел на нас неподвижными глазами, молча ожидая нашего решения. Вдруг наш боец снял с плеча винтовку, молвил: «Гад! Застрелю!» В это время фриц быстро сунул руку в карман, но не успел вытащить – прикладом винтовки он был приглушен, потом солдат штыком проткнул ему грудь. В кармане у немца была граната.
С сильными боями наша часть продвигалась вперед, враг упорно держался, но под натиском наших войск отступал, прикрываясь мощной артиллерией и минированием дорог. В лесу оставлял значительные отряды для прикрытия отступающих частей, тем самым отвлекая наши части и задерживая продвижение вперед. Один из таких отрядов немцев, затаившись в стороне, пропустил нашу 2 роту, при которой я находился в это время с санитаром Коноваловым – москвичом, потом в тыл нашей роте открыл стрельбу из автоматов и минометов. Наши бойцы залегли в снег, повернувшись в сторону врага, открыли беспорядочную стрельбу, не видя цели. Потом, обнаружив немцев, стали бить по ним. В течение часа велась борьба, на помощь пришла 1-я рота нашего батальона и окружила немцев, теряя солдат и уничтожая фрицев, которые стали разбегаться по лесу, отстреливаясь, часть, бросив оружие, подняв руки, сдались.
Во время стрельбы мы с санитаром лежали в снегу за деревом, услыхали недалеко стон раненого нашего солдата, подползли к нему, стали перевязывать раненую руку, пули визжат, не дают поднять голову. Вдруг санитар опустил руки, я взглянул ему в лицо, оно было безжизненно, по правой щеке лилась кровь. Он был смертельно ранен в висок.
Когда стрельба прекратилась, я пошел подбирать раненых, перевязав несколько человек, я набрел на немецкого офицера, лежавшего в снегу, окровавленного, с открытыми голубыми глазами, в которых светилась непримиримая злоба и боль от ран. Я считал своим долгом оказать ему помощь (ведь человек тоже), стал доставать из сумки бинт, немец пошевелился и правой рукой полез в карман шинели. Стоявшие со мной солдаты заметили его движение и один из солдат, горячо выругавшись, в упор выстрелил ему в лоб. В кармане офицера обнаружили пистолет.
После нескольких дней, проведенных в ожесточенных боях, наступило затишье. Немцы отступили. В одной разрушенной деревушке мы остановились на ночлег, пока разведка выяснит, где остановился немец, ибо затишье давало повод подозревать, что враг где-то сделал засаду, а боевые части укрепляются. Ночь была морозная, разыгралась метель. Солдаты укрывались в полуразрушенных безлюдных домах, сараях. Я попал вместе с солдатами в сарай без крыши, в котором можно было поместить 20-25 человек. А нас было 100-120 человек. Люди, выбившись из сил без сна, ложились, сразу засыпали. Некоторые спали сидя, по ним продвигались остальные, топтали спящих, как стадо овец. Я сидя сразу уснул, проснувшись, почувствовал головную боль, жар, t0была 400. Вскоре приказали выступать вперед, где-то слышна перестрелка пулеметов. Тронувшись в путь, я понял, что не мог следовать, и оставаться в сарае, дожидаясь утра, одному бессмысленно. С большим трудом я поплелся вместе с солдатами. Пройдя километра два, колонна рассыпалась в цепь и стали продвигаться вперед. Вскоре завязался бой. Я не в состоянии был не только идти, но и соображать. Наступило какое-то забытье, бред. Лежа под деревом на снегу, в 25-30 градусном морозе, я не ощущал холода, мне было жарко.
Через несколько часов я пришел к памяти, стал сильно потеть, белье было мокрое, почувствовал дрожь. Оказывается, у меня был приступ малярии. Бой не затихал, цепь наша не продвинулась вперед ни на шаг. На рассвете наша часть пошла в наступление, с обеих сторон открылась ожесточенная артиллерийская канонада. Наша часть стала продвигаться вперед. Выйдя на небольшую поляну, где стоял одиночный небольшой домик (видимо, лесника), я решил его приспособить временно для перевязок раненых и укрытия их от мороза. Пригласил к себе двух солдат, которые принесли тяжело раненого, они стали помогать подносить раненых полуокоченевших.
В домике была на полу солома и двойные нары, видимо, раньше здесь укрывались от холода солдаты. В помещении можно было работать раздевшись, ибо комната сразу наполнилась до отказа ранеными, беспомощными, но еще живыми людьми. Раненые стали беспрерывно поступать, легкораненые шли сами, а тяжелораненых подвозили на подводах, подвозивших боеприпасы. С этими же подводами я отправлял тяжело раненых в санитарный взвод, расположенный в 3-4 километрах в тыл.
