Проза
В АВГУСТЕ ДЕВЯНОСТО ВТОРОГО
Отрывок из романа «Группа сопровождения»
Лето кончалось.
И хотя на дворе стояли жаркие дни августа 1992 года, чувствовалось, что скоро осень и недолго осталось править бал переменчивому лету средней полосы России. Менее стойкие или более молодые деревья уже спешили вкрапить в свои зеленые кроны желтые и красные искры, словно желали первыми продемонстрировать свою приверженность к наступающей моде осени. Поры, когда даже старые консерваторы-тополя оденутся в яркий и пестрый наряд – что делать, нужно соответствовать незыблемым законам природы. Она, милосердная, всегда дарит последнее буйство красок жизни накануне белого дыхания зимы, листвяной смерти.
Лето кончалось. Воздух становился холоднее. Ветер уже не приносил, как раньше, прохладу среди летней жары. Он дул настойчиво, пробивая легкие еще курточки людей, и заставлял душу сжиматься от непонятных предчувствий.
Игорь Уфимцев любил эту пору больше других. Любил еще с поры ученичества, армейской юности, студенчества. Надвигающаяся осень всегда несла перемены в судьбе. В школе думалось про начало нового учебного года – как он сложится? В армии – про приближение к долгожданному дембелю: еще на одну осень стала короче дорога к дому, к свободе выбора, сможешь ли ты правильно сделать его? И в вузе накануне каждой осени клубилось в душе то же самое: закрутка нового семестра – какие новые знакомства, дружбы, любови, переживания он принесет?
И сейчас осень несла перемены. Летом Игорь перевелся с дневного отделения московского университета на заочное, вернулся домой, в Ярославль, и устроился работать в областную газету.
Уфимцев взглянул на часы: было около двух пополудни. Он стоял на крыльце здания областного Совета, бывшего обкома партии, построенного в стиле брежневского кубизма; в местной столовой обычно обедали сотрудники газеты. Стоял и ждал своего коллегу, Александра Бунина, вечно везде задерживавшегося.
Наконец, Шурик толкнул дверь из толстого стекла в полтора человеческих роста, облизал полные губы и прищурился на Уфимцева сквозь не менее толстые стекла очков:
-Ну что, в «Бристоль», по пивку?
-Сегодня у нас понедельник? – посмотрел на него Уфимцев.
-А ты что, по понедельникам пиво не пьешь? – хохотнул Бунин.
Он знал страсть Игоря к послеобеденной бутылке ярославского пива. Обычно Уфимцев от таких предложений не отказывался.
-У меня в три часа встреча в пресс-службе УВД, - ответил Игорь, - Оперативные сводки буду читать за неделю, для криминальной хроники. Знаешь, не хотелось бы дразнить товарищей ментов запахом свежего пива. И хотя сейчас за это аккредитации не лишают, но соответствовать надо…
- Что ж, желаю удачи, - бросил на прощание Бунин, направляясь в сторону кафе «Бристоль», занимавшее угол бывшей старинной гостиницы на пересечении улицы Кирова с улицей Андропова. «Бристоль» в Ярославле считался местом сборищ неформальной молодежи и творческой интеллигенции.
Уфимцев со вздохом посмотрел в спину однофамильца русского классика и пошел к Волжской набережной. До брифинга в УВД еще оставалось время, и он решил немного прогуляться.
На набережной было прохладно. Солнце здесь не пробивалось сквозь густую листву деревьев, которые, правда, уже усыпали асфальт первыми предвестниками осени, но еще без особого ущерба для своих крон. Уфимцев шел у самого бордюра, где опавших листьев скопилось больше всего. Ему нравился их шелест под ногами. Под этот звук хорошо думалось.
Он шел и думал, что в последнее время Шурик стал относиться к нему как-то странно: с едва различимой долей настороженности, которую Бунин, правда, прятал за привычной иронией. Словно он открыл в Игоре что-то неожиданное и не совсем для себя приятное.
