Карательные экспедиции генералов Ренненкампфа и Меллер-Закомельского. — Закрытие «Восточного обозрения». — Н. В. Коршун и покушение на Ренненкампфа
Вначале правительство предполагало вернуть Сибирь на «правильный путь» военным положением, но, не успев еще применить его, послало двух генералов не только исправить, но и покарать крамолу. Генералы Ренненкампф и Меллер-Закомельский с отменным усердием выполнили эту задачу и заслужили с высоты престола «царское спасибо», а со стороны сибиряков — проклятие. «Подвиги» обоих генералов начались с первых же шагов их вступления в Сибирь — одного из Маньчжурии, другого — из-за Урала. По Сибири прошла полоса ужасов, произвола, насилия, горя и слез. Это была полоса не «водворения порядка», а полоса жестокой и бессмысленной мести и расправы. Людей вешали, расстреливали, избивали, увечили, бросали в тюрьмы, высылали, часто абсолютно без всякой вины. Поезда с солдатами, проливавшими кровь в Маньчжурии, если солдаты заявляли протесты или пели революционные песни, останавливались. Солдат пороли, пускали в ход штыки, приклады, а иногда и выстрелы. Мирные митинги граждан расстреливались, а Меллер-Закомельский жалел, что Красноярск сдался раньше его прихода и ему не удалось разгромить этот город. Тем не менее и в этом городе были жертвы, были аресты... Генерал, отвел себе душу на станции Иланская, где были железнодорожные мастерские. Рабочие вели митинг, совершенно не ведая о приближении карательного поезда Мёллер-Закомельского. Митинг был мирный. Но остзейский барон, пересыпая свою речь отборной русской руганью, чуть ли не сам повел своих башибузуков-гвардейцев против безоружных рабочих и, не предупреждая последних, стал расстреливать митинг. На месте уложили свыше тридцати убитых и сотни раненых. Сделав это гнусное дело, за-
[288]
брав по указанию жандармов и наушников пленных, барон оставил Иланскую, нисколько не заботясь ни об убитых, ни об изувеченных им. Такие налеты были обычны в тактике генерала. В пути он не пропускал евреев, и «жиды» были своего рода идеей фикс барона. Поиздеваться над «жидком-врачом» в присутствии всей команды было любимым развлечением генерала. Путь Меллер-Закомельского был усеян трупами, полит кровью и слезами. Скрыться от генерала не могли, потому что никто не знал об его прибытии. Только Иркутск благодаря Гондатти был осведомлен, и кое-кто успел уехать или скрыться в самом Иркутске. Тем не менее и в Иркутске оказались сотни арестованных, высланных, увезенных в качестве заложников... Меллер арестовал гласных — второго редактора «Восточного обозрения» И. С. Фатеева, И. О. Концевича и других, отстранил от должности городского голову П. Я. Горяева. По приказанию Меллер-Закомельского военный губернатор Алексеев закрыл «Восточное обозрение» (последний номер вышел 24 января 1906 г.). Но еще перед моим отъездом на ноябрьский съезд мы выхлопотали «на случай» разрешение на новые издания, которые должны были заменить «Восточное обозрение» и издавались на его средства. По закрытии «Восточного обозрения» вышло «Сибирское обозрение» (с 4 февраля) под редакцией П. Я. Мана. Выпустили 111 номеров, газету закрыли, а Ману пришлось бежать, он уехал в Кяхту. После «Сибирского обозрения» вышел всего один номер «Молодой Сибири» (издатель-редактор Н. Н. Соловьев), а затем 33 номера «Восточного края» (редактор Н. Н. Варенцов), пока не укрепилась «Сибирь». Редактором ее подписывался А. Л. Левентон, вначале бывший в «Восточном обозрении» корректором. Из него выработался прекрасный журналист. Всеми этими газетами руководил В. С. Ефремов, пока его не выслал Селиванов. После Ефремова газету повел Левентон. С приходом Меллер-Закомельского редакция «Восточного обозрения» была разгромлена. Многих ссыльных, в том числе и С. А. Лянды, арестовали, а потом выслали из Сибири. В. Е. Мандельберг скрывался в Иркутске. Здесь смертных казней не было, и Меллер, по-видимому, боялся или стеснялся применить к Иркутску кровавую расправу. Смутило его и то, что в Иркутске он не нашел никакой республики, а губернатор докла-
[289]
дывал ему, что военное положение совершенно излишне... Гондатти, как потом передавали, импонировал Меллер-Закомельскому и доказывал, что в Иркутске «ничего особенного не было». Но я лично уехал из Иркутска вовремя.
Спустя месяца два в газете «Речь» я прочитал перепечатку из «Сибири» о том, как в редакцию являлся офицер из банды Меллер-Закомельского (фамилию, к сожалению, забыл), искал меня и долго не верил, что я уехал.
— Жаль, жаль, что не застал вашего продавшегося жидам редактора. Пристрелил бы его, мерзавца!..