В числе раненых был необыкновенного роста, богатырского телосложения разведчик, одет в белый халат поверх шинели. Его внесли в комнату полуокоченевшего, в бессознательном состоянии. У него был шок вследствие сильных болей. Минометными осколками были раздроблены бедренная и плечевая кости. На месте повреждения были рваные раны с торчащими обломками костей. Лицо было бледно от холода и потери крови. Но признаки жизни были. Прежде чем оказать ему помощь, необходимо было вывести его из шокового состояния, а это задача весьма трудная. Тем более что у него перелом плечевой кости, искусственное дыхание по Сильвестру делать нельзя. Несмотря на сложность обстановки, скопление раненых, требующих немедленной помощи, все же оставить на гибель разведчика не хватило духу. Я стал уговаривать раненых, настойчиво требующих помощи, чтоб они подождали, пока окажу помощь полумертвому разведчику. Некоторые возражали, делая замечания: «Надо оказывать помощь живым, но не мертвым». Настойчиво борясь со смертью, атаковавшей разведчика, через 30-40 минут мне удалось привести его в чувство, и, сделав еще одну инъекцию камфары, я стал накладывать неподвижную повязку на переломы.
Каково же было удивление окружающих, которые считали этого человека мертвым! Те, которые настойчиво требовали помощи живым, а не мертвым, терпеливо ждали очереди, временами вскрикивая от боли. Перевязав несколько человек, требующих неотложной помощи, я принял с подводы тяжело раненого в голову, он был без сознания. Положив на стол, я осмотрел рану левого виска, с повреждением черепа. Пульсация сердца была удовлетворительной. Делал перевязку этому молодому юноше, вдруг он судорожно потянулся, вздрогнул, сжал крепко зубы, дыхания не стало. Взял за пульс, убедился, что он мертв. Нужно было посмотреть документы, передать в штаб для сообщения родным о гибели их сына или брата, а может быть, мужа. В кармане было обнаружено два письма, одно полученное им из Москвы от любимой девушки и другое ответное, написанное им, но не отосланное. Прочитав письма, я плакал как ребенок. Какие планы были у молодых людей на жизнь! Сколько было взаимных любовных чувств, надежды на жизнь, воспоминаний о проведенных счастливых, радостных днях до войны.
Девушка ему писала: «Коля! Милый! Знаю, что тебе тяжело, трудно, но не хочу думать, что тебя потеряю, я верю, что ты вернешься, я тебя буду любить еще больше, мы создадим себе счастливую семейную жизнь. Крепись, милый!» Он ей отвечал: «Валя! Получил твое теплое милое письмо, вспомнил наши счастливые встречи. Твой милый образ всегда перед моими глазами. Да, Валя! Если я вернусь, мы действительно создадим счастливую для себя жизнь. Я тоже этому верю. Вот уже 12 дней беспрерывных жестоких боев, я пока невредим, но фрицев убитых на моем счету много. Небольшое затишье, я пользуюсь этим, пишу тебе письмо…» А сколько таких юношей погибает, которые начинают жить! Об этом Коле еще хоть будет сообщено, а сколько лежит где-то в лесу, в поле, которых могут не обнаружить. Их будут ждать домой родители, жены, любимые и любящие девушки, братья, сестры и дети. Но они будут лежать как без вести пропавшие, и через несколько лет случайно могут быть обнаружены кости каким-либо охотником или лесорубом, бродящим в лесах.
Тяжелым бременем ложилась на душу мысль о Лёне и Ване, которые тоже подвергнуться могут таким опасностям, какие я видел за время войны. Как бы я дорого заплатил за их жизнь! Лишь бы они остались живы.
Бой не прекращался, но наша цель продвинулась вперед, и мой перевязочный пункт был вне поражений. Поток раненых увеличился, среди воплей и стонов страдающих полуокоченевших людей я был единственный человек, на которого были обращены взоры умирающих, просящих спасения угасающей жизни. Но, к сожалению, я не всемогущ и не всесилен, а многие из них требовали более квалифицированной помощи, как неотложной хирургии, переливания крови, которое делается в более благоприятных условиях. Конечно, было жаль и тяжело смотреть на умирающих, которым не можешь отдать свою кровь, ее для всех не хватит. А отправить в тыл – значит, на верную гибель, ибо в дороге он закоченеет окончательно. Но размышлять об этом некогда было, перевязываешь одного, а за тобой смотрят сотни глаз, десятки просящих помощи голосов. Но человек не машина! После нескольких бессонных дней и ночей, не имея возможности как следует подкрепиться пищей, я ослаб, руки плохо подчинялись требованиям души, глаза закрывались и работа шла все медленнее и медленнее. Отправив тяжело раненых, ко мне зашел санитар из другого батальона нашей бригады, я попросил его на полчаса задержаться сделать перевязки легкораненым, так как я уже стоя засыпал. Присев на полу, я мгновенно уснул и во сне все работал среди раненых.