С Буниным Уфимцев был знаком без малого пять лет. Точнее, с 1987 года, когда Игорь, зеленый выпускник школы, пришел внештатным корреспондентом в молодежную областную газету, считавшуюся официальным органом обкома комсомола. Первым человеком, с которым Игорь поцапался на первом своем месте работы, был именно он. Ссора произошла из-за заметки об активистах из летнего комсомольского лагеря: ребята оказались друзьями Бунина. И Шурик посчитал, что «робинзонадой» лагерь именовать было слишком легковесно. А уж сводить серьезную идеологическую работу по подготовке новых кадров для власти к банальному стремлению молодежи к романтике и к пению под гитару - как минимум, легкомысленно.
В итоге произошло громкое выяснение отношений, как это случается нередко в творческих коллективах. Через неделю парни помирились, но в отношениях 17-летнего Игоря и 20-летнего Александра остались иронически-пренебрежительные нотки. Уфимцев не признавал за Буниным авторитета старшего товарища, а тот считал Игоря самонадеянным сопляком, которому жизнь однажды все равно обломает гордыню.
С той поры прошло пять лет. Уфимцев успел отслужить два года в армии, поучиться в Московском университете, вернуться в Ярославль – и встретить в новой газете старого знакомого. Сначала Игорь откровенно обрадовался. Несмотря на то, что он успел посотрудничать в Москве чуть ли не с тремя газетами одновременно, опыта постоянной работы у него все-таки не было. И он надеялся, что старый приятель поможет ему быстро войти в новый творческий коллектив.
Бунин действительно в первый же день за бутылкой пива рассказал, кто есть кто в редакции и откуда можно ждать каверз. Он тоже был рад встрече: до приезда Уфимцева был в газете чуть не самым младшим по возрасту, и поэтому его творческие идеи часто зависали в воздухе. Теперь же в редакции появился новичок, который мог стать для Бунина единомышленником.
Однако в единомышленники Игорь не спешил. Внимательно выслушивал старого приятеля и… всё. Идеи Бунина по созданию новой газетной полосы и еще каких-то новых проектов по-прежнему зависали в воздухе. Уфимцев ничего не делал, чтобы поддержать их. Хотя, возьмись они за это дело вдвоем, какой-нибудь проект и получился бы… Не в этом ли крылась причина их внезапно возникшего отчуждения?
Уфимцев не стремился кидаться в круговорот редакционной жизни в Ярославле. Он хотел сначала разобраться с самим собой.
Когда кто-нибудь спрашивал Игоря, ради чего он бросил учебу в Московском университете, зачем покинул ставший уже привычным за три года студенческий круг, не имея при этом ни «хвостов», ни конфликтов с учебной частью факультета журналистики, надевал ставшую уже привычной ерническую маску и разглагольствовал о «жажде практической деятельности», о пропавшем желании сносить «втыки от препов». Или намекал на возникшую вдруг тягу к зарабатыванию денег. В зависимости от личности вопрошавшего, ответы варьировались.
Но для чего же на самом деле он бросил учебу на дневном отделении, с ее лекциями и семинарами, зачем покинул шумную Москву, ежедневно и ежечасно меняющую свои лики и личины и заставляющую делать то же самое людей, населяющих ее? Оставил за спиной ожесточенные ночные споры в студенческом общежитии – споры о смысле жизни и построении мира, сделал историей разгульные вечеринки с друзьями. Постарался забыть тихие вечера в парке на Воробьевых, где Москва становится иной – с соловьями и цветущими яблонями ароматного мая…
«Только отвечай честно!» - требовал чей-то неумолимый голос. И Уфимцев терялся с ответом. Он знал лишь, что где-то, в чем-то угодил в тупик, почувствовав уже к концу второго курса, что в Москве его ничто не держит. Игорь и прежде искал ответ на этот вопрос – и постоянно путался в формулировках, отыскивая и находя самые разные причины. А когда не находил – придумывал. И это тоже была часть правды. А сама правда, может быть, заключалась в том, что в Москве ему вдруг стало страшно тоскливо и скучно.
Однажды там, в столице, ему пригрезилось, что уже сейчас он может проследить весь свой жизненный путь – от студенческой скамьи до гробового камня на кладбище где-нибудь в спальном районе огромного города. Проследить на примере десятков, сотен, тысяч людей, с которыми он, Уфимцев, сталкивался ежедневно в магазинах, автобусах, метро, на остановках…
«Для чего всё это?» – впервые спросил он сам себя, сидя однажды на «паре» по синтаксису русского языка. И не нашел ответа.
