Карфаген должен быть разрушен!

11 Дума на свое первое заседание собралась холодным февральским днем, буднично, без напутствия Николая II. После торжественного богослужения царское приветствие зачитал И. Я. Голубев, товарищ Председателя Государственного Совета. Уже тот факт, что царский адрес было поручено огласить чиновнику невысокого ранга, говорит об отношении Николая 11 к Думе. Едва Голубев сошел с трибуны, как  вскочил депутат от Бесарабии Крупенский и закричал: “Да здравствует государь император! Ура!» Но его поддержала только небольшая горсточка правых и октябристов. Остальные депутаты, примерно человек 400, молчали, желая тем самым выразить неуважение короне. Но из этих 400 один поднялся, — замечает В. В. Шульгин, Он был высокий, рыжий, еще не старый, но согбенный, с большой бородой. Когда встал, на него зашикали соседи: “Садитесь! Садитесь!” Рыжий человек сел, но вскочил опять. И опять сел, и опять встал. Оказалось, что этим, по выражению прессы, “ванькой-встанькой”, был П. Б. Струве, бывший социал-демократ, а с 1907 года — кадет. Его поведение оказалось символичным: Струве стал одним из тех, кто всячески пытался наладить сотрудничество Думы с правительством.²¹⁴

С момента роспуска I Думы времени  прошло  хотя и немного, но воды утекло порядочно и изменения в стране произошли заметные — революция практически сошла на нет, правительство окрепло, изменились, естественно, и народные избранники.

Читаем прессу. Газета “Речь”,20 февраля, 1907 г.:

 “Давно данный” день пришел и кончился семимесячный кошмар бездумья. Сегодня представители русского народа вернутся на опустевшие кресла Таврического дворца... Надолго ли? Вот общая задача, вот черная мысль, которая мрачит великую радость этой минуты. 27 апреля прошлого года представитель народа самоуверенным юношей входил в этот дворец, и ему казалось, что силам его нет конца и краю, что все и вся склонится перед его пламенным желанием... и в его руках будет заветная цель! Зрелым, испытанным мужем возвращается теперь народный представитель в Таврический дворец. Его поступь не так эластична, не так уверенная, как прежде. Но он идет вперед твердой, спокойной стопой. Он узнал теперь свои силы и научился ими управлять и распоряжаться... Он знает: путь долог, а силы надо беречь... Но он знает свой маршрут и знает, что завтра он будет ближе к цели, чем вчера...”

Большинство заседаний, Второй Думы, как и Первой, было посвящено процедурным проблемам. И это отнюдь не случайно. Опять шло интуитивное апробирование своих возможностей, самоутверждение, поиск методов и форм борьбы с правительством при разработке и принятии нужных законопроектов, которые, по мнению “верхов”, Дума не имела права ставить и обсуждать. Правительство, подчиненное только царю, не желало считаться с думцами, а Дума, как и ее предшественница, которая рассматривала себя в качестве народной избранницы, не спешила подчиняться такому положению вещей,  остерегаясь быть разогнанной. В первые дни ее работы лозунг “Берегите Думу” был особенно популярным, кадеты даже брошюру под таким названием выпустили, тем не менее, народные избранники искали способ добиться своих целей, пытались закрепить и развить традиции молодого российского парламентаризма.

В разговоре с только что избранным председателем Думы Головиным (за него отдали голоса 356 депутатов, но 102 выступили против), Столыпин заметил, что ему трудно будет вести заседания Думы при малочисленном центре и наличности двух крыльев с резкими противоположными взглядами. Царь, принявший Головина по случаю его избрания, заявил, что Дума по своему составу неработоспособна, что левое ее крыло заражено антигосударственными идеями, что такой состав Думы есть следствие неудачного избирательного закона, а потому надо изменить этот закон. Матери же своей, вдовствующей императрице Марии Федоровне, Николай II сказал, что Головин “полное ничтожество, а Думе нужно дать  договориться до глупости или до гадости и тогда — “хлопнуть”.²¹⁵

Столыпин попытался найти с народными избранниками общий язык или, хотя бы, компромиссное решение; ему необходимо было, прежде всего, провести через Думу принятые в ноябре указы о реформах и потому разгонять Думу пока не входило в его планы. Премьер попытался с нею работать и история 11Думы и есть история этой попытки. Столыпин пошел на опережение — внес в Думу 65 правительственных законопроектов и, не дожидаясь, когда думцы изложат программу своих действий, как было с ответом на тронную речь Николая II, 6 марта 1907 года прибыл в Дворянское собрание, куда временно переместилась Дума из-за обвала части потолка в Таврическом.  ²¹⁷ Премьер  изложил депутатам развернутую  программу реформ, самую полную во всей истории России, и программу законодательных предложений правительства по воплощению намеченного в жизнь. Поскольку большинство историков лишь в общих чертах касаются этой правительственной декларации Столыпина, есть смысл остановиться на ней подробнее.

Прежде чем переходить к завтрашнему дню  страны, Столыпин оглянулся на вчерашний, упомянул о тех законах, которые ввиду их чрезвычайной важности и спешности, были проведены в порядке ст. 87 основных законов и подлежат также рассмотрению Государственной Думой  и Государственным  Советом. Как догадался читатель, речь шла о ноябрьских указах по проведению аграрной реформы. Далее он подчеркнул: “Тогда как свобода слова, собраний, печати, союзов определены временными правилами, свобода совести, неприкосновенность личности, жилищ, тайна корреспонденций остались не нормированы нашим законодательством”. Нет  ясности в отношениях с верующими. С Православной Церковью установилась твердая связь, но в многонациональной России права и преимущества Православной Церкви не могут и не должны нарушать прав других исповеданий и вероучений. Поэтому с целью проведения в жизнь высочайшие дарованные об укреплении начал веротерпимости и свободы совести, министерство вносит в Государственную Думу и Совет ряд законопроектов, определяющих переход из одного вероисповедания в другое, беспрепятственное богомоление, сооружение молитвенных зданий, образование религиозных общин, отмену связанных исключительно с исповеданием ограничений и т. д.

Правительство подготовило законопроект и о неприкосновенности личности, в коем Дума найдет “обычное для всех правовых государств обеспечение ее, причем личное задержание, обыск, вскрытие корреспонденции обуславливаются постановлением соответственной судебной инстанции, на которую возлагается и проверка в течение суток оснований законности ареста, последовавшего по распоряжению полиции. Отклонение от этих начал признано допустимым лиц при введении, во время войны или народных волнений, исключительного положения, которое предлагается одно вместо трех, ныне существующих, причем административную высылку в определенные места предположено совершенно устранить”.

Пакет законопроектов предусматривал перестроить местную жизнь на новых началах. Самым близким к людям звеном “должна явиться бессославная, самоуправляющаяся волость, в качестве мелкой земской единицы. Полицейские ее обязанности должны ограничиться простейшими обязанностями местной общественной полиции, а административные предлагается свести к делам, касающимся воинской повинности, ведения посемейных списков, некоторым податным действиям и т. д. В ведении волости должны входить все земли, имущества и лица, находящиеся в ее пределах”. В крупных селах вводились “особые поселковые управления”...

 В области самоуправления Столыпин коснулся трех важнейших, по его мнению, “общих вопросов: вопроса земского и городского представительства, вопроса о его компетенции и вопроса об отношении к самоуправлению со стороны администрации”.

Он сообщил, что правительством пересматриваются уставы и положения. В Государственную Думу вносится “устав общественного призрения, устав о гужевых земских дорогах и временный закон о передаче продовольственного дела в ведение земских учреждений..., проекты законов о губернском управлении, об уездном и об участковых комиссарах.  С отменой учреждение земских начальников и волостных судов необходимо создать местный суд, доступный, дешевый, скорый и близкий к населению, с выборностью мировых судей. Министерство юстиции вносит в Государственную Думу проект о гражданской и уголовной ответственности служащих... за их проступки и охраняющей вместе с тем спокойное и уверенное отправление ими службы и ограждающей их от обвинений явно неосновательных”.

Председатель Совета Министров изложил депутатам суть законопроектов в области уголовного права и процесса, гражданского законодательства, охранительного судопроизводства, реорганизации Главного управления землеустройства и земледелия, основной целью которого должно стать “увеличение площади землевладения крестьян и упорядочение этого землевладения, то есть землеустройство, ... обеспечение земельного быта тех обществ, которые, получив дарственные наделы, не имели возможности до настоящего времени обеспечить себя землей путем покупки”. Предложил весьма прогрессивное, во всяком случае не хуже западных, — рабочее законодательство. Реформа рабочего законодательства должна быть проведена в двух направлениях, заявил он: “в сторону оказания рабочим положительной помощи и в направлении ограничения административного вмешательства в отношения промышленников и рабочих, при предоставлении как тем, так и другим, необходимой свободы действий через посредство профессиональных организаций и путем ненаказуемых экономических стачек...” Главнейшая задача в области оказания рабочим помощи — государственное попечение о неспособных к труду рабочих, осуществляемое путем страхования их в случаях болезни, увечий, инвалидности и старости. Для малолетних рабочих и подростков, равно как для женщин, предусматривалось пересмотреть нормы и условия труда, не привлекать их для работ в ночное время, на подземных работах.

В области экономической правительство ставило вопрос о защите интересов русской торговли и промышленности на Дальнем Востоке “путем закрытия там порто-франко”, необходимости дальнейшего строительства железной дороги, с целью соединения Европейской России с дальневосточными окраинами. Кроме того, вниманию Думы предлагался ряд проектов по развитию и улучшению внутренних водных путей и шоссейных дорог. И главное — рассмотреть государственную роспись денежных средств, то есть утвердить бюджет. “Неудачная для нас война вызывает необходимость крупных затрат на возрождение нашей армии и флота, — заметил премьер и добавил, — что министерство финансов просит утвердить новые налоги и преобразовать некоторые существующие виды обложений, с целью возможной равномерности обложения и возможности послабления для неимущих масс дополнительного налогового бремени”.

Широкие меры намечались по реформированию просвещения. Среди ближайших Столыпин назвал следующие задачи: совместными усилиями правительства и общества, сделать просвещение общедоступным, а впоследствии ввести для всей Империи обязательное начальное образование, в средней школе создать разнообразные типы заведений с широким развитием профессиональных знаний, но с обязательным минимумом общего образования, требуемого государством.

Предложенная Столыпиным правительственная декларация вызвала аплодисменты справа, неодобрительную тишину слева. Как Петрункевич в I Думе, так во второй Думе лидер фракции социалистов масон Церетели  сходу положил водораздел между правительством и Думой: “Быть может, многих удивит то гробовое молчание, которым было встречено сегодня первое появление правительства разгона Думы, правительства военно-полевых судов, громадным большинством этого собрания, — сказал он. — Но именно в этом молчании сказались вся сила нашего протеста, вся глубина нашего негодования, ибо нет таких криков, нет таких бурных демонстраций, которые могли бы выразить чувства народные по отношению к правительству, сковавшему всю страну цепями военного положения, заточившему лучших ее сынов, к правительству, разорившему вконец население и растратившему народные гроши, предназначенные для помощи голодающим. В лице правительства, представшего сегодня перед нами, заговорила старая крепостническая Россия. Правительство говорило сегодня главным образом о том, что оно намерено сделать. Мы хотим остановиться на том, что оно уже сделало... Вы помните, за что правительство разогнало I Думу. Оно разогнало ее из-за земельного вопроса. Достаточно было Думе поставить вопрос о принудительном отчуждении земли и правительство пошло напролом, пошло на защиту помещичьих интересов. В этом вопросе правительство колебаний не знало. И вслед за тем в междудумский период, в период своего бесконтрольного хозяйничанья, оно первым делом ограждало непосредственные интересы крепостников — помещиков. Кидая крохи реформ, которые давно уже превзойдены жизнью и никто не в состоянии удовлетворить, правительство мерами неслыханных репрессий пытается подавить всякое проявление жизни в стране... Нет дня без казни, без погромов, без экзекуций...”