Меллер-Закомельский вошел в переговоры с Ренненкампфом, и оба решили осадить Читу и уничтожить «временное правительство», хотя в Чите никакого временного правительства не было, а сидел губернатор Холщевников, потом отданный под суд за сочувствие революционерам и за непринятие мер. Оба генерала если не залили кровью Забайкалье, то во всяком случае учинили жестокую расправу, подобную той, которую описал Владимиров (Попов) в корреспонденциях в газете «Русское слово» о неистовствах Меллер-Закомельского в Риге.
Чтобы охарактеризовать «подвиги» Ренненкампфа (а они были аналогичны «делам» Меллер-Закомельского, и сказать, кто больше из этих двух «героев» старался, я затрудняюсь), я позволю себе привести сохранившуюся у меня статью «Ренненкампф оправдывается», напечатанную в «Речи» в 1906 г. во время 1-й Государственной думы.
«Генерал Ренненкампф перед своим отъездом из Забайкалья, им разгромленного, издал приказ, в котором старается доказать, что он вовсе не так жесток и несправедлив, как о нем думают. Предпослав характеристику революционного состояния Забайкалья, бравый генерал анонсирует, что он «признал необходимым для блага родины принять строжайшие, законом (sic!) предусмотренные меры». Генерал «сердечно рад, что для восстановления порядка на дороге мне (ему) не пришлось (?) прибегнуть к беспощадным мерам, объявленным мною в первоначальных моих приказах».
Действительность вопреки утверждению генерала как раз говорит против него, и мы на ней уже не раз останавливались, чтобы доказать, что действия генера-
[290]
ла были и беззаконны, и беспощадны. Генерал без суда не казнил — это верно. Но что такое ренненкампфский «суд»? Это — идеальный Шемякин суд. Чтобы прикрыть свои действия, генерал создал «совет трех», который и предавал военно-полевому суду, составленному из подчиненных Ренненкампфу офицеров. «Совет трех», инспирированный Ренненкампфом, уволил с Забайкальской железной дороги за первые два месяца «военных действий» генерала 2578 человек, из которых очень и очень многие были арестованы... Во всей области масса арестованных, десятки казненных и отправленных на каторгу. Генерал доволен, что он никого не казнил сам, а все делал «суд», который не допустил пострадать невинных. А инженер Медведников, Гольдсобель, Гордеев и прочие? Не повешен ли Медведников только за то, что у него в депо служил Шульц, также повешенный и поступивший на службу в депо на полтора года раньше Медведникова? Не знает ли Ренненкампф, что, когда еще не начинался его «правый и скорый суд», в Верхнеудинске уже нашли девять могил? За что казнены читинцы, за что брошены на каторгу лучшие люди Забайкалья — Кузнецов, Окунцов, Шинкман, Мирский и другие? Все это сделало ренненкампфское «правосудие». Ренненкампф, как герой Ляояна, Мукдена, Шахе, любил быстроту действий, а потому он и от суда требовал быстроты действий. Для такой быстроты ему нужны были юристы, которые, как говорит «Сибирское обозрение», «ему надоели», потому что они «задерживали судопроизводство». Чтобы не задерживать производство, Ренненкампф телеграфировал генералу Гродекову: «Прошу юристов не посылать — тормозят дело».
Свою нелюбовь к юристам Ренненкампф проявлял открыто. При отъезде из Читы он не подал руки председателю суда Макаеву, сказавши: «А вам, полковник, не подам руки. Вы своим приговором (по делу о союзе военных) дали возможность остаться в рядах русской армии опозорившим ее. Вы не должны были постановлять такой приговор».
Генерал остался недоволен, потому что в этом процессе не было ни одного смертного приговора, и после всего этого он еще утверждает, что он счастлив, ибо ему не пришлось прибегать к беспощадным мерам.
Генерал Ренненкампф в жажде крови и своем пре-следовании часто абсолютно невиновных утерял ту кап-
[291]
лю моральной этики, которая, быть может, еще жила в нем. Чтобы окончательно подтвердить беспощадность, жестокость и неправосудие Ренненкампфа, мы приведем «Письмо казненного», написанное А. Гордеевым за час до его смерти. А в такие минуты люди не лгут. Этот документ напечатан в «Сибирском обозрении».
«1906 года, февраля 12-го дня. Верхнеудинск
Мамуся, моя дорогая! Когда ты получишь это письмецо, то твоего Алеши уже не будет в живых! Но ты не горюй, моя родная, и не плачь! Я ухожу из этого мира в сознании, что не сделал никому зла, и с твердой верой, что «там» будет лучше! Не ты ли, милая голубка, всегда твердила мне, что на земле люди живут лишь временно, настоящая вечная жизнь начинается только «там», и при этом ты всегда указывала вверх, на небо, на звездочки!.. Вот там мы с тобой и встретимся, чтобы уже более не расставаться, а теперь прощай, ненаглядная мамуся. Когда меня схватили и посадили в тюрьму, я не писал тебе, не желая смущать покой твоей святой и любящей души, надеясь в то же время, что наше дело разберут, рассудят по правде, и оно не кончится ничем, но я не угадал!