И вот тогда-то он и ушел. Ушел в криминальные репортеры ярославской ежедневной газеты. Его взяли с двухмесячным испытательным сроком и с обязательной нормой отработки в две тысячи строк в месяц: требовались еженедельная криминальная хроника, информации о событиях, репортажи, корреспонденции, статьи… В ежедневном столкновении с чужими радостями и бедами, поворотами судеб, характерами и привычками, дружбой и ненавистью он надеялся отыскать ответ. И надеялся, что однажды найдет…
Игорь не торопясь фланировал вдоль Волжской набережной. Дошел до «стрелки» - косы, разделяющей Волгу и Которосль, той самой косы, где, по преданию, высадился со своей дружиной основатель города князь Ярослав Мудрый. Обошел стадион «Юный спартаковец», бывший «Медвежий овраг», где, опять же по преданию, располагалось некогда капище язычников (древлян или кривичей - кто их разберет), где лихой князь зарубил секирой местного топтыгина… На часах было уже полтретьего. Следовало поторопиться в УВД – на брифинг, который давала тамошняя пресс-служба для журналистов, пишущих на криминальные темы.
«Ничего необычного… - Уфимцев перелистывал сброшюрованные листки с мелким шрифтом – оперативную сводку УВД за неделю. – Бытовуха. Жена мужа ударила ножом на кухне на почве неприязненных отношений после совместного распития спиртных напитков. В присутствии двенадцатилетней дочери. Мерзость, но обыграть это можно. Что еще? Одно изнасилование. Три кражи. Грабеж. Убийство в Некоузском районе. Сцепились два механизатора, один другого на вилы насадил. Вилы – оружие агрария. И еще топор… Ага, опять же «после совместного распития»… Всё пьем, и пьем, и пьем. Надо сегодня вечерком с Буниным пивка попить в «Титьках», кстати…»
Уфимцеву всё это было знакомо. Еще учась в Москве, он подрабатывал криминальным репортером в районной газете, редакция которой располагалась на прославленной Таганке. Столица нашей Родины в плане криминала ничем не отличалась от русской провинции. Разница была только в том, что в последней всё происходило пьяней и бессмысленней. А в первой всё чаще вместо вил фигурировал разделочный нож импортного производства.
«Хм, а вот это что-то новенькое… Акт вандализма над могилой умершего и похороненного гр. Кружкина А.Б. 1913 г.р., в Рыбинском районе. Из этого можно даже сделать не просто заметульку…»
Уфимцев покосился на сидевшего рядом коллегу из конкурирующей газеты, перелистывавшего сводки с таким же скучающим выражением лица, встал и направился к столу напротив. За столом высилась 185-тантиметровая костлявая фигура капитана милиции, начальника пресс-службы УВД Павла Дунилова, которого вся областная пресса звала не иначе, как «Пашей». Он поглядывал на журналистов в своей обычной хитрованско-простецкой манере.
- Паш…
Игорь склонился над капитаном, чтобы не услышал конкурент.
– Паш, ты какие-нибудь подробности по этому случаю знаешь? – и Уфимцев отчеркнул ногтем абзац про «вандализм».
- Ну-у-у…- затянул своим трубным и вечно простуженным голосом капитан. - Да это ж обычный акт пьяного хулиганства… Ты же знаешь, что у нас молодежь на кладбищах вытворяет. Водку пьянствует и девок трахает. Прям на могилах!
- Тише ты… – Уфимцев оглянулся на своего коллегу. Тот, похоже, начал проявлять интерес к их разговору. Не хватало еще, чтобы он «сел на хвост».
- Паш…- как можно вкрадчивее произнес Игорь. - Так это у нас в Ярославле делают, на могилах-то. И то только на одном кладбище, на Леонтьевском. Если, конечно, ваши сводки не врут. А этот случай произошел в Рыбинском районе. У них там зеленых насаждений и укромных мест, где можно водку жрать и девок лапать, и без кладбища, наверно, хватает. Тут, Паш, что-то не то…
- Ну-у… Что я тебе скажу… Идет проверка. Но ты вряд ли что-нибудь из этого случая вытянешь. Пустышка…
- Спасибо, товарищ капитан, за разъяснение! – громко произнес Уфимцев и вернулся к своему столу.
