Проза
ФИОЛЕТОВЫЙ ВЕЧЕР
Рассказ
Она стояла между ним и солнцем.
Вершины далеких гор вспарывали небо и растворялись в его глубинах. Красные лучи уходящего дня мерцающими потоками стекали по склонам на равнину. Ворочались камни. Вспыхивали и замирали в черном одинокие деревья.
В мятежный гул горизонта вкрадывалось пение уставших птиц.
Кайман проснулся от холодного тычка в лицо.
— Живой? — осуждающе произнес милиционер.
Кайман с трудом оторвал от лавки онемевшее тело, сел и, едва придя в себя, вздрогнул. На его колене безжизненно лежала синяя рука. Со лба Каймана на руку упал ком подтаявшего снега. Без всяких ощущений, как на дерево.
— Зачем вы мне ее подбросили?
Он резко отпрянул в сторону и стал двигаться на край лавки. Рука волочилась за ним и скребла пальцами по заиндевевшим доскам. Кайман закричал и побежал.
На скользкой дорожке он упал. Сверху на него, проскрипев титановыми подковами, свалился милиционер.
Они шумно дышали. Противно пищала милицейская рация. Милиционер поднял голову, огляделся и настороженно спросил:
— Ты что, псих?
Кайман уже ощущал покалывание в онемевшей левой руке и виновато улыбался.
— Я спрашиваю, документы у тебя есть?
Они стояли друг перед другом на коленях, словно две кобры. Милиционер поправил шапку и взял протянутый паспорт.
— Где живешь?
— Там написано.
— А работаешь где?
— Так, свободный печатник.
— Это как?
— Пишу стихи на снегу.
— Ясненько. Ну, а весной что будешь делать?
— А будет весна?
— Тебе что, календарь подарить? Давно пишешь?
— Пару месяцев.
— Работу искал?
— Нет.
— Ясненько. Почему в сквере спал?
— Шел. Присел. Заснул.
— Дома спят! Понимаешь? Иногда у подруг. А ты, как беспризорник, клюешь по лавкам. Может, ты больной какой? Сонная болезнь?
Кайман посмотрел на припорошенные снегом погоны милиционера.
— Не знаю, в каком вы звании, но вижу, что не Шерлок.
— Кудрявцев моя фамилия. Сержант Кудрявцев. И не умничай! А если бы замерз?
— Вот за это спасибо!
Они встали и отряхнулись.
— Слушай, а может, ты пьяный? — с надеждой спросил сержант.
— Это как?
— А так! Почему глаза красные?
Кайман спрятал в карман паспорт и сквозь упавшие со лба волосы посмотрел на милиционера.
— Это от любви, сержант.
Тот что-то пробормотал и, развернувшись, застучал подковами по заледенелой дорожке.
— Семнадцатый! Вызывает четвертый!
— Я семнадцатый!
— Кудрявцев, я тут стишок на морозе сочинил. Хочешь послушать?
— Пошел к черту!
Кайман потер пальцами глаза и зябко зевнул. В темнеющем небе бесновались вороны. Впереди, за деревьями, урчал машинами проспект.
— Четвертый! Вызывает семнадцатый!
— Я четвертый!
— А ну давай, прочитай.
По заметенным улицам брели молчаливые фигурки людей. Белая пыль кружила вокруг домов, шелестела по земле и сыпалась в красные лица. Машины близоруко морщили стекла и прижимались к асфальту.
Кайман спрятал голову в вороте черного пальто и, сгорбившись, влился в поток заснеженных фигурок. Пальто он полгода назад выиграл в карты у приятеля и только сейчас разочарованно обнаружил в карманах дыры. «Фу ты, черт! Мыши, что ли, в нем водятся?». Он на ходу потряс полами пальто и осмотрел себя кошачьим взглядом.
Снег под ногами заморгал ярко-синим светом. Словно огромная сосулька, тянулась к земле вывеска молодежного кафе «Льдинка». Кайман вдруг почувствовал льдинки в своих сапогах, затем на спине, на ушах, и вот уже весь он был ледяным и светился холодным синим светом. «Холодно, черт».
Из-под тяжелой двери струился сладкий запах. Кайман набрал полную грудь холодного воздуха и вошел в кафе.
Разухабистая песня сотрясала сигаретный дым. В тусклом красном свете мелькали руки, вспыхивали серьги, глаза, над столиками грудились тела, шевеля мохнатыми головами.
Кайман пробрался к стойке, минуя теплые разговоры и бегло кивая знакомым. Есть ему не хотелось. Последние недели он почти ничего не ел, избегал компаний и пребывал в отчужденной задумчивости, вдруг став далеким не только для людей, но и для самого себя.
Он знал, что случилось с ним. Это вышло неожиданно и против его воли. Это – то, что лишало его всего ради единственного. Это – то, что изматывало его и грело одновременно. Это была любовь. Любовь беспощадная и всепроникающая.
Его кулак тяжело лег на стойку и раскрылся с медным звоном. Бармен поставил перед ним чашку с кофе.