Правые то и дело прерывают оратора, председательствующий пытается навести порядок в Думе, ему это удается с трудом.

“Народ, избравший эту Думу, уже произнес свой приговор. Ненависть к правительству порвала тысячу преград, поставленных на выборах пред волею народа... И народ на этом не остановится...”²¹⁹

Пуришкевич, Урусов видят в этих словах призыв к революции и готовы бежать на кафедру — стащить оттуда Церетели, набрасываются на председательствующего с требованием остановить оратора, но в ответ слышат: “Я вам слова не даю. Оратора не перебивайте. Только председатель может остановить оратора. Члены Думы, не желающие слушать оратора, благоволят покинуть зал заседания, но не прерывать его”, — под аплодисменты слева заключил Головин.²²⁰

Последний довод подействовал. Церетели больше не прерывали. Масла в огонь подлили большевик Алексинский и меньшевик Джапаридзе. “Мы, левые, социал-демократы, представители пролетариата, пришли сюда только затем, чтобы сказать народу всю правду, сказал Алексинский. Эта правда заключается в том, что народу нечего ждать от теперешнего правительства, — эта правда заключается в том, что крестьяне, желающие получить всю землю без выкупа, не получат ее иначе, как путем борьбы, — эта правда заключается в том, что рабочие, желающие бороться за социализм, желающие выбраться из того угнетения, в которое повергло их правительство не могут добиться этого освобождения, иначе, как путем собственных усилий, — эта правда заключается в том, что солдаты и матросы, которые боролись за освобождение своих братьев рабочих, ничего не могут ждать от теперешнего правительства...”²²¹

Джапаридзе предложил принять жесткую резолюцию по поводу выступления Столыпина, по-существу объявить недоверие правительству, а Думе перейти к очередным делам: “опираясь на поддержку народа, и пользуясь представленным ей правом, претворить волю народа в закон, подчинить исполнительную власть законодательной”.²²²

Социал-демократов поддержали эсеры. “Сколько бы ни делало министерство заявлений конституционного характера, страна хорошо ознакомлена с действительной политикой министерства и без декларации, — заявил Ширский и предложил не обсуждать выступления Столыпина, а перейти к очередным делам”.²²³  За это высказались и кадет князь Долгоруков, лидер мусульманской группы Биглов, народный социалист Волк-Карачаевский, представитель польского кола Тарусевич...

Пространную речь, обвиняющую правительство в организации погромов, создании карательных отрядов против рабочих произнес меньшевик Озол. Презрение правительства к рабочим, заявил он “переносится и на народных представителей. Мы присутствовали при чудовищном обвале нашего зала заседаний. Мы не слышали ни одного разъяснения со стороны правительства, никаких указаний, по какой причине совершился этот обвал. (Озол имел ввиду обвал части потолка в Таврическом во время одного из заседаний — Авт.).

Приговор народа над таким правительством, которое требует от нас только повышения налогов, требует только усиления полиции, сохранения и введения военного положения, которое усиливает и продолжает свою политику военно-полевых судов и карательных экспедиций, приговор народа над таким правительством только один. Я думаю, что все согласятся со мной, когда я скажу словами того достойного римлянина, который никогда не уставал повторять: “Карфаген должен быть разрушен!”²²⁴

Правые тут уж не усидели! На кафедру защищать правительство один за одним бросились Сазанович, Бобринский, Пуришкевич, Синадино, Шульгин, Люц, епископ Евлогий... На взгляд И. П. Сазановича (Минская губерния) “программа, выставленная правительством, так важна, так сложна и так глубоко захватывает все стороны нашей государственной и общественной жизни, что я подавлен величием этой программы. Я преклоняюсь перед той громадной работой, которую наметило и которую осуществило правительство”... И упрек левым: “Всем известно, господа, не будем закрывать на это глаза, что наши доморощенные разрушители, одержимые революционным безумием, лишенные элементарных чувств любви к родине, поддерживаемые разными иноземными авантюристами и капиталами, причинили нашей родине безмерное страдание. Они продолжают терзать нашу Империю...”²²⁵

“Народ хочет свободы, народ хочет всех прав, но он этого хочет мирным и культурным путем”, — считает П. А. Крушеван.²²⁶ Готов кричать “Ура” Столыпину Л. Г. Люц (Херсонская губерния): “Когда председатель Совета Министров прочел нам декларацию, я услышал целый ряд законопроектов. Мне казалось, что такая масса законопроектов, заставляет нас лишь работать, работать, работать...”²²⁷

Столыпин, находившийся в Думезанервничал, видя, что перевес все-таки на стороне левых, не выдерживает, просит еще раз слова: “Господа, я не предполагал выступать вторично перед Государственной Думой, но тот оборот, который приняли прения, заставляет меня просить вашего внимания...” Он увещевает думцев, громко заявляет, что “Государственной Думе волей Монарха не дано права выражать правительству неодобрение, порицание и недоверие”. Его голос крепчает: “Нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич. И воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: “Руки вверх”. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: “Не запугаете!”.²²⁸

Правые готовы были вынести — Столыпина из Таврического на руках, левые осуждающе шушукались, кадетам, как отметил в своих воспоминаниях Маклаков, присоединится к ним помешала только партийная дисциплина.

Ну а в целом Дума, что решила? После долгих дебатов подавляющим большинством она постановила перейти к очередным делам”. Это значило, что призыв Столыпина к сотрудничеству не нашел у думцев отклика. Наоборот, они расширяли водораздел, поставив на следующем заседании обсуждение заявления 32-х об отмене закона о военно-полевых судах, закона, который правительство не вносило в Думу.

Право создать этот орган военно-полевой юстиции имел любой начальник гарнизона, командир порта и все вышестоящие лица в погонах по распоряжению генерал-губернатора или главноначальствующего. Суд, состоящий из председателя и четырех офицеров, не более чем за два дня, рассматривал в закрытом заседании дела по обвинению, внесенные в суд генерал-губернатором, главноначальствующим или уполномоченным им лицом. Приговор суда исполнялся в течение суток. Правительство таким образом разрушало сам принцип судопроизводства: получалось, что за одно и то же преступление можно было судить обычным судом присяжных с одним приговором, военно-окружным судом с другим, и, наконец, военно-полевым судом — с третьим (как правило, немедленным расстрелом).

Пресса была полна сообщений о зверствах и необоснованных приговорах. Но Дума торопилась с вынесением на обсуждение этого документа, по-существу, сама нарушала закон, не дождавшись автоматической отмены действия военно-полевых судов. До истечения срока оставалось еще 5 недель и формально правительство могло внести в Думу законопроект о военно-полевых судах, причем его содержание могло быть совсем другим. Во-вторых, обсуждение этого документа носило политический характер. “Если мы желаем умиротворения страны всеми силами нашего разума, всеми силами совести нашей, мы должны восстать против безумной политики правительственного террора, который толкает страну на путь террора революционного, - говорил  депутат Гессен,- предлагая вниманию Государственной Думы законопроект об отмене военно-полевых судов.- Мы исходим из того убеждения, что немедленная отмена военно-полевой юстиции, с сокращением ее действий хотя бы на несколько недель, является священной обязанностью Государственной Думы”...²²⁹

По мнению В. Д. Кузьмина-Кораваева, “военно-полевые суды, конечно, не суды... Это учреждения, которые  должны быть отменены безотлагательно, которые в культурном государстве и одного лишнего дня существовать не могут... Военно-полевые суды совершенно беспримерные на земном шаре..., по внешности и условиям их организаций воспроизвели ту форму суда, которая существовала в средних веках в Западной Европе под названием штандрехтов или стоячих дат “. Депутат обнародовал Думе цифры на 1 февраля 1907 года: из 1100 дел, рассмотренных военно-полевыми судами, 950 содержало смертные приговоры.²³⁰   Трудовик А. А. Булат, заявил, что “военно-полевые суды это есть только один из маленьких уголочков всей той кровавой эпопеи бюрократического разбоя...”²³¹    “Не убий” сказано самим Богом, — говорил с кафедры депутат П. Ф. Грудинский. Мораль этой заповеди существует до настоящего времени, но, к стыду нашему, надо сознаться, что эту великую заповедь мы стали забывать...” ²³²

В очередной раз стенка шла на стенку.

“Неужели же кто-нибудь может думать, что полевые суды выдвинуты как идеал правосудия? — вопрошал их Шульгин. — И я, и каждый из здесь присутствующих, отлично понимают и знают — в этом отношении не будем лицемерить — что полевые суды есть средство борьбы, это есть орудие борьбы, которое, во все эпохи, ...выдвигалось в тех обстоятельствах, когда обыкновенное правосудие оказывалось бессильно... Если вы не хотите, чтобы были военно-полевые суды, то остановите революционные трибуналы”, — обращается он к левым. Шульгина энергично поддерживает Крушеван, он заявляет, что Государственная Дума должна осудить бомбистов. И если отменить военно-полевые суды, то их злодейства “усилятся неизбежно”. Пуришкевич: “Я позволю себе обернуть медаль другой стороной, хотя вы умалчиваете, я позволю себе напомнить и сделать краткий синодик тем, которые пали при исполнении служебного долга, беззаветно исполняя волю Императора. Не пали ли Сергей Александрович, Сипягин, Плеве, Боголепов, Чухнин, Богданович, Вонлярлянский, Блок, Лужневский, Слепцов, Сахаров, Лауниц, Мин, Александровский, Игнатов, Плахов, Старынкевич, Келеповский, назвать ли всех?... Где убийцы? Спрашиваю и повторяю я, где те, которые избегли справедливого суда?” ²³³

Пуришкевичу отвечает священник Федор Васильевич Тихвинский (Вятская губерния), представлявший крестьянский союз: “Они преступники, но по чьей вине они преступники? Никто еще не родился на свет преступником, каждый родился с чистой, кристальной душой. От чего же он стал преступником, кто в этом виновен? А виноваты прежде всего родители — воспитатели, а потом мы, мы — пастыри церкви, которые не пробудили в них совести. Виновники преступлений наши руководители, наше правительство. Я простой крестьянин, священник, позвольте же мне от лица крестьянского союза заявить, что мы не требуем от нашего правительства “Руки вверх”, мы требуем “Совесть вверх”.

И другой священнослужитель епископ Евлогий активно поддерживает предыдущего: “всякое известие о расстреле полевым судом всегда леденит сердце и наполняет его ужасом — никакое насильственное отнятие жизни, никакое пролитие крови не может быть допустимо...”²³⁴

Для выступлений в прениях записались более 50 человек, но когда Головин предложил запись прекратить, Дума запртестовала. Два дня шли дебаты. “Военно-полевые суды являются вопиющим нарушением всяческого права. Мы не простим им нашей крови, которую они военно-полевыми судами, по выражению поэта, “аки воду лиях и лиях”. Не простит им этого и история! Я сказал бы им здесь: вам нет прощения от истории, но, быть может, вам осталась надежда на снисхождение. Тогда, скорее за нами! Взойдите на эту трибуну и скажите вместе с нами: немедленно долой военно-полевые суды!” — это депутат Области Войска Донского А. И. Петровский.²³⁵ А теперь послушаем Алексинского: “Напомню один факт: когда собиралась I Государственная Дума, партия социалистов-революционеров, как известно, — это было напечатано во всех газетах — постановила на время прекратить террор. Эта партия думала, что есть возможность обойтись без него, она думала, что действительно можно парламентским путем добиться чего-нибудь для измученного народа. Когда разогнали Думу, социал-революционеры снова вступили на этот путь. Я спрошу вас теперь: кто толкнул их на этот путь? Безумное желание проливать кровь или безумные действия правительства, разогнавшего Думу и введшего военно-полевые суды? Террор снизу, борьба народа является всегда и везде ответом на борьбу сверху, на террор сверху.