Десятого февраля, около четырех часов пополуночи, нас разбудили, вручили нам, полусонным, испуганным, расстроенным, обширнейшие гектографированные обвинительные акты и объявили, что сегодня же будет произведен над нами военно-полевой суд. Такая неожиданность поразила нас громом, и мы пришли на суд совершенно неподготовленные. Мы не только не успели вызвать наших свидетей, а даже обдумать содержимое обвинительных актов, в которых чего только не понаписывали на нас, со слов наших сослуживцев и жандармской полиции. А на суде нам и оправдаться не давали!.. На наши опровержения председатель суда уверял, что никакие оправдания не помогут, так как у него имеются самые подробнейшие сведения о всех наших действиях. Когда я возразил на это председателю, заметив ему, что в таком случае считаю лишним давать какие- либо показания или делать опровержения, то суд счел себя оскорбленным, и был составлен протокол об оскорблении мною суда. Несмотря на то, что нас, под-' судимых, было тринадцать человек и свидетелей до семидесяти, суд, или, правильнее выразиться, «игра в суд», длился недолго. В течение шестнадцати часов
[292]
решили нашу судьбу и вынесли девять смертных приговоров, из которых один выпал на долю твоего Алеши!..,
Остается три часа до казни. Входит секретарь суда и объявляет помилование четырем товарищам, которых уводят в тюрьму, а с нами начинают бессмысленные, жестокие переговоры о приготовлениях к смерти!..
Хотя бы уж скорее развязка, а то тяжело: кругом прощанье навеки, плач, слезы!.. Плачут матери, жены, дети, плачут приговоренные. Солдаты, которые нас стерегут, и те плачут!.. Твой Алеша курит, курит, но не плачет!...
Ты меня учила, голубка дорогая, прощать врагов и молиться за них. Охотно следую твоему завету и прощаю их, но молиться за них не могу, не только за них, но даже за себя!... Тяжело, мамуся, умирать в моих летах, на заре новой жизни, не сделав людям ничего злого, и трудно сохранить душевное равновесие, поэтому ты, родная, сама уж помолись и за твоего Алешу, и за его врагов, которые приложили все свои старания и употребили усиленную энергию, чтобы погубить меня с товарищами...
...Сослуживцы лгали! лгали! лгали!.. Секретарь же суда писал! писал! писал!..
Прощай, мамуся моя дорогая!.. Прощай!.. Письмецо мое и последний привет передаст тебе Сеня, который стоит теперь возле меня и неутешно плачет...
Хотя бы скорей душа моя перенеслась на одну из тех звездочек, на которые любит подолгу смотреть моя мамуся!..
Алеша».
Есть легенда о том, как кровожадные рыцари, построивши на неприступной скале замок, угнетали и разоряли страну, казнили вассалов. Волны моря бешено бились о скалу, но были бессильны сломить ее. Но пришла мать, у которой только что рыцари казнили ее единственного сына, и уронила на скалу свою страдальческую слезу. То, что не могли сделать бушующие волны моря, сделала материнская слеза: скала обрушилась, и в пучине моря погибли и замок и рыцари.
То была одна слеза, а какое море горя и слез пролито матерями теперь!
К приведенной статье я уже ничего не могу добавить. Она печаталась под свежим впечатлением от совершившихся ужасов, от которых пострадали лю-
[293]
ди, мне близкие: инженер М. Д. Медведников и Гольдсобель, отец многочисленного семейства, служивший одно время в иркутской управе. Они были повешены. Ренненкампфский суд приговорил к смертной казни А. К. Кузнецова, инспектора училищ И. К. Окунцова, Л. Ф. Мирского. Всем им смертная казнь была заменена каторгой. Когда-то Мирский стрелял в шефа жандармов Дрентельна и пошел на каторгу, а теперь за газетную статью он был приговорен к тому же наказанию... Этим фактом наилучшим образом характеризуется лицемерие тех, кто дал манифест 17 октября...
Весть о «подвигах» генерала Ренненкампфа прошла по всей Сибири и докатилась до Нарыма. Там находился в ссылке студент Харьковского университета Н. В. Коршун. Два старшие его брата были профессорами. Н. В., по отзыву знавших его, подавал большие надежды, и из него должен был выйти выдающийся человек, если бы не кровавая расправа Ренненкампфа. Коршун бежал из Нарыма... в Иркутск, чтобы отомстить и расправиться с генералом. Он бросил в Ренненкампфа бомбу, но безрезультатно. Ренненкампф остался невредим. Через 24 часа военно-полевой суд, по его приказу, приговорил Коршуна к повешенью, и приговор был немедленнно приведен в исполнение. Ренненкампф был жесток и труслив. Вспомните последний поход в Восточной Пруссии в 1914 г., его борьбу с мирным населением в Маньчжурии и в Забайкалье, и образ бравого кавалерийского генерала, сделавшего при царском ре-жиме блестящую карьеру, встанет перед вами во всей его преступной неприкосновенности.
[294]