— И конфетку, пожалуйста.
Столы были заняты. Кайман сел на низенький подоконник, по которому гулял сквозняк. Кофейный пар согревал лицо. Постепенно из общего воркования стали выплывать отдельные слова, а затем и фразы.
— Эдя, давай шарфами меняться.
— Марина, отстань! На, возьми и отстань.
— Ого, какой длиннющий!
— Ну так, Макс, что там у тебя по застою?
— У меня есть три черно-белые четырехзвездные.
— Так. И на что ты их хочешь?
— Эдя, скажи, чтобы все вышли отсюда! Я буду изображать километрового удава.
— Подожди, Марина! Ну, так на что?
— На одну цветную пятизвездную.
— Ой, Эдя, я запуталась в нем!
— Наконец-то, Марина! Ладно, Макс, я спрошу у своих.
Перед носом Каймана проплыл толстенный учебник физики. Скрывшись в темном углу, учебник зашуршал страницами.
— Так ты обещала ему или нет?
— Да ну как…
— А так, на словах.
— Ну…
— Если обещала, то кошелечек свой придется приоткрыть. Войдет туда на законном основании, не отвертишься уже…
После короткой паузы зазвучали аккорды песни.
Кайман часто слушал эту песню в последнее время. Он поймал взглядом блик сверкнувшей серьги и на какое-то время отключился. Теплая приятная грусть растеклась по его телу, перед глазами поплыли знакомые образы.
Он нащупал в кармане конфетку и, щурясь в мигающих огнях, развернул фантик.
— Ну, и где твой удав?
— Макс, но ты проставишься, заметано?
— Вот, смотрите! Это фотомонтаж всех моих девок. Вот они тут рядочками стоят. Маечки на них, а на маечках год указан.
— Ну, ты даешь… А моей тут нет случайно?
— Леха, а в позапрошлом году у тебя всего одна девушка была, что ли?
— В позапрошлом? Ну, это… В общем, влюблен я был в том году…
Конфета медленно таяла во рту. Кайман сделал из фантика самолетик и запустил его к пульсирующим лучам. Пронизывая полосы света, самолетик плавно опускался. В направленной на него струе дыма он перевернулся над чьим-то столиком и был подхвачен быстрой рукой. В следующее мгновение его помятое тельце по короткой дуге перелетело к другому столику, затем к третьему, к четвертому, рождая веселые крики.
Кайман поставил чашку на подоконник, встал и пошел вглубь зала. Самолетик, приблизившись, слепо уткнулся в его ладонь. Он смял его и сунул в карман.
У выхода Каймана окликнули. Из полумрака к нему приближались очки знакомого редактора молодежной газеты.
— Привет.
— Салют.
— Однако, холодно, — заметил редактор, когда они вышли на улицу.
Кайман покосился на его грузную фигуру.
— Да, у тебя есть чему мерзнуть… Куда сейчас?
— Нам по пути.
— Да?
— Ну, ты ведь там живешь?
— Я живу… там. — Кайман неопределенно махнул рукой вверх.
— Понятно… А мы-то, бескрылые, всё по льду да по грязи. Скользим да хлюпаем.
— Тяжело вам, поди?
— Да знаешь, ничего. Нормально.
— А я не люблю нормально. Мозгам тесно, душе скучно.
Кайман подобрал ногой ледышку и выпнул ее на дорогу.
— Я прочитал, Кайман, то, что ты давал мне. Довольно любопытно, но не очень-то понятно. Понимаешь, нет еще такого органа, ни печатного, ни чувственного, который донес бы всё это до нашего сознания.
— Это у тебя нет такого органа. Жаль.
— Ты бы написал что-нибудь более земное, реальное.
— Скользкое и хлюпающее?
— Освежающее, скажем так. На молодежную, конечно, тему.
— А что молодежь? Молодежь надо проветривать.
— Уже неплохо. Впрочем, не буду ограничивать тебя темой, сам выбери. Ну, давай, не забывай дедушку. Поговорим еще. Куда двинешь?
— В «Букинист» загляну.
Магазин «Букинист» располагался в полуподвале. Здесь всегда было тихо, и всякое громкое слово негласно осуждалось строгими взглядами. В сосредоточенной тишине задумчиво гудели лампы дневного света, деревянные полки упирались боками в стены и пестрели корешками книг. Книг было множество. У каждой была своя судьба, свои взлеты и падения. Но сейчас они отдыхали. Изредка их покой нарушала молодая женщина с красной лентой в волосах. Это была хозяйка книг, высокая и подвижная. Белые гольфы подчеркивали легкость ее движений, а красная лента и неизменная улыбка располагали к доверительному общению.
Заметив Каймана, она едва заметно кивнула ему и открыла застекленную дверцу шкафа. В руки Каймана легла стопка старых открыток. Он тихо поблагодарил хозяйку и с нежностью стал раскладывать открытки на столе.