Он торопливо переписал в блокнот еще парочку случаев с «бытовухой», чтобы криминальная хроника получилась покровавее. Прицепил тройку ДТП («Гр. Гущин В.В. 1962 г. р., будучи в нетрезвом состоянии, был сбит а\м ВАЗ – 2106, белого цвета. А\м с места происшествия скрылся.»). Попрощался с начальником пресс-службы, пожал руку «конкуренту» и выскочил за дверь.
У Игоря в голове вспыхнула идея. Она жгла ему душу и смазывала скипидаром пятки.
Редактора ярославской областной газеты Алексея Николаевича Давицына Уфимцев знал столь же хорошо, как и Шурика Бунина. Возможно, даже лучше.
В областной молодежной газете, где Игорь успел поработать до службы в армии, Давицын был непосредственным, как говорят в войсках, начальником Игоря. Когда зеленый в прямом смысле этого слова (он носил тогда зеленый джемпер грубой вязки – рукоделие матери), мало что умеющий, но полный энтузиазма стажер появился в редакции, редактор «молодежки» определил бывшего школяра как раз под начало Алексея Николаевича.
Тот не слишком жаловал нагловатого стажера. Заметки и репортажи Уфимцева правились беспощадной рукой. Игорь терпел. Но когда случалось, что они вообще отправлялись в корзину, рано уверовавший в свой журналистский талант салага выуживал листы обратно, терпеливо разглаживал их утюгом и нес их на стол самому редактору молодежки. Шеф по каким-то своим «шефским» причинам недолюбливал начальника отдела проблем учащейся молодежи, поэтому в пику ему отправлял писанину школяра в набор.
И когда по прошествии пяти лет бывший стажер снова появился на небосклоне Давицына, уже ставшего главным редактором популярной газеты, яростно ругающей коммунистов и борющейся с депутатами областного Совета (но, тем не менее, столующейся там в полном составе), поддерживающей главу областной администрации и умеренно-либерально покритиковывавшей президента, Алексей Николаевич сморщился.
Впрочем, сморщился не сильно: газете нужны были молодые журналисты, тем более, такие – с опытом работы и с перспективой получения диплома престижнейшего вуза страны. А что касается наглости… в журналистской работе без нее никуда. Строптивость же, как известно, проходит с годами. Кадрами разбрасываться было глупо, и он взял Уфимцева на работу.
Правда, не удержался-таки от возможности подгорчить пряник: принял Игоря криминальным репортером на полставки с двухмесячным испытательным сроком. Это были грабительские условия: норму в две с половиной тысячи строк нужно было выполнять наравне с «авторитетами», которые могли себе позволить программные статьи объемом в полосу. Уфимцеву на первых порах никто таких объемов не давал.
Да и сама «криминалка» во все времена была не очень популярна среди журналистов –
прежде всего из-за своего запаха. Ну, чем может пахнуть криминал? Кровью, анашой, дерьмом, спермой, водочным перегаром, порохом, гуталином милицейских сапог и продезинфицированными в вошебойке зэковскими бушлатами…
- Да ну, это какие-то твои домыслы…
- Алексей Николаевич! – Уфимцев поднял обе руки над головой, словно мусульманин, совершающий намаз.
Он сидел в кресле в дальнем углу редакторского кабинета, между ним и Давицыным было не менее двух метров пустого пространства. Проклятые кресла в кабинете шефа были так глубоки, что заставляли каждого посетителя созерцать хозяина кабинета сквозь собственные, задранные к небесам коленки. И при этом демонстрировать редактору внутреннюю часть своих бедер.
Если бы кабинет Давицына посещали только одни женщины, Уфимцев еще мог бы понять это изобретение редактора. Но причем здесь были мужчины? Тем более, что излагать суть любого дела в этом положении было для каждого человека, будь то женщина или мужчина, чертовски затруднительно. Вот и сейчас Игорь сидел в неудобной позе, вздымая руки к небесам. Правоверные мусульмане оскорбились бы, узрев такую картину. К счастью, они этого не видели.
Уфимцев пытался убедить своего шефа в целесообразности командировки в Рыбинский район.