...Граф Бобринский восхищался вчера обычаями Северной Америки, в городе, который он назвал Фран-Санциско, и который в географии называется Сан-Франциско, в этом городе, говорит он, после землетрясения один человек вымыл руки в воде, заготовленной для питья населению, и за это его судили и приговорили к смерти. Я говорю вам — в городе Сан-Франциско присудили к смерти человека, который лишил воды население. Я спрашиваю у вас: а у нас присуждают ли к чему-нибудь тех, кто лишил миллионы крестьян хлеба. У нас присуждают ли к чему-нибудь тех, кто лишил света, вольного воздуха, кто лишил пищи и крова миллионы и десятки миллионов крестьян и пролетариев? У меня в руках документ — официальный, а не анонимный, у меня в руках точно записанные слова министра финансов. Там говорится: “Мы живем в такое время, когда вопрос о выбрасывании на улицу 150 тысяч человек... с точки зрения государственной экономии, не имеет никакого значения...”²³⁶

Несмотря на то, что в тогдашней, особенно правой прессе, Вторую Думу называли “мужицкой, серой”, думская кафедра была трибуной состязательности, остроумия, аргументации... На помощь правым снова в Думу спешно прибыл Столыпин. Но лучше бы он не приезжал, ибо растревожил улей, оправдывая введение военно-полевых судов целесообразностью. “Бывают, господа, роковые минуты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит избирать между теорией и целостностью отечества. Состояние необходимой обороны доводит государство не только до усиления репрессий, оно доводит   его и до диктатуры”.  Премьер  поставил под сомнение тот факт, что Государственная Дума имела право “в законодательном порядке отменить временный закон о военно-полевых судах”.²³⁷

Трещина между Думой и правительством заметно расширялась. И все же  Дума не пошла на обострение — попыталась показать правительству твердую решимость вести конструктивную законотворческую работу, чтобы уберечь парламент от второго разгона — окончательное решение вопроса о военно-полевых судах передали на рассмотрение в комиссию из 16 лиц. Та решила, что несмотря на прекращение деятельности военно-полевых  судов, в недалеком будущем следует подготовить законопроект о их немедленной отмене и внести его в Думу.

Тут впору сказать, что во II Думе интенсивно работало свыше 90 комиссий, на рассмотрении которых попадали вносимые правительством и депутатами законопроекты. Но количество депутатских запросов правительству, вызывавших, как правило, раздражение у министров и царя, сократилось почти в 10 раз по сравнению с I Думой. Платиной, преграждающей  путь, опять-таки стала комиссия по запросам.

Без особых проволочек 17 апреля Дума приняла закон об отмене военно-полевых судов. Он состоял из двух пунктов.

Документ

1) Высочайшее утвержденное в19 день августа 1906 года положение Совета Министров об образовании военно-полевых судов отменить; 2) Все дела, по коим приговоры военно-полевых судов, образованных на основании Высочайше утвержденного в 19-й день августа 1906 г. положения Совета Министров, не приведены в исполнение, равно как и дела, по коим осужденные отбывают наказания, безотлагательно передать в общие судебные места для направления и рассмотрения по правилам устава уголовного судопроизводства”.²³⁸

Не менее бурно шло и обсуждение законопроекта о помощи безработным. Тон этому обсуждению задал Арчил Леванович Джапаридзе, “Перед нами опять встает страшная картина того ужасного несчастья, которое охватывает десятки тысяч и сотни тысяч людей. В данный момент нет ни одного более или менее значительного города в России, где бы не было велико число безработных. В больших промышленных центрах цифра безработных достигает гигантских размеров. Можно без преувеличения сказать, что во всей России число безработных составляет несколько сот тысяч человек”...

Джапаридзе назвал и причины безработицы: общая политика самодержавия, направлена на то, чтобы высосать последние соки из крестьянского и рабочего населения. Он пошел еще дальше, заявив, что Дума может сделаться серьезным оружием в руках народа для дальнейшего развития революции власти...”

Тут оратора прервали правые. “Чего, чего? — вопрошали они. Вмешался и председательствующий: “Считаю нужным вас остановить: Государственная Дума есть учреждение законодательное и никоим образом не может перейти в учреждение, которое питало бы революцию”.

Джапаридзе попытался было поправиться: “Если, господа, вы дорожите Государственной Думой как учреждением, которое должно окончательно вырвать исполнительную власть и подчинить ее законодательной...”

И снова вмешивается председательствующий: “Государственная Дума исполнительную власть вырвать никоим образом не может, и перейти в учреждение исполнительное она не может, она будет всегда оставаться учреждением законодательным”, — заключил он под аплодисменты депутатов.²³⁹

Как видим, думцы шли по тонкому льду, каждая фракция использовала кафедру, чтобы выразить интересы своих избирателей, завоевать симпатии народа. Законодательство и политика перемешивались буквально в каждом выступлении. Вот и в речи Кутлера (Санкт-Петербург), взявшего слово вслед за Джапаридзе, тоже: “Государственная власть не может спокойно смотреть на такое явление, когда в больших городах, в крупных промышленных центрах существует множество людей, существование которых не обеспечено даже на завтрашний день. Обеспечить существование этих людей есть элементарная обязанность государства. Я надеюсь, что Государственная Дума признает эту обязанность и примет такие меры, которые непосредственно ведут к цели, непосредственно помогут безработным”.²⁴⁰

В соответствующую комиссию для доработки был послан и этот законопроект. Туда же вскоре направлены и законопроекты о политической амнистии, об отмене смертной казни и другие.

Впервые в истории России весной 1907 года в Государственной Думе прошло парламентское обсуждение бюджета страны — тогда он назывался роспись государственных расходов и доходов. Представлял его министр финансов В. Н. Коковцов. “Совокупность расходов, обыкновенных и чрезвычайных, на нынешний 1907 г. исчисляется в сумме 2 471 000 000 р., менее совокупности расходов, предусмотренных росписью 1906 г., на 39 000 000 р.”  Министр обратил внимание депутатов на то, что в 1906 г. бюджет в его действительном исполнении чрезвычайных расходов далеко отошел от предвидения росписи и в заслугу правительству поставил, что бюджет 1907 года ужат почти на 180 000 000 р.”²⁴¹

Доклад Коковцова не понравился Думе: по мнению народных избранников, докладчик не разложил по “полочкам”, откуда придут и куда “уйдут” деньги. Это сделал выступавший сразу же за ним бывший министр земледелия и землеустройства в кабинете Витте Николай Николаевич Кутлер. Он аргументировано доказал, что “бюджет этот “пьяный”, то есть пополнение рассчитано в основном за счет продажи алкоголя и, во-вторых, он не удовлетворяет потребности населения, а, наоборот, ляжет тяжелым бременем на плечи неимущих людей. Впрочем, послушаем Николая Николаевича.

 “Общая сумма доходов исчислена в 2 471 000 000 р., — заявил он и показал, как она будет наполняться, — общая налоговая часть бюджета оказывается равной 1 487 000 000 р., или почти 1 500 000 000... Она делится на две чрезвычайно неровные части: прямые налоги достигают всего 158 000 000 р. или 11 процентов даже меньшей общей налоговой суммы, а все остальное покрывается косвенными налогами. Уже одно это деление само по себе заставляет предполагать, что русский доходный бюджет весьма отяготителен для массы населения. Косвенные налоги имеют вообще всегда и везде склонность охватывать широкие массы населения. Косвенные налоги — это тот налог, при помощи которого чрезвычайно легко и удобно извлекается копейка из кармана бедняка...”

Из косвенных налогов, по его мнению, питейный доход от продажи казенных вин — 706 000 000 р. Причем в этой цифре доля состоятельных людей около 1,5 процента — “все остальная сумма, почти 700 000 000 р. покрывается широкими слоями народа. Это почти одна треть бюджета и в этой зависимости нашего бюджета от широкого потребления вина заключается самая слабая его сторона. С точки зрения нравственной, с точки зрения общеэкономической, можно только желать как можно большего сокращения потребления вина, а с точки зрения финансовой это равносильно краху финансового хозяйства”, — заметил Кутлер и перечислил доходы казны от других косвенных налогов. Самый крупный из них-- от таможенного обложения. Далее идут табачный, дающий 46 000 000 р., нефтяной — 35 000 000, спичечный — 13 000 000, сахарный акциз — 102 000 000. И все эти налоги покрываются главным образом народом. Но бедные пласты выплачивают не один только косвенный налог. Они несут весьма значительную часть прямых, две трети налога поземельного, большая часть подымных сборов Царства Польского, вся кибиточная и оброчная часть уплачивается крестьянским и инородческим населением. Малоимущие классы принимают самое деятельное участие даже в таких налогах, как налог с городских недвижимых имуществ и налогов промысловых... В целом по прикидке Коковцова богатые дают в казну 350 000 000 р. налогов, а остальная сумма налогов — 1 150 000 000 р. покрывается неимущими классами, теми лицами, у большинства из которых нет никакого чистого дохода”, — констатировал выступающий.

Но констатировав, что предлагаемый бюджет “пьяный” и что основная часть его ложится тяжелым бременем на бедных, он тем не менее призвал не к пересмотру его, а к утверждению, руководствуясь требованиям партии, не ссорится с правительством. “Законы финансовые, хотя и плохие, пустили глубокие корни в народе, уничтожить существующие налоги может быть легко, но установить вместо них другие, лучшие, — задача чрезвычайно трудная”, — заявил он и перешел к расходам: “718 000 000 р. или приблизительно 33 процента всего расходного бюджета тратится на казенные операции (содержание железных дорог, эксплуатация мостов, казенных и горных заводов и т. д. Правда, эти учреждения дают в казну 1,2 млн прибыли.

Гражданское управление обходится 461 000 000 р. и оборона государства от внешних врагов около 457 000 000 р. и, наконец, на уплату долгов расходуется приблизительно 381 000 000 р.”.

Остановился бывший министр и на ненужных издержках, то есть неразумной трате средств. В частности, он обвинил в плохом хозяйствовании железнодорожников, где из года в год растут убытки, конные заводы, которые тратят на выращивание одной лошади 1500 рублей, а продают ее за 300 рублей. В гражданском управлении “чрезвычайно много чиновников, которые обременены работой, которая ни для кого не нужна, которая никому не приносит пользы. Существует, например, главное управление по делам печати. Пока существовала цензурная система, наличность этого ведомства и его местных органов имела известное формальное оправдание. Но вот издан Манифест 17 октября, который провозгласил свободу слова и печати. Казалось бы, что органу цензурного ведомства не остается дела, в действительности же оказалось, что начальник главного управления по делам печати и его ближайшие сотрудники получили прибавки к содержанию (смех, аплодисменты), что количество чиновников, которые служат в этом ведомстве, увеличено и что расход увеличился...” И это пример не единичный, заметил Кутлер, то же можно сказать о главном управлении по делам местного хозяйства. “Существуют земские начальники, на их содержание тратится 9 000 000 р. Они, правда, исполняют правосудие, но большая часть их творит правосудие так, что их правосудие равносильно издевательству над справедливостью. В военном управлении замечаются все те же недостатки, но в большей мере, какие существуют в управлении гражданском. Здесь еще больше ненужных должностей, дорого оплачиваемых...”

