Вы здесь

Василий САМОТОХИН. Десятая книга

В обсуждении, кроме студийцев, участвовал приехавший в приморскую столицу из Хабаровска главный редактор журнала «Дальний Восток» Валентин Михайлович Фёдоров. Владимир Тыцких сам не мог определиться, что за жанр он избрал. В «Десятой книге» были и стихи, и воспоминания, и дневниковые записи. А Фёдоров определил точно: это – беседа с человеком, которому доверяешь самое сокровенное.

…Я обратил внимание на новеллу «Быть бы мне Серохвостовым». Она посвящена деду Владимира Михайловича – Сергею Серохвостову, Георгиевскому кавалеру, который командиром партизанского отряда дрался за советскую власть. Тыцких пишет: «К выбору деда отношусь, несмотря на сдвиги истории, уважительно, по-прежнему истово доверяю ему. Дед, всё его поколение кажутся мне лучше, сильнее и чище нас. То, что нас оторвали от этого поколения, представляется мне самым страшным грехом системы, царившей в стране на протяжении почти всего 20 века». Лучше не выразить. Сказанное – это и моё мнение. И это им, нашим дедам, посвящены строки поэта:

 

Они уже в пути. Они уже не с нами.

Забывшейся судьбой ниспослан будет срок

Для гнева и для слёз. Во тьме воспоминаний

Воскреснет прошлый свет. На север и восток

Ещё не добрели безмолвные конвои,

Но смертной тени их ничто не возвратит.

Кровь стынет, и вослед ночная вьюга воет.

Ты плачешь или нет? Они уже в пути.

Ты деда узнаёшь? Он, кажется, смеётся?!

Толкнёт тебя плечом: живи, пока живой!

А с падающих звёзд последний свет прольётся

И угодит во тьму и – обернётся тьмой.

…Они уже в пути. А где-то в отдаленье

Маячим мы с тобой. А кто-то вслед глядит.

Ты видишь, как блестит штыками оцепленье?

Живи, пока живой! Они – ещё в пути…

 

Я никогда не был в Японии, но, мне кажется, я знаю эту страну и понимаю японцев. И это понимание появилось после прочтения главы «Тост Тору Камэй». Бывший солдат императора, художник из Киото, поднимает тост за русских и говорит такие слова: «У вас есть сердце, а у нас его давно нет…» Душа наполняется гордостью за русский народ – щедрый, гостеприимный, добрый, открытый, готовый поступиться своим ради чужого.

…Мы были в Екатеринбурге всего неделю, но навсегда полюбили и этот город, и его людей: поэта, полковника Александра Кердана, военных журналистов Владимира Зуева, Виктора Коржукова, Игоря Лавренова…

Я был первым и единственным свидетелем сотворения «уральского» стихотворения:

 

Ни летами не был здесь, ни зимами.

Почему – не скажет и сама –

Оказалась мне такой родимою

Екатеринбургская зима?

Я давно не мёрз по-настоящему,

В снежную закручен повитель;

Не дивился кружеву изящному,

Что связала по ночи метель.

Эх, недолговечно чудо-кружево!

Утром северняк пошёл в набег –

В старом сквере лиственницы дюжие

С чёрных веток стряхивают снег.

И скрипят, исполнены волнения,

Точно так, как сотни лет назад.

Голос их я слышал до рождения –

Ведаю, о чём они скрипят.

Без причин не станут беспокоиться

Лиственницы эти, этот снег,

Самый воздух Каменного пояса,

Сам Урал – России оберег.

Гость залётный, пропадаю пропадом.

В каждом встречном чудится родня.

На Алтай отсель бергалы топали…

Мама-то бергалка у меня…

 

Мой однокашник Игорь Лавренов так отозвался об этом стихотворении: «Живу в Екатеринбурге больше десяти лет. Чувствую то же самое, пишу о нём много, но так сказать не могу и не смогу. О нашем городе сказано гордо, высоко, ответственно…»

Юрий Кабанков заметил, что настоящий поэт пишет в надежде на достойное осмысление его творчества благородными потомками. А разве через десятки лет не прочтёт человек вот эти строки, и они его не взволнуют, не заставят задуматься о том, чтобы стать лучше и жить достойно на земле?

 

Нет времени присесть и отдохнуть.

Затерян мир в пространстве необъятном.

Как много уходило в этот путь –

Никто ни разу не пришёл обратно.

Такая даль! И вроде – по прямой –

Уже рукой подать до горизонта,

Но даль как будто шутит надо мной:

Обходит с флангов, отступая с фронта.

…………………………………………………..

…Я не остановлюсь, пока живой,

А коль, судьбой и Богом не хранимый,

Вдруг упаду – прицелюсь головой

Туда, в рассвет, в простор недостижимый.

 

…Каждый из студийцев отыскал в книге Тыцких стихи и новеллы, которые были для него.

Санкт-Петербург