Он любил эти изображения. Любил их сказочный мир с давно ушедшими одеждами и пейзажами, их одиночество и неповторимость. Открытки жили. Каждая из них тихо улыбалась ему, звала в свой удивительный мир. Ни полустертые, почти неразличимые надписи, ни царапины не могли скрыть этой их доброжелательности, способности уводить с собой. Кайман приветливо улыбался знакомым открыткам. А незнакомок встречал долгим взглядом.
«Фаворитки» — прочитал Кайман. Три стройные девушки кутались в разноцветные покрывала и кормили рыб в искусственном пруду. Внизу, за мраморным овалом пруда, простиралось к горизонту тихое зеленое море.
Кайман задумался. Он водил ребром открытки по губам и смотрел в свое отражение на дверце книжного шкафа.
Кажется, это было вечером? Да, тогда был вечер. Друг сидел напротив и рассказывал о каком-то таинственном острове, на котором не было ничьих следов, но всегда звучали песни. Кайман слушал молча, кивал. В коротких паузах позванивали кубки. Легкий бриз раскачивал желтые плоды на деревьях, теребил волосы. Иногда друзья замолкали и, не глядя на мраморный овал, с улыбкой вслушивались в доносившиеся оттуда всплески девичьего смеха…
Отражение на дверце вздрогнуло и уплыло за край стекла. Женщина с красной лентой в волосах возвращала на место потускневший альбом.
— Простите, как вас зовут? — спросил Кайман, когда она обернулась.
— Соля, — тихо сказала она, задержав на нем взгляд.
— А знаете, Соля, на кого вы похожи? — Кайман доверительно наклонился к ней. — На маленькую девочку…
Они молча улыбались друг другу. Кайман собрал открытки и взглянул в потемневшее окно.
— Когда мы станем совсем маленькими, Соля, мы выдерем бороды у всех козлов, чтобы они не топтали ромашки на золотом песке. А потом убежим на деревья. Будем раскачиваться и мечтать.
Он протянул женщине открытки и прощально кивнул.
Фиолетовые дома жались друг к другу в свете уличных фонарей. Ветер затих. Небо уже не сыпалось белым крошевом – опустившись, оно стало мрачным и неподвижным.
Кайман всматривался в окна обгонявших его автобусов. Словно какие-то неведомые миры проплывали мимо него, застывшие и безмолвные. Полусонные лица мерно покачивались, кутаясь в желтое марево, взоры множества глаз упирались в стекла. Миры почти бесшумно рассекали темноту и исчезали в лабиринтах города.
Он почувствовал боль. Словно что-то оборвалось в груди. Оборвалась какая-то очень важная ниточка, которая удерживала его, связывала с внешним миром. Всё поплыло и стало куда-то исчезать. Ему показалось: еще мгновение – и не будет больше ни огней, ни холода, ни мыслей.
Кайман остановился. Пустота в груди, вцепившись в ребра, тянула на себя слабеющее тело. Тяжело дыша, он подошел к стене дома и зачерпнул с подоконника пригоршню снега. Он глотал снег и не чувствовал его холода. Прохожие настороженно косились в его сторону.
Пройдя вдоль стены, он свернул в арку. Небольшой двор морщился тенями из окон, замерзшая кошка по беспорядочным следам выбиралась из темноты к свету. Кайман пошел ей навстречу, пересек двор и вышел в сквер.
Каменный поэт, укутавшись до подбородка в белоснежный плед, равнодушно взирал на город поверх людских голов, не выдавая своих мыслей. В кронах высоких деревьев переругивались вороны, устраиваясь на ночлег. Где-то неподалеку, в чреве темного неба, слышалось громыхание далекого трамвая.
Кайман сел на лавку. Боль потихоньку отпускала. Взгляд его остановился на надписи, которую сделал кто-то веткой на снежном бордюре. «Я счастлив!» — прочитал Кайман.
Каменный поэт невозмутимо созерцал шествие ночи. Кайман поплотнее укутался в пальто и откинулся на спинку лавки. Сквозь полузакрытые веки пробился свет фонаря и рассыпался разноцветным бесшумным фейерверком.
В кармане он обнаружил фантик. Фантик был теплым и шевелился в ладони, словно воробышек.
Она стояла между ним и солнцем. В ее волосах отражалось движение далеких лучей. Он смотрел на нее, как смотрел бы на собственное сердце.
Фиолетовый вечер плавно опускался на землю и гасил мерцающие потоки. Звуки-труженики уступали место шорохам.
Он протянул ей руку. Они переплели пальцы в единый клубок и улыбнулись.
По мелким и еще теплым камням они вышли на дорогу. Тут их окликнули.
На крыльце деревенского дома сидел сержант Кудрявцев и стучал рацией по ступеньке.
— Аллё, поэт! Я семнадцатый! Как-то тут темнеет не ясненько!
Позади сержанта стояла Соля в голубом сарафане и махала им березовым веником.
Они тоже помахали им и тронулись в путь.
Там, куда они шли, уже была ночь.