Правые пытались остановить Кутлера, как на иголках сидел Пуришкевич, все время что-то выкрикивая. Кутлер попытался урезонить его, не удалось. Вмешался председательствующий, потребовавший не прерывать оратора. “Что же делать, когда Дума не терпит таких речей”, взмолился Пуришкевич.²⁴²

Кстати, словесные перепалки и различные выходки, особенно в этом преуспевали правовые, являлись характерной особенностью II Думы, председателю пришлось 8 раз лишать слова ораторов, причем П. Н. Крупенского дважды. Тот же В. К. Пуришкевич оказался первым депутатом Думы, удаленным из заседания. 29 марта он попросил слова по повестке дня, но, получив его, призвал почтить память жертв революционного террора (городовых, полицейских и др.). Председательствующий лишил его слова. Пуришкевич вступил с ним в полемику, за что решением Думы он покинул заседание. Пуришкевича дважды удаляли из зала. 4 мая при обсуждении вопроса о школе он вместе с сотоварищами по фракции репликами и выкриками мешали оратором, а затем и вовсе устроили хаос. Дума проголосовала за отстранение  от заседания Пуришкевича, С. И. Келеновского и П. П. Сазановича. Но те не подчинились этому решению. Головину пришлось прервать заседание. После перерыва Дума лишила эту троицу права участия уже в 15 заседаниях. Но и это не возымело действие на распоясавшихся депутатов. Председателю ничего не оставалось делать, как прервать работу Думы и дать приставам указание не пропускать удаленных депутатов на последующие заседания.

Но вернемся, к обсуждению бюджета. Заканчивая свой доклад, Кутлер подчеркнул тот факт, что у России на ногах тяжелой гирей висят долги и выплаты по ним. “Абсолютная сумма этих расходов у нас в России достигает почти 381 000 000 р. и выше, чем в каком-либо иностранном государстве...”²⁴³

Опять на защиту своего министра бросился премьер Столыпин. заявивший, что “утверждение г. Кутлера не соответствует действительности... Ни начальник главного управления по делам печати, ни один из служащих никакой прибавки и содержанию не получил”.²⁴⁴  Выступившие следом депутаты П. Б. Струве, Ф. А. Щербина, Д. И. Зайцев, другие подвергли доклад министра финансов резкой критике. Большевик Алексинский среди других вопросов коснулся содержания Государственного Совета, привел данные только о 28 тайных советниках: Эти 28 человек обходятся казне ежегодно в 381 тысячу с лишком рублей, говорил Алексинский. Если прибавить к этому комиссионные, командировочные, наградные и т. д., то выйдет что-то около одного миллиона рублей. Если принять во внимание, что для спасения голодающего крестьянина от голодного тифа необходимо всего лишь 1 р. 40 к. — 1 р. 60 к., то на эту сумму, получаемую 28 членами Государственного Совета реакционной партии, можно было бы прокормить и спасти от голодной смерти не менее 625 тысяч человек,- заключил он. 

Приведя массу фактов бесхозяйственности правительства, бесконтрольного распоряжения им народным достоянием, разрушения производительных сил страны, удушения народа налогами, которые расходуются на поддержание самодержавно-бюрократического порядка, Алексинский призвал Думу не утверждать росписи государственных доходов и расходов на 1907 год. Социал-демократов поддержали эсеры, но большинство выступило за то, чтобы документ был подвергнут еще более тщательному анализу в соответствующей комиссии, что было равносильно его принятию.

Практически каждый законопроект вызывал яростные споры, иногда перевес одних над другими составлял — три—четыре голоса. Так, вопреки отрицательному мнению левых фракций, Дума приняла законопроект: о контингенте новобранцев на 1907 год, большинством в 4 голоса: “за” — 193, “против” — 189. Госсовет и Николай II утвердили контрольные цифры по контингенту солдат-новобранцев, подлежавших призыву на военную службу, что обрело силу закона. Под ружье встало в 1907 году 463 050 человек. Но вопрос о контингенте новобранцев не был легким для правительства. Более того, в ходе обсуждения оно получило звонкую оплеуху. Депутаты подвергли резкой критике правительство за использование армии в карательных целях, не могли смириться с поражениями русской армии в войне с японцами. Вот лишь две позиции народных избранников.

А. Н. Семенов (Подольская губерния): «Для нас, для России, перед чужими странами позор, что у нас солдаты нищие... Кто же наделал, господа, нищих в такой огромной стране России, шестой части всего света? А это оттого, что мы показываем себя только баранами. Это дело находится в руках господ министров...

...У нас миллион войска. А Япония, что имеет? Двести тысяч, и они так нас пихнули, и Бог не защитил...”

Коллегу энергично поддержал депутат из Тифлиса А. Г. Зурабов: “Перелистайте нашу историю: скажите, пожалуйста, много ли войн вынесла Россия? Одну несчастную русско-японскую войну, и эта война показала, что наша армия никогда не была приспособлена к внешней обороне, она была деморализована вконец. Война эта показала нам, что наше правительство держало и держит эту... многомиллионную армию для того, чтобы возможно было подавлять не только восстания, а и всякие проблески общественной мысли и общественного движения...

...Такая армия будет великолепно воевать с нами и вас, господа, разгонят, и будет всегда терпеть поражения...»

 Справа из зала последовала немедленная реакция: “Неправда, врешь, вон отсюда!” Головин отреагировал на это замечанием Зурабову: “...не высказываться так, как это ни на чем основанное убеждение”. Однако правых это не удовлетворило — они все больше распалялись. Головин  попытался успокоить зал, заявил, что Зурабова не так поняли — он, дескать, “никогда и в мыслях не имел сказать, что наша русская армия будет всегда терпеть поражения и попросил послушать дальше оратора, полагая, что тот найдет выход из щекотливой ситуации. Но Зурабов, как говорится, закусил удила: “Я скажу вам два слова. Я говорил вам об армии самодержавной России и армии старой России”. Голос справа: “Россия и есть самодержавная”. “Зурабов: “Нет, Россия в настоящее время конституционная”. Это заявление обострило дискуссию. Монархисты бросились к трибуне, потрясая кулаками.

“...Теперь мы имеем Россию уже обновленную, которая встает на свои ноги, крепнет, так что теперь не может быть и речи о том поражении, которая Россия потерпела на Дальнем Востоке”, зал гудел, как разворошенный улей. Министры демонстративно покинули свои места. Председателю ничего не оставалось, как объявить перерыв на 10 минут.

Но перерыв затянулся почти на два часа. Головин пытался уговорить Зурабова взять свои слова обратно, однако, понимания не нашел. Холодно встретили председателя Думы и в министерском павильоне. Швенебах буквально кричал, что министры не пойдут в Думу, пока там будет Зурабов. “Я в его словах слышал затаенные мысли реакционера о роспуске Думы и об изменении избирательного закона и не без основания, думаю, чувствовал, что инцидент если не состряпан намеренно правыми, — вспоминал впоследствии Головин, — то, во всяком случае, является для них желанным случаем, которым они не преминут воспользоваться во вред Думе”. Головин обратился за советом к Столыпину: “Как быть?!” Понимание у того нашел, но и разногласия выяснились: Столыпин хотел, чтобы Дума подала руку примирения, то есть удалила Зурабова из своих рядов. Но Головин не мог ручаться за всех депутатов, тем более, что кадеты тут же выяснили: большинства им не собрать, если поставить вопрос на голосование. И тут Головин нашел не стандартный ход. Возобновив заседание, он заявил: “Я предлагаю Государственной Думе, для того, чтобы не было сомнения, что Государственная Дума, как один человек, не может сочувствовать высказыванию обидных слов по отношению к русской армии, выразить своим постановлением, что она вполне ко мне присоединяется и считает, безусловно, правильным лишить члена Думы Зурабова слова и сделать ему от председателя Думы замечание”. И хотя Дума поддержала это решение, но не единогласно. Левая часть покинула зал, солидаризируясь с Зурабовым.²⁴⁶

На следующий день страсти еще более накалились, от имени социал-демократической фракции депутат И. И. Кириенко зачитал длиннющую резолюцию, в которой говорилось, что армия служит в руках господствующих классов оружием сохранения своего господства и политического, экономического угнетения низших слоев населения”, ...что “армия по существу не может обеспечить мира, так как сама является постоянной угрозой общественному миру”, что “армия является орудием жестокого подавления всяких форм организованной борьбы народа за политические и экономические интересы”, а “безответственное правительство, пользуясь армией для ведения разрушительных войн в ущерб интересам народа, обнаруживает полную неспособность держать армию на высоте требований дела”, ... и т. д. и т. п. Предложил Думе отказать “правительству в испрашиваемом им разрешении на набор контингента новобранцев”. Его поддержал депутат  Алексинский, которого председатель, так же как и Кириенко,  Церетели лишил слова и тут же предложил принять предложения правительства. Но большинства не получил — Дума продолжила дебаты на очередном, 29 заседании, на котором, в конце концов, Головин с большим трудом “продавил” принятие документа об увеличении контингента новобранцев, хотя социал-демократы и социал-революционеры воздержались от голосования.²⁴⁷

Но эта была пиррова победа. Как вспоминал впоследствии Коковцов, Николай II негодовал, видя в “зурабовском инциденте” зачатки революции, сказал Коковцову, что вопрос о закрытии II Думы созрел. Впрочем, в тот момент он не решился “прихлопнуть” II Думу.

“Зурабовский инцидент”, кроме всего прочего, знаменовал разрыв социал-демократов с кадетами. “Облетели цветы, догорели огни”, — писало “Русское богатство” и насмешливо отпускало по адресу кадетов: “Как бы они не отмежевывались от революционного пути, партия целиком и рабски от него зависит”...

Но основным “полем боя” Думы и правительства, как и в I Думе, был, конечно же, аграрный вопрос. Обсуждение его велось практически все время, хотя официально в повестку дня поставлен 19 марта, на 12 заседании. По этому вопросу произносили речи 89 ораторов. Выступило 9  социал-демократов, социалистов-революционеров — 10, националистов — 2, народных социалистов — 5, трудовиков — 11, кадетов — 16, октябристов — 13 и правых — 15.

Вот лишь отдельные фрагменты выступлений:

А. А. Красковский:“Многие говорили,что хотели бы помочь крестьянам,страждущим от безземелья и малоземелья.Но никто не сказал, как это сделать…Голодный человек способен на все,тем паче, это усугубляется, когда он видит, что рядом с ним живут в полном довольствии.”

 

А. А. Гаврильчик:“В  Cеверо-Западном крае крестьянам, как православным, так и католикам, не автономия нужна, а земля, чтобы  добыть насущный кусок хлеба”.