Не прошло и полчаса, я услышал стон тяжело раненых, прибывших с подводами. Наша цепь была уже за 2 километра от меня, немец отступал. Оказав помощь тяжело раненым, в сопровождении этого санитара я направил их дальше в тыл. К концу суток (время к вечеру) поток раненых прекратился, но стрельба продолжалась, видимо, раненые пошли другим направлением. Часам к 9 вечера я остался один, раненых всех проводил и направился по дороге на звук артиллерийской канонады и пулеметных перекличек.
Облачная, морозная зимняя ночь. Среди неведомых мне лесов, в одиночестве. Куда идти? Конечно, вперед! Это не июль месяц, когда бежали на восток. Пройдя километра 2-3, я очутился на безлесном поле, по дороге встречались трупы немцев и наших солдат, еще не окоченевшие. Недалеко впереди раздалась пулеметная очередь, пули летели в мою сторону, я упал на снег, соображая, - кто мог стрелять? Наши или немцы? Стрельба усилилась. Я решил продвинуться назад в овраг, который встретил на пути в несколько метрах от меня. Пополз по снегу и, спустившись в овраг, стал решать, куда держать направление? Решил обождать, когда кончится перестрелка. Минут через 20-30 стрельба вблизи прекратилась, и я вышел из оврага, взял направление вправо, ориентируясь на выстрелы винтовок и пулеметов нашей цепи. Шел без дороги по снегу, натыкаясь на окоченевшие трупы убитых, уже не интересуясь их опознаванием, немец или наш солдат. Вышел на санную дорогу и решил пойти по ней, хотя она шла немного влево. Мне все равно, куда бы дорога ни вела, лишь бы к живым людям.
Вдруг по дороге в темноте послышался хруст снега, звук все приближался, я шел вперед, было все равно. В нескольких метрах от меня стали различимы силуэты живых людей. Ко мне подошла разведка второго батальона. Передний из них, держа автомат наизготовку, приглушенным голосом сказал: «Руки вверх!» Когда я услышал русские слова, был очень обрадован. И вместо того чтоб – руки вверх! – я ответил «А зачем руки вверх? Я без оружия». Меня обступили со всех сторон разведчики, одетые в белые халаты, стали учинять допрос, кто я, и когда убедились по документам, посмотрев их при свете карманного фонаря под полой халата, что я свой, один из них выругался и сказал: «Лучше бы ты был немец!» Им, видите ли, нужно «языка». Расспросив меня подробно, откуда я иду и куда, они мне дали направление в село Ивашково, где расположен перевязочный пункт их батальона. По их словам, это село было в 1,5-2 километрах по этой дороге. Пропустив разведку в числе 8 человек, я отправился в село Ивашково (Тарусского района).
Через полчаса я прибыл действительно в это село, где была расположена воинская часть нашей бригады и приданная ей артиллерия. Бой затих. Дома были до отказа забиты солдатами. В одном доме проводилась перевязка раненых врачом 2-го батальона Калмыковым. Раненых было большое скопление, и он меня попросил помочь ему. Я включился в работу и сразу обратил внимание на сидящего у порога молодого лейтенанта, который метался, хватаясь руками за область сердца. Я его быстро раздел, у него была осколочная рана около левого соска, осколок, видимо, достиг сердечной мышцы. Сделав перевязку, я заметил, что он все больше бледнеет и пульс слабеет, видимо, у него было внутреннее кровотечение. Позвал врача, и врач не успел подойти, как умирающий опустил на плечо голову и беспомощно упали на пол руки...
Вскоре врач ушел, оставив на мое попечение раненых. Всю ночь я делал перевязки, у меня сделался острый приступ пояснично-крестцового радикулита, нельзя было двигаться, и я с большим трудом работал. Утром началась артиллерийская канонада со стороны немца, он готовился к контратаке, снаряды разрывались около дома, где было несколько ходячих раненых. Я посоветовал переменить место, уйти из-под обстрела и сам первый вышел из дома. В это время со свистом пролетел снаряд и разорвался в нескольких метрах от дома. Все раненые повалили из дома, я решил броситься в одну из воронок, находящихся недалеко от дома, ибо снаряды один за другим разрывались вблизи. Добежав до воронки, я бросился на землю, так как снаряд свистел над головой. Оглушительный взрыв, какой-то сильный удар в голову и все потемнело…