- Алексей Николаевич, - с жаром и, как ему казалось, убедительно, говорил Игорь, - В сельской глуши просто так не рушат могилы. Даже если это акт пьяного вандализма, за ним должна стоять какая-то глубокая личная обида к покойному. Слава богу, мы не в Прибалтике живем, где оболтусы, воспитанные на советские деньги, изгаляются над памятниками советским же солдатам…
- Это что за коммунистическая пропаганда, Игорь? – поморщился Давицын, - выбирай примеры поудачнее.
- Пример вполне удачен. Мой дед получил в этой самой Прибалтике контузию в сорок четвертом. Освобождал от немцев Шауляй. И при этом в партии не состоял.
Давицын сделал вид, что не заметил иронии репортера.
- Пойми, - ответил он, крутя в пальцах очки в тонкой золоченой оправе. - Я не могу отправить тебя в командировку на основе такой куцей информации. Несколько строчек в оперативной сводке милиции и - вагон твоих домыслов. А если проездишь впустую?
Уфимцев глубоко вздохнул и обреченно произнес:
- Тогда притащу репортаж из жизни райотдела милиции. Как они там борются… с иконниками, например! Это в качестве обязательной нагрузки, Алексей Николаевич!
- У нас в Рыбинске есть собкор, - продолжал защищать свои бастионы редактор, но уже не так убедительно.
«В конце концов, - думал он, - у нас действительно мало живых материалов из глубинки. Собкоры боятся критиковать местное начальство и поэтому чаще всего дают серую информацию, без красок и ярких примеров. На этом тираж не вытянешь. Конечно, их можно понять: они там живут, а придавить человека в глубокой провинции, отравить жизнь до конца его дней наши начальнички еще с прошлых времен выучились и привычку эту не растеряли. Впрочем, газете от этих оправданий не легче…»
- Ладно, - произнес вслух Давицын. - Отправляйся. Когда планируешь ехать?
- Завтра.
- Нет, со следующего понедельника. На этой неделе лимит командировок исчерпан. Иди. Да… и пригласи ко мне секретаршу. И вот что еще, – Давицын остановил уже собирающегося выйти Уфимцева у порога своего кабинета. – Возьми-ка с собой фотографа, своего друга Бунина, и дуйте сегодня на конкурс красоты «Мисс Волга». Сегодня дают шоу в ДК моторостроителей.
- Москвичи?
- А что, разве в Москве Волга протекает? – с деланным изумлением приподнял брови редактор. - Что-то мне об этом неизвестно. Нет, организаторы из Самары. Приплыли к нам на теплоходе.
- А почему вы отдел культуры не пошлете?
- Игорь, - вновь поморщился главный, - не переводи стрелки на других. Тебе дано задание – ты и выполняй!… А что касается отдела культуры… Сам подумай: там же одни женщины. Они на такие вещи совершенно по-другому смотрят. И про этих длинноногих див такое понапишут! А своего друга Бунина ты захватишь для того, чтобы у вас в общем материале было две точки зрения. Один будет критиковать, другой – защищать… Да и что-то обленился твой приятель за последнее время – норму не выполняет. Пусть поработает. Свободен!
- Есть! – Уфимцев глумливо изогнулся в верноподданическом поклоне и вышел.
Секретарь главного редактора имела давнюю привычку заходить в кабинет шефа не сразу после приглашения, а спустя минуты три. Что она хотела этим сказать или доказать, - над этим вопросом Давицын не задумывался. Он просто принял в свое время к сведению эту манеру, а сейчас, вспомнив о раздражавшей его раньше привычке секретарши, подумал, что это даже хорошо: есть время поразмышлять.
Редактор глотнул уже остывший чай, отставил кружку и подошел к окну. За окном, на асфальте, расположенном на уровне человеческого пояса (редакция располагалась в полуподвальном помещении дореволюционного особняка), метались резкие тени от качавшейся под ветром рябины.
«Скоро будет осень, - думал Давицын, - Граница света и тени становится ярче. Это первый признак. Первая осень моего редакторства. Как меняются карты судьбы… Разве я мог подумать еще пару лет назад, что буду начальником целого коллектива, редактором крупной областной газеты. Если бы кто-нибудь мне об этом рассказал в то время, когда я был всего лишь преподавателем философии в нашем институте, я бы рассмеялся…
И все-таки я правильно сделал, что сумел отодвинуть от редакторского кресла этого писателя, диссидента. Эмоции и студенческие идеалы смешны в