П. Ф. Грудинский:“Hе  убий”, сказано самим Богом. Мораль этой заповеди  существует до настоящего времени, но, к  стыду  своему, надо  сознаться, что  эту великую заповедь  мы стали забывать…”

И. А. Шиманский:“Предлагается  разделить  землю, отнять  у  помещиков  и  разделить  поровну  между  всеми. Я  сомневаюсь  в  этом, на  всех  не  хватит. Крестьяне  желают, чтобы  им  земли  дали, но,  чтобы  это  было  по  справедливости, а  не  так,  как  хотят  многие – революционно. Пусть  помещики  сами  отпустят  земли  для  крестьян. Я  предлагаю   членам  Думы, помещикам, чтобы  они  вышли  на  эту  кафедру  и  сказали, что  они   желают  уступить  крестьянам  по  справедливой  оценке  землю. Таких  помещиков, которые  не  согласятся  так  поступить,  предлагаю  Государственной  Думе  обложить    прогрессивным  налогом”. ²⁴⁸

  Копья ломались в основном вокруг идеи национализации всей земли и ее радикального перераспределения в пользу крестьян и внесенного Н. Н. Кутлером предложения кадетской фракции, повторяющего кадетский проект в I Думе — о принудительном отчуждении части помещичьих земель за выкуп и передачу их крестьянам. Депутаты-крестьяне отнеслись к кадетскому творчеству отрицательно. Д. Н. Святополк-Мирский из Бесарабии заметил, что корень зла лежит не в нехватке земли, а в низком уровне организации труда в сельском хозяйстве. Слева ему возразили: при тотальной нищете в деревне разве можно говорить об эффективной работе на земле. Социал-демократы глядели дальше и не упустили случая, чтобы озвучить часть своей партийной программы: взять все, да поделить.

Столыпин, конечно же, был против всего этого, поскольку он не хотел, и слышать об ущемлении прав помещиков. Тем не менее, Столыпин не рискнул поставить на обсуждение Думы свой собственный проект разрушения крестьянской общины, введенный в действие в ноябре 1906 года без согласия Государственной Думы, но в общем обсуждении принял участие и 10 мая выступил с пространным заявлением перед депутатами. Выступил как учитель и растолковывал ученикам, в чем они заблуждаются, чего не понимают и где есть истина.

Предложение левых он напрочь отмел: “Тот способ, который здесь предложен, тот путь, который здесь намечен, поведет к полному перевороту во всех существующих гражданских правоотношениях, он поведет к тому, что подчинит интересам одного, хотя и многочисленного класса, интересы всех других слоев населения. Он ведет, господа, к социальной революции. Путем отчуждения, разделения частновладельческих земель земельный вопрос не разрешается. Это равносильно наложению пластыря на засоренную рану... Добрый хозяин, хозяин-изобретатель, будет лишен возможности приложить свои знания к земле. Надо думать, что при таких условиях совершался бы новый переворот и человек даровитый, сильный, способный силою восстановил бы свое право на собственность, на результаты своих трудов... Богатство народов создает и могущество страны. Путем же переделения всей земли государство в целом не приобретает ни одного лишнего колоса хлеба. Уничтожены, конечно, будут культурные хозяйства. Временно будут увеличены крестьянские наделы, но при росте населения они скоро обратятся в пыль, и эта распыленная земля будет высылать в города массы обнищавшего пролетариата...”

Ничего хорошего России, по мнению Столыпина, не сулил и проект партии Народной свободы. “Проект этот не обнимает задачи в таком объеме, как предыдущий проект, и задается увеличением пространства крестьянского землевладения. Проект этот даже отрицает, не признает и не создает ни за кем права на землю...” Подведя итог своего разбора обоих проектов, Столыпин заявил: “Национализация земли представляется правительству гибельной для страны, а проект партии народной свободы, то есть полуэкспроприация, полунационализация, в конечном выводе, по нашему мнению, приведет к тем же результатам, как и предложения левых партий”.

“Где же выход?” — поставил вопрос Столыпин, и ответил: — правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода. Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и предоставить их в неотъемлемую собственность...”

По мнению Столыпина, надлежит сделать учет всем тем малоземельным крестьянам, которые живут земледелием, дать возможность воспользоваться из существующего земельного запаса таким количеством земли, которое им необходимо, на льготных условиях. ...Мы предлагаем вам скромный, но верный путь, — заключил премьер. — Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от культурных потрясений. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!”²⁴⁹

Нет, ни социал-демократы, ни эсеры, ни трудовики, ни небогатые крестьяне, учителя, врачи не услышали его. В итоге обсуждение аграрного вопроса практически зашло в тупик. Столыпин понял, что с этой Думой он каши не сварит. 20 мая на экстренном заседании Совета Министров, где в очередной раз обсуждали претензии к Думе, министр юстиции И. Г. Щегловитов и прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты П. К. Камышанский сообщили о бумагах, изъятых при обыске на квартире депутата социал-демократа И. П. Озоля. Акция была заблаговременно подготовлена полицией, извещенной через своего агента об обращении солдат к социалистической фракции насильно изменить существующий государственный строй. Доказательства выглядели не бесспорно. Тем не менее, правительство решило воспользоваться поводом и потребовать отстранить от участия в работе 55 социал-демократов, 9—16 человек выдать для немедленного ареста, а в случае отказа, на что оно и надеялось, немедленно распустить Думу.

Справедливости ради надо отметить, что социал-демократы частенько играли с огнем, вот и на 47-м заседании Думы лидер меньшевиков Церетели при обсуждении аграрных законопроектов заявил, что вопрос о ликвидации, об уничтожении этого строя является вопросом жизни страны, и в ответ на слова Столыпина: им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия, процитировал прусского канцлера,  который писал королю: “Та мысль, что избегнуть революций можно путем защиты старого строя, путем упрямого отстаивания его основы, привела лишь к укреплению революции. Могущество идей революции так велико, они так распространены и общепризнанны, что государство, отказывающееся их принять, должно рухнуть, или же его заставят принять их”.²⁵⁰

Но в данном случае обвинение социал-демократов в заговоре было откровенная провокация, поскольку никакого заговора не было. Тем не менее, кадеты настояли на передаче этого вопроса в специальную комиссию, которая пришла к твердому убеждению, что речь шла не о заговоре левых против государства, а заговоре государственной охранки против Думы, но комиссия не успела огласить выводы. Социал-демократы попросили думцев изменить повестку дня, прекратить обсуждения законопроекта о местном суде, которое шло на пленарном заседании, отвергнуть бюджет, столыпинские аграрные указы и немедленно перейти к вопросу о готовящемся государственном перевороте, чтобы предотвратить молчаливый роспуск II Думы. Но законопослушные кадеты не согласились с этим предложением, высказались за продолжение прений о местном суде.

Вечером 2 июня четверо кадетских лидеров (Маклаков, Струве, Булгаков и Челноков) отправились к премьеру с намерением уладить конфликт.

Послушаем очевидцев.В. А. Маклаков, депутат II Думы: 

 “Столыпин не заставил нас ждать, хотя происходило заседание Совета Министров. Разговор сначала не вязался. Столыпин не допускал сомнений в виновности социал-демократов и не намеревался откладывать дело. После нескольких реплик мы переглянулись: не нужно ли встать и проститься? Струве подошел к вопросу начистоту: “Что же случилось, что Столыпин свою политику так резко меняет! Зачем он требует от Думы того, что она дать не может и как раз тогда, когда ее деятельность улучшается?” Столыпин возражал, пока разговор не зашел об аграрном вопросе. “Как член аграрной комиссии, Булгаков стал тогда объяснять весь наш план, значение того, что формула перехода с принудительным отчуждением Думой не принята... К этому Столыпин отнесся с большим интересом, задавал вопросы, осведомлялся о разных подробностях, не раз одобрительно кивал головой. Нам начиналось казаться, что недоразумение выяснилось, что дело поправимо. И он заговорил тогда совсем другим, прямо убеждающим нас тоном: “Если это так, то почему же вы не хотите исполнить наше требование и устранить из Думы социал-демократов? Ведь они ей мешают не меньше, чем мне. Освободите Думу от них, и вы увидите, как хорошо мы будем с вами работать. Препятствий к установлению правового порядка в России я никаких ставить не буду. Вы увидите, как все тогда пойдет хорошо. Почему же вы этого не хотите?”

Такого поворота мы не ожидали. Я ему ответил: “Ваше требование вы предъявили в такой острой и преувеличенной форме, что его Дума принять не сможет. После этого нам было бы стыдно друг на друга посмотреть”. “Значит, что же, нам Дума откажет?” “Наверное. Я самый правый кадет и буду голосовать против вас”. Он поочередно обвел нас глазами; никто не возражал. “Ну, тогда делать нечего, — сказал он, наконец, особенно внушительно, — только запомните, что я вам скажу: это вы сейчас распустили Думу”.²⁵⁰

Тем же вечером, а точнее в два часа ночи курьер доставил премьеру предписание царя: “Я ожидал целый день с нетерпением извещения вашего о совершившемся роспуске проклятой Думы. Но вместе с тем, сердце чуяло, что дело выйдет не чисто и пойдет взатяжку. Это недопустимо. Дума должна быть завтра, в воскресенье утром, распущена. Твердость и решимость — вот что нужно показать России. Разгон Думы сейчас правилен и насущно необходим. Ни одной отсрочки, ни минуты колебания! Смелым Бог владеет”.

3 июня появился Указ Николая II о роспуске II Думы и о назначении новых выборов, с указанием открытия новой Думы 1 ноября 1907 года. Одновременно был опубликован Манифест 3 июня 1907 года, написанный Столыпиным, гласивший, что после закрытия I Думы правительство принимало последовательно ряд мер к успокоению страны и установлению правильного течения дел государственных. Однако значительная часть депутатов II Государственной Думы приступила к работе с явным стремлением увеличить смуту и способствовать разложению государства. Деятельность этих депутатов “послужила непреодолимым препятствием к плодотворной работе”. Внесенный в Думу дух вражды помешал сплотиться достаточному числу членов ее, желавших работать на пользу родной земле. Далее заявлялось, что Дума не рассматривала правительственные проекты, затягивала их обсуждение или отклоняла, уклонилась от обсуждения убийств и насилий и тем самым “не оказала в деле водворения порядка нравственного содействия правительству”. Затягивание рассмотрения бюджета “вызвало затруднения в своевременном удовлетворении многих насущных потребностей народных. Право запросов  часть депутатов превратила в способ возбуждения недоверия к правительству”. В Манифесте говорилось, что был “раскрыт заговор целой части Государственной Думы против государства и царской воли”. Дума не выполнила требования о немедленном устранении из ее рядов 55 виновных, аресте “наиболее уличаемых из них”. Объявилось, что все это побудило императора распустить Думу.

Далее в Манифесте констатировалось, что “двукратный неуспех” деятельности Думы обусловлен как “новизной дела”, так и “несовершенством избирательного закона”, в результате чего Дума пополнялась лицами, “не являвшимися настоящими выразителями нужд и желаний народных.  Манифест объявлял о решении императора изменить порядок избрания Думы, “дабы каждая часть народа имела в ней своих представителей”.²⁵¹

Вторая Дума просуществовала 102 дня. За это время она рассмотрела 31 законопроект, внесенный ведомствами, 6 отклонила. Через Государственный же Совет прошло три законопроекта — один (об отмене военно-полевых судов) он отклонил. Николай подписал два - об ассигновании 6 млн. рублей на помощь пострадавшим от неурожая и голода, и о контингенте новобранцев в армию на 1907 год.

По закрытии Думы большинство депутатов, утратив неприкосновенность, разъехались по домам, а социал-демократическая фракция во главе с Церетели была препровождена в тюрьму, а оттуда на каторгу.

Читаем прессу, газета “Речь”:

“В итоге — один депутат убит, один сошел с ума, двое подверглись истязаниям, 10 скрываются, 5 высланы, 33 подверглись обыску, 21 заключен в тюрьму и 182 привлечены к суду с устранением от службы, общественной деятельности и лишением избирательных прав”.

В конце того же 1907 года состоялся и суд над 169 депутатами I Думы, подписавшими Выборгское соглашение. Суд приговорил 167 подсудимых к трем месяцам тюрьмы, что означало и лишение избирательных прав.

В отношении народного представительства при дворе муссировались две точки зрения: либо раз и навсегда покончить с заморским парламентаризмом в России и упразднить Государственную Думу как таковую (на чем настаивали монархисты), либо изменить избирательный закон, с тем, чтобы обеспечить лояльное и работоспособное большинство в ней. Как помнит читатель, Николай II избрал второй вариант и вместе с роспуском II Думы подписал новый избирательный закон. Это был правый поворот. Вправо повернет и III Дума. Момент для нового избирательного закона был рассчитан, верно. По мере того, как революция угасала, в напуганном ею общественном мнении произошел сдвиг слева направо, от радикализма к центризму, консерватизму с ориентацией — на стабильность, замечает историк Л. Новикова ²⁵².

                       Штрихи  к  портретам

Многие современники, как, впрочем, и иные историки, считают, что 11 Дума меньше разжигала огонь революций, так как в ней было меньше ярких личностей, чем в 1 Думе. И это объяснимо-- революция пошла на спад. А во-вторых — другие условия, другое время. Немаловажен и тот факт, что если в 1 Думе каждый депутат действовал как бы сам по себе, излагая свою позицию, то во Второй набирали вес партии и чаще других выступали представители фракций, для которых важно было озвучить лишний раз программы своей партии, так что проявить себя ярким оратором представлялась возможность далеко не каждому. Среди же наиболее заметных фигур в этой Думе, прежде всего, историки  отмечают Родичева, Маклакова, Кутлера, Струве, Алексинского, Церетели, Джапаридзе, Озола. Им активно противостояли — Шульгин, Пуришкевич, Крупенский...

Разными по содержанию были их речи. Одни призывали спасать Россию путем укрепления монархического строя, другие (социал-демократы, евреи, масоны, польское коло)- наоборот, видели спасение России в расшатывании государственных устоев, свержении самодержавия. Редко кто из ораторов напрямую призывал забрать власть у Николая II, но в основе речей была именно такая идея. Так, что Николай II отнюдь не голословно обвинил депутатов в разжигании революции в Манифесте роспуска II Думы.

Во II Думе на кафедре преобладала интеллигенция. Среди авторитетов был масон Василий Алексеевич Маклаков, потомственный дворянин, участник студенческих волнений, позже известный адвокат. Большой резонанс получили его выступления по делу крестьян  села Долбенково, разгромивших поместья брата царя, по делу Менделя Бейлиса в Киеве и другие. Стоял у истоков создания кадетской партии, член ее ЦК,  хотя являлся постоянным оппонентом Милюкова, выступал за сотрудничество с правительством, общался с Л. Н. Толстым, пытался найти общий язык со Столыпиным, но, как помним, не принял ультиматума премьера сдать социал-демкоратов. В последующие годы избирался в III и IV Государственные Думы, где критиковал и Милюкова, и правительство, участвовал в организации убийства Распутина. Считал необходимым всеми силами обуздать революцию и укрепить монархию.

Видный масон и Федор Измайлович Родичев — тоже конституционный демократ,  избирался депутатом I Государственной Думы, но там он был как бы в тени, на вторых ролях. Во II же Думе раскрылся во всем блеске. Ему только-только исполнилось 50. Окончил Петербургский университет, участвовал в качестве волонтера в сербской войне, успел побывать мировым судей, председателем губернской земской управы. За вольнолюбие несколько раз высылался административным порядком.В Думе его называли, как вспоминает Оболенский, “оратором Божьей милостью”. “Красноречие давалось ему без труда. Он никогда не готовился к своим речам, и наиболее блестящими были как раз те, которые он даже не успевал обдумать, когда выходил на трибуну, движимый внезапно охватившим его чувством, не зная наверное, что именно скажет, когда творил свою яркую, красочную речь во время ее произнесения.

По рождению Родичев был помещиком, но, отвлекаемый общественной деятельностью, мало занимался своим хозяйством. Адвокат по профессии, не любил адвокатуру и почти не выступал в судах. В качестве уездного предводителя дворянства и земского гласного был энергичным деятелем, но была именно “деятельность”, а не работа. А когда, наконец, избрали председателем губернской земской управы и рассчитывал показать себя в деле, которое любил, министр внутренних дел не утвердил его в должности. Так и прошла вся жизнь Родичева в заседаниях и речах, в речах и заседаниях. И стал он “народным трибуном”, как его называли левые, а, по мнению правых — “праздным болтуном”. Последняя кличка, конечно, глубоко несправедлива, ибо слово Родичева было всегда искренне и значительно. Сам он претворять его в дело не умел, но в известные исторические моменты ведь само слово уже является делом”, — заключает князь Оболенский.²⁵³

Без сомнения, заводилой у правых был Владимир Митрофанович Пуришкевич, бессарабский помещик, имевший университетский диплом. В отличие от интеллигентного Шульгина Пуришкевич, по оценке вице- директора Департамента полиции А. Васильева, человек не совсем нормальный, который с легкостью создавал вокруг себя атмосферу возбуждения и истерии. П. Н. Милюков добавляет, что Пуришкевич вел себя бесцеремонно, оскорблял других, допускал в Думе просто хулиганские выходки. « Так, одну из своих речей начал цитатой из Крылова,- вспоминает Милюков:

Павлушка — медный лоб, приличное названье,

имел ко лжи большое дарованье”.

В другой раз, заметив во время своей речи на моем лице ироническое выражение, схватил стакан с водой, всегда стоявший перед оратором на трибуне и бросил в меня (я сидел на нижних скамьях амфитеатра Думы). Стакан упал к моим ногам и разбился. Председателю пришлось исключить Пуришкевича из заседания”.²⁵⁴

Общественную деятельность Пуришкевич начал в Аккерманской земельной управе в Бесарабии. Его заметили, взяли в управление по делам печати МВД. Кстати, с этим ведомством он был тесно связан всю жизнь. А еще являлся  личным секретным агентом Николая II.

 

Пуришкевич — один из создателей монархистской организации “Союз Русского народа” и “Союз Михаила Архангела”. Во время Первой мировой войны — начальник санитарного поезда, считавшегося одним из лучших в армии. В декабре 1916 года вместе с князем Ф. Ф. Юсуповым и великим князем Дмитрием Павловичем с целью спасения шатавшегося трона Романовых организовал убийство Г. Распутина.

В III Думе требовал установления более твердой власти, способной подавить революцию, в IV выступал за продолжение войны до победного конца. После Февральской революции на заседании Временного комитета Думы, созванном для выработки декларации по определению политической ситуации, заявил, что патриоты должны кричать с каждой колокольни: “ Спасите Россию!”. Она находится на краю гибели в большей опасности из за внутренних врагов, чем из за иностранной опасности. Если бы было покончено с тысячью, двумя, пусть пятью тысячами негодяев на фронте и несколькими десятками в тылу, то мы не страдали бы от такого беспрецедентного позора. Оценил деятельность Советов как исключительно пагубную и потребовал, чтобы Дума отмерила должное наказание каждому, кто его заслуживает. И пусть сгинут зловещие силы, примкнувшие к Временному правительству. Этими силами руководят люди, которые ничего общего не имеют ни с рабочими, ни с солдатами и крестьянами и которые ловят рыбку в мутной воде вместе с провокаторами, поддерживаемыми немецким кайзером.²⁵⁵

 В 17-м создал подпольную организацию, которую входили генералы, офицеры, юнкера. 28 октября некоторые члены организации участвовали в выступлении юнкеров в Петрограде под флагом Комитета спасения Родины и революции. Петроградская ЧК арестовала Пуришкевича. Ревтрибунал приговорил его к 4 годам принудительных общественных работ при тюрьме. Ф. Э. Дзержинский и комиссар юстиции Северной коммуны Н. Н. Кретинский согласились освободить Пуришкевича в связи с заболеванием сына. С него взяли честное слово о неучастии в политдеятельности. 1 мая 1918 года по декрету Петроградского Совета об амнистии Пуришкевич был освобожден.  Уехал на Юг, активно помогал Деникину, издавал в Ростове-на-Дону журнал “Благовест”. Умер в  Новороссийске от сыпного тифа.

Не менее яркая фигура у правых и В. Шульгин. “Я скажу вам, господа, что революция в России труслива, и потому я ее презираю”. Так вещал худощавый бледный молодой человек с тонкими чертами лица, длинными ухоженными усами, стрелками вверх, с подчеркнуто корректными манерами, появившихся на первых же заседаниях II Государственной Думы. Говорил он тихо, медленно, сдержанно, но привлек к себе внимание сразу — голос поставленный и речь осмысленна; объявился лидер правых, ядовитый, ироничный. Слева кричали: “Погромщики! Провокатор”, а он не повышал голоса, не менялся в лице, изысканно издевался над революцией, Думой, 1905 годом.

Его ненавидели больше, чем Пуришкевича, больше, чем Крушевана, Замысловского, Крупенского и других думских черносотенцев и скандалистов, — свидетельствует автор книги о Шульгине, Давид Заславский. Он же пишет, что левых и центр до белого коления доводили вежливость и расчетливые выпады оратора. “Его слушали внимательно, с тревожным нетерпением. В первых же ораторских выступлениях Шульгина сказалась основная черта его таланта-- искренность”, — с уважением добавляет Заславский, которого трудно заподозрить в симпатии к Шульгину.²⁵⁶

В. В. Шульгин прожил долгую жизнь, родился 13 января 1878 года в Киеве, а скончался 15 февраля 1976 года во Владимире. Отец его профессор истории Киевского университета, в 1864 году создал газету “Киевлянин”, в которой сотрудничал и Василий Витальевич. Во II Думе Шульгин зарекомендовал  себя реакционером. В III Думе стал всем известным русским националистом, в IV, в начале 1915 года, основал фракцию “прогрессивных русских националистов”, а в 1917 году вместе с А. И. Гучковым, тоже ярым монархистом, принимал отречение монарха Николая II, а затем и его брата великого князя Михаила Александровича от престола.

После Октябрьской революции — один из организаторов Добровольческой (белой) армии, помогал всем, чем мог генералам Алексееву, Деникину, Врангелю. После Гражданской войны эмигрировал, в 1925—1926 году побывал тайно в Советской России, написал  о своей поездке книгу “Три столицы”. В конце Великой Отечественной войны препровожден из Югославии в СССР, где его осудили. В 1956 году ,после освобождения из Владимирской тюрьмы, поселился во Владимире. Создал фильм “Перед судом истории” и книгу “Годы”.

“У меня не было ровно никакого желания закабалять себя в политику, — признавался Шульгин. — Я хотел жить в деревне, немножко хозяйничать, немного писать роман “Приключения Воронецкого”. Не прочь был что-нибудь делать и по земству». Но Шульгина назначили попечителем по пожарно-страховым делам. Ему нравилось скакать на лошади всюду, где произошел пожар, и там, на месте составлять протокол. Это ускоряло получение страховой премии, что было важно для погорельцев. О более широкой и высокой деятельности он не мечтал, и тушить всероссийский пожар не собирался ибо, как он говорил, не был рожден “для распрей и битв”. Но судьба распорядилась иначе. Он стал депутатом Государственной Думы. Авторитетным.

“...Сегодня я сказал речь... Ах, эти речи.

— Вы так свободно говорите... Вам, вероятно, это никакого труда не составляет.

Знали бы они, что это такое... Чего стоят эти полчаса, проведенные на “Голгофе”, на этой “высокой кафедре”, как неизменно ее называют наши батюшки? Какое неумолимое напряжение мысли, воли, нервов...

Я как-то был в бою, — страшно? Нет... Страшно говорить в Государственной Думе... Почему? Не знаю... Может быть, потому что слушает вся Россия...” ²⁵⁷

Павел Николаевич Крупенский тоже бывал в бою,  он  военный, окончил  Николаевское кавалерийское училище, дослужился до полковника. Выйдя в отставку, обратился к общественной деятельности. В большую политику его вывела революция. Крупенский — потомственный дворянин, крупный землевладелец в Бесарабии кинулся защищать свою собственность. В 1905 году создал у себя на малой  Родине партию центра, занимавшую место между правыми и октябристами. Позднее стал одним из основателей и руководителей Всероссийского национального клуба и партии националистов. Во II Думе он только присматривался к порядкам, часто забрасывал выступавщих репликами, за что неоднократно председательствующий делал ему замечания. Особенно заметной фигурой Крупенский стал в III Думе, как один из организаторов национальной фракции, занимавшей проправительственную позицию. За Крупенским в Думе прочно закрепилась репутация политического маклера. Мастер закулисных разговоров и шептаний, он умел каким-то образом то объединять, то разъединять различные группы Государственной Думы, — несомненно действуя при этом в постоянном контакте с правительством и соответственно полученным от него указаниям. При этом, отмечал товарищ министра внутренних дел В. И. Гурко, партии и клубы создавал за казенный счет. В 1917 году ему пришлось досрочно сложить с себя звание депутата Думы, так как был уличен в получении от Департамента полиции 20 тысяч рублей.

Авторитетом во II Думе  был и масон Николай Николаевич Кутлер — как же, сановник высокого ранга! Он из потомственных дворян, окончил МГУ,   служил в министерстве финансов, выдвинут главой Департамента окладных сборов. В кабинете С. Ю. Витте возглавил Главное управление земледелелия и землеустройства — должность, соответствующая министерской.  По проекту премьера, подготовил проект Земельной реформы, допускавший отчуждение помещичьих земель за вознаграждение. Николаю II эта идея категорически не понравилась, а Витте, предварительно ее одобривший, “сдал” Кутлера. Царь грубо отправил его в отставку, не дав никакого другого назначения и установил небольшую пенсию — 7 тысяч рублей в год.

Кутлер обиделся, вступил в кадетскую партию и по ее спискам прошел во II Думу. Здесь он стал главным  оппонентом правительства по бюджету, другим финансовым делам. Однако не смог противостоять Столыпину и Коковцову. Не случайно Николай II с удовольствием сообщал вдовствующей императрице Марии Федоровне, что премьер и министр финансов говорят в Думе так умно и находчиво, что с ними никто не может справиться. “Кутлер — подлец, совсем провалился”.

Попал Кутлер и в III Думу, но после того, как осудили А. Н. Колюбакина и освободилось его место. Но здесь он выступал уже в роли консультанта А. И. Шингарева, который, в его отсутствие стал главным  оппонентом правительства. Кстати, большевики после прихода к власти дважды его арестовывали, но отпускали. В конце концов, он оказался одним из немногих высоких сановников, перешедших на сторону советской власти -  участвовал в подготовке и проведении денежной реформы 1922—1924 годов, служил в Наркомфине, Госбанке.

Звезда первой величины во II Думе, как и в ложе масонов, конечно же, Петр Бернгардович Струве. Он из семьи немцев. Его дед — В. В. Струве, знаменитый астроном, создатель Пулковской обсерватории. Его отец — пермский губернатор.

Петр Бернгардович, еще до окончания Петербургского университета начал писать статьи на политические темы. Его почему-то зачислили в легальные марксисты, хотя с юношеских лет он придерживался либеральных взглядов - из марксизма позаимствовал только некоторые принципы социально-экономического подхода к истории. Сам себя он называл  критическим позитивистом. С этих позиций критиковал народничество, которое обозвал “сифилисом русской мысли” и призывал идти на выучку к капиталистам.

Струве  одновременно сочувствовал марксистам и в тоже время принимал теорию Мальтуса, корпел над Манифестом и программой РСДРП (1898 г.) , открытым письмом Николаю II от имени земцев-либералов с упреком за отказ от реформ (1895 г.), увлекался мистикой и искренне верил в Бога. В нем сочетались энциклопедические знания, многогранные интересы и романтизм страстной, горячей натуры. На почве критики народников сблизился с социал-демократами, познакомился со своим яростным оппонентом — В. И. Лениным, потом перешел к кадетам и занял место на правом фланге. Но и тут долго не задержался — в 1915 году из-за своих националистических взглядов вышел из кадетской партии.

Во II Думе пытался наладить сотрудничество с властью, часто критиковал с этих позиций тактику лидера кадетов П. Н. Милюкова. После роспуска II Думы  перешел на позиции прогрессивного национал-либерализма. В 1909 году выступил в нашумевшем сборнике “Вехи” с разоблачением революционного нигилизма русской интеллигенции, резко критиковал ее “отщепенство”, враждебность государству, безрелигиозность, чуждость народу и как следствие — политическое легкомыслие и безграничную революционность.

Критика П. Н. Милюкова не мешала их сотрудничеству. Когда Милюков стал министром, предложил Струве возглавить Департамент экономики МИДа. Октябрьскую революцию не принял, с осени 1917 года помогал в организации Добровольческой армии на Дону,  входил в правительство А. И. Деникина, П. Н. Врангеля.

Как и Алексинский, немало крови попортил правительству руководитель фракции социал-демократов во II Думе масон Церетели. Ираклий Георгиевич — из обедневшего дворянского рода, с юных лет увлекался утопическими идеями. Учился в Московском университете, принимал участие в студенческом движении, за что в 1902 году был впервые арестован и сослан в Иркутск. Через год вернулся в Тифлис и примкнул к социал-демократам. В Думе неоднократно выступал в полемику со Столыпиным. Впечатлило депутатов его выступление в ответ на правительственную декларацию, которую зачитал Столыпин в марте. Это был дебют Церетели в Думе, надо заметить, успешный. Ираклий Георгиевич был прирожденным оратором, но в ответе Столыпину произвели не слова, а та страстность, искренняя убежденность и вера в то, что он говорил. Суть выступления Церетели — это не опровержение Столыпина, это анализ народной жизни,  призыв к революции. Премьер призывал народных избранников к сотрудничеству, а Церетели убеждал собравшихся в том, что только революция может сделать жизнь народа лучше. И Дума, по мысли Церетели и его единомышленников по фракции социал-демократов, должна была под их руководством готовить ту силу, которая сметет и правительство, и государственный строй.

“Мы говорим: в единении с народом, связавшись с народом, законодательная власть, да подчинит себе исполнительную, повторил он слова В. Д. Набокова, произнесенные  в I Думе. Церетели, следуя программе своей партии, пытался сделать из Думы запал, с помощью которого можно было бы раздуть уже затухающее пламя революции. Речи на Думской кафедре принесли Церетели известность. Вместе с другими членами социал-демократической фракции он был арестован 3 июня 1907 года и снова отправлен в Иркутск, на этот раз на 5-летнюю каторгу. В 1913 году вернулся в Петербург, как один из лидеров меньшевиков вошел в  исполком  Петросовета, в июне 17-ого избран заместителем председателя ВЦИК, одновременно в мае—июле, совмещая обязанности министра почт и телеграфов, а позже министра внутренних дел во Временном правительстве. 5 января 1918 года выступил с яркой речью на единственном заседании Учредительного Собрания, после разгона которого уехал в Грузию, где стал одним из создателей Грузинской демократической партии, а потом эмигрировал за границу.

Признанными ораторами во II Думе стали епископы Платон и Евлогий, граф  В. А. Бобринский, Ф. Л. Кругликов, А. Л. Джапаридзе, А. А. Кизиветтер и другие. Но лучшим оратором, по признанию и друзей, и врагов оказался — премьер  П. А. Столыпин. И не только лучшим ораторам, а и главным действующим лицом, дирижером этого огромного ансамбля, собранного со всей России. Характерно, что о всем, что происходило в Государственной Думе Петр Аркадьевич непременно докладывал Николаю II. Вот документы, подтверждающие это.

Письмо   Столыпина  царю     Николаю II

20 февраля 1907 г.

Имею счастье доложить Вашему Величеству, что заседание Думы под председательством действительного тайного советника Голубева прошло благополучно.

Члены Думы правой партии после молебна дважды пропели гимн и огласили залы Таврического дворца возгласами “ура”.

После привета Голубева от имени Вашего Величества правые встали, и член Думы Крупенский громко провозгласил в честь Вашего Величества “ура”, подхваченное всею правою стороною; левые не встали, но не решились на какую-либо контрманифестацию.

Председателем Думы выбран Головин (кадет, председатель Московской губернской земской управы) 356 шарами против 102. Приветственная речь Головина была прилична.

Председатель Совета министров

Столыпин.

 Красный архив. — 1924. — Т. 5. — № 5—7. — С. 108.

 

Письмо Николаю II

Приемлю долг доложить Вашему Величеству, что сегодня мною прочитано в заседании Государственной думы сообщение правительства.

После бурных нападок левых с призывом к открытому выступлению и стойкого отпора правых, мною произнесена речь, прилагаемая при сем в стенограмме.

Государственная Дума постановила принять простой переход к очередным делам.

Настроение Думы сильно разнится от прошлогоднего, и за все время заседания не раздалось ни одного крика и ни одного свистка.

Председатель Совета министров

Столыпин

           Красный архив. — 1924. — Т. 5. — № 5—7. — С. 17.

 

Записка Николаю II

После 30 марта 1907 г.

В деле плодотворной работы Государственной Думы громадное значение имеет правильное и беспристрастное направление прений председателем. Между тем Ф.А. Головин почти не останавливает левых ораторов, что особенно ярко вылилось в речах Алексинского и Наливкина по делу о привлечении к следствию членов Думы. Речи эти крайне резкого и неприличного характера были произнесены беспрепятственно, попытка же выразить [протест] им со стороны члена Думы Люца была остановлена председателем .

Крайние речи по аграрному вопросу рассылаются по всей России, а также печатные письма от имени депутатов, [они] представляют серьезную опасность для спокойствия деревни,

Газетные слухи о решении Комиссии о безработных (председатель — Горбунов, секретарь — Алексинский) вступить в прямые сношения с рабочими также наводят на размышления.

Г АРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 515. Л. 73.

 

 

Письмо Николаю II

9 апреля 1907 г.

Приемлю долг послать Вашему Величеству, ввиду завтрашней аудиенции Головина, еще одну стенограмму, в которой отмечены обвинения Родичевым правительства в мошенничестве, причем он не был остановлен председателем.

Смею напомнить, что крестьянин Кирносов, тоже не остановленный председателем, заявил о том, что его прислали “взять землю, а не покупать ее”.

Я уверен, что твердое слово Вашего Величества Головину будет первым грозным предостережением против революционирования народа с думской кафедры.

Сегодня я был в Думе; впечатление тусклое и серое. В комиссиях, по словам наших чинов, не умеют взяться за работу ввиду неподготовленности и неумения работать вообще.

Дума “гниет на корню”, и многие левые, видя это, желали бы роспуска теперь, чтобы создать легенду, что Дума создала бы чудеса, да правительство убоялось этого и все расстроило.

Ожидаю с нетерпением результатов аудиенции, данной сегодня Вашим Величеством Акимову, и завтрашнего знаменательного разговора с Головиным.

Видел сегодня князя Васильчикова и на днях сведу его с Коковцовым.

Председатель Совета Министров

Столыпин

 Красный архив. — 1924. -Т. 5. — № 5-7. — С. 110—111.

 

Письмо Николаю II

16 апреля 1907 г.

Приемлю долг доложить Вашему Величеству, что, обдумывая вопрос об имеющих последовать назначениях в Государственный Совет и зная о намерениях Вашего Величества, я не могу не высказать некоторых опасений по отношению к кандидатуре Дмитрия Хомякова: он известен как убежденный славянофил и сторонник общины, в настоящее же время вся правительственная политика направлена к насаждению мелкой частной собственности, одинаково ненавистной и революционерам, и славянофилам.

Я уже высказывал эти свои соображения Вашему Величеству, теперь же убедился, что их разделяет и М. Г. Акимов, и поэтому осмеливаюсь вновь их повторить.

Вчера посетил меня Головин, в высшей степени предупредительный и высказывающий убеждение, что Дума поправеет. Однако он, видимо, побаивался сегодняшнего заседания и вполне сознавал, что в случае отказа Думы в утверждении контингента новобранцев она будет распущена.

Теперь 5 часов, а должны говорить еще 45 ораторов. Думаю, что вопрос все же пройдет, так как роспуска панически боятся.

0 результате, согласно приказанию Вашего Величества, немедленно доложу.

Председатель Совета министров

Столыпин

 Красный архив. — 1924. — Т. 5. — № 5—7. С. III.

Письмо Николаю II

17 апреля 1907 г.

Приемлю долг доложить Вашему Величеству, что, как видно из прилагаемого стенографического отчета, члену Думы Зурабову (армянин), оскорбившему армию, было сделано замечание, и он лишен был слова.

Между тем, на вопрос Головина, сделанный мне по телефону во время перерыва заседания, о том, какой исход дела я признавал бы желательным, я ответил ему, что министры не вернутся в зал заседаний, если Зурабов не будет на это заседание из Думы исключен.

Не исполнив этого условия и будучи, вероятно, смущен моим распоряжением о том, чтобы сегодня вечером представители министерства не явились в думские комиссии, Головин просил, чтоб я его принял, и был у меня в 12 часов ночи.

Он очень смущен и говорит, что не мог выполнить мое желание, ввиду отказа польского коло голосовать за исключение Зурабова, — без поляков же не образовывалось большинства, и предложение было бы отклонено, что еще ухудшало бы положение.

Я ему объяснил, что, во всяком случае, сделанным Зурабову замечанием я не считаю уничтоженным оскорбление, нанесенное в Думе русской армии, и что, пока Дума не даст достаточного удовлетворения армии, военный министр в Думе не покажется.

При этом я позволил себе упомянуть, что знаю, насколько чувствительно Ваше Величество относитесь ко всему, касающемуся чести армии, и что Дума должна помнить и об обязанностях своих к Вам, Государь, как к верховному вождю армии.

На вопрос Головина, что я советую ему делать, я сказал ему, что Дума в глазах правительства покажет желание удовлетворить армию, если 1) примет переход к очередным делам с выражением уважения к доблестной русской армии и уверенности в беззаветной ее преданности родине и царю и 2) если Головин завтра же сделает визит генералу Редигеру с извинением за происшедшее.

Головин обещал мне все сделать, чтобы провести первое мое предложение и обещал завтра же быть у военного министра. Не мог я не высказать Головину, что в каждом иностранном парламенте такого Зурабова разорвали бы на клочки или, по крайней мере, отхлестали бы.

Председатель Совета министров

Столыпин

 Красный архив. — 1924. — Т. 5. — № 5-7. -С. 111-112.

Письмо  Николаю  II

30 мая 1907 г

Приемлю долг доложить Вашему Величеству, что все готово к   предъявлению Государственной Думе в пятницу требования об устранении из своей среды 55 членов и к роспуску Думы в случае ее отказа в этом.

Одновременно будет предъявлено требование о разрешении немедленно заключить под стражу 15 наиболее уличаемых членов Думы, которые вместе с тем являются и цветом левых партий. Совет министров признал невозможным требовать разрешения ареста всех 55 членов, так как это имело бы характер не серьезного судебного обвинения, а политической мести. Но так как обвинение и требование исключения из Думы будет касаться всех пятидесяти пяти, то в случае попытки скрыться они все будут задерживаться полициею.

Избирательный закон переписывается и будет послан Вашему Величеству к подписи завтра.

Наместник усиленно просит не исключать совсем Кавказа, но мне представляется лучшим временно приостановить там выборы.

Манифест будет также готов завтра и прислан на окончательное благовоззрение Вашего Величества: в нем вчера в Совете министров сделано два-три ничтожных исправления в выражениях.

Председатель Совета министров

Столыпин

 Красный архив. — 1924. — Т. 5. № 5—7. — С. 113.

Письмо  Николаю II

31 мая 1907 г.

Имею счастье представить при сем Вашему Величеству переписанный манифест к подписанию,

Если потребовались бы еще какие-либо исправления, то можно успеть его переписать еще раз.

В указе о роспуске Думы для Правительствующего Сената, уже подписанном Вашим Величеством, я впишу назначенный Вами срок созыва новой Думы (1 ноября) и, соответственно этому, срок начатия выборов.

При сем прилагаю к подписанию Вашего Величества указ об отсрочке до 1 ноября и заседаний Государственного Совета.

Завтра вношу известное Вашему Величеству требование в Думу, и если в субботу она его не выполнит, то, согласно приказанию Вашего Величества, объявляю Высочайший манифест и указ о роспуске. Новый избирательный закон будет представлен к подписанию завтра, в пятницу.

Председатель Совета министров

Столыпин

 Красный архив. — 1924. — Т. 5. -№ 5-7. — С. 113—114.

 

11 Думу постигла участь предшественницы. Она умерла, обруганная и царем, и прессой, и избирателями, так и не успев себя толком проявить. Князь Бобринский, как помните, назвал ее “Думой народного невежества”. Были оценки и похлеще.

Главное обвинение — в неработоспособности Думы, излишней политизированности, разжигании пламени революции. Николаю II и народным избранникам не удалось найти общий язык, перейти от конфронтации к конструктивному взаимодействию ради блага Отчизны. Оппозиционный состав первых Дум, нацеленность большинства на свержение монархии, высокий уровень социальной напряженности в стране, и в связи с этим откровенная неприязнь Николая II к Думе, его нежелание и неумение считаться с органами народного представительства  и все это  предопределило роспуск Государственной Думы.

Читаем прессу. “Бакинский пролетариат”, № 1, 1907 г., 20 июня:

Царь вкратце повторил разгон первой Думы.

А разогнал царь Вторую Думу не зря и отнюдь не без цели. При помощи Думы он хотел связаться с крестьянством, сделать его из союзника пролетариата союзником правительства и, таким образом, оставив пролетариат одиноким, изолировав его, расстроить дело революции, сделать невозможной ее победу. Для этого правительство прибегло к помощи либеральной буржуазии, пользующейся пока еще некоторым влиянием среди темной массы крестьян, и вот через нее-то оно хотело связаться с многомиллионным крестьянством. Так хотело оно использовать вторую Государственную Думу.

Но вышло обратное. На первых же заседаниях второй Думы обнаружилось недоверие крестьянских депутатов не только к правительству, но и к депутатам либеральных буржуа... Ввиду этого существование второй Думы делалось для правительства все более и более опасным. И оно “распустило” Думу.

...Была Первая Дума. Была и Вторая. Но ни та, ни другая не “разрешила” — да и не могла “разрешить” — ни одного из вопросов революции. По- старому остаются: крестьяне без земли, рабочие без восьмичасового дня, все граждане без политической свободы...”

Между прочим, автор этой статьи — И. Сталин.

Фактически с роспуском II Думы закончилась и первая русская революция. Государственная машина всей своей мощью задавила ее. Вслед за учреждением военно-полевых судов, состоящих из офицеров, Николай II потребовал от правительства летом 1906 года казнить бунтовщиков через 48 часов после совершения преступления. В разных концах страны свирепствовали карательные экспедиции. В ряде губерний было введено военное положение.

На докладе уфимского губернатора о расстреле рабочей демонстрации и гибели под пулями 47 человек царь делает пометку: “Жаль, что мало”.

Министр внутренних дел, другие чиновники каждую неделю представляли царю сводку о борьбе с революционным движением. Вот лишь два документа. “В Прибалтийском крае восстание можно считать подавленным,”— доносил 11 января 1906 года глава МВД Дурново. 3 января делегаты сорока шести волостей заявили генерал-майору Штофу о полной покорности и смирении...

На Кавказе восстание по линии Владикавказской дороге подавлено...

В Александрийском и Елизаветградском уездах Херсонской губернии крестьяне оказали сопротивление войскам, и последние стреляли, убив 15 и ранив 80.”²⁵⁹

А вот депеша от генерала Трепова (26 января 1906 года): “В Черниговской губернии, Суржанском уезде, наводит порядок начальник жандармерского управления генерал Рудов.

В сопровождении отряда казаков он объехал более 40 деревень. Собирает сходы, требует выдачи подстрекателей, возвращения имущества помещиков, причем, подстрекатели подвергаются тут же телесному наказанию.

Когда сход отказывается выдавать главарей, генерал Рудов приказывает сжигать избы, после чего крестьяне выражают полное раскаяние.

Выпорото 120 человек. были случаи, когда крестьяне бросались с топором или колом на командира казачей сотни. Они были убиты на месте”.²⁶⁰

Как отмечает М. Косвинов, в 1906 году казни совершаются в 94 городах империи — губернских, областных и уездных. Из 154 дней, прошедших с 31 августа 1906 года (20 августа 1906 года принято постановление Совета Министров и совершена казнь в течении 48 часов) по 31 января 1907 года, только 31 день в России прошел без казней, все остальные 123 дня были с казнями, то есть из 5 дней 4 были днями исполнения смертных приговоров. Число жертв измеряется тысячами и тысячами.²⁶¹

В горячке усмирительных операций слуги царя особо не церемонились, ни в чем себя не сдерживали. Командир кораnельного рейда по черниговской губернии полковник Яблонский, прибыв на станцию Сарны отдал приказ: “Пуля и штык должны быть в полном ходу. Последствиями не стесняться. Если мастеровые не выпускают из депо паровозы — открывать по мастеровым ружейный и пулеметный огонь”. ²⁶²

“Монархия не могла не защищаться от революции, — отмечал В. И. Ленин, — а полуазиатская, крепостническая, русская монархия Романовых не могла защищаться иными, как самыми грязными, отвратительными, жестокими средствами”...²⁶³  В дополнение к имеющимся средствам (тюрьмам и ссылкам, жандармерии, полицейским карательным отрядам), Плеве в ход пустил, а Столыпин усовершенствовал — черные сотни, боевые организации “Союза русского народа”. В 1906—1907 годах вокруг “Союза” сконцентрировалось несколько монархических организаций. Проглотив их, “Союз” в 1907 году раскололся сам на несколько враждовавших между собой структуры. Наиболее значимы были дубровинский “Союз русского народа” (лидер А. И. Дубровин), “Палату Михаила Архангела” (лидер В. М. Пуришкевич). Эти структуры имели филиалы и отделы почти во всех крупных городах страны. И незамедлительно подавляли малейшие выступления народных масс. Обличая эту банду монархических наемников, В. И. Ленин писал: “Где только можно, полиция поднимает и организует подонки капиталистического общества для грабежа  и насилия... Стреляют из митральез (Одесса), выкалывают глаза (Киев), выбрасывают на мостовую с пятого этажа, берут приступом и отдают на поток и разграбление целые дома, поджигают и не позволяют тушить, расстреливают тех. кто смеет сопротивляться черным сотням”. От Польши до Сибири, от Финского залива до Черного моря — “всюду одно и тоже”. На громадном пространстве империи “контрреволюция работает вовсю”.²⁶⁴

Силой, конечно же, можно  покорить людей. Правда на время, как показывает исторический опыт. Рано или поздно народ просыпается и свергает ненавистную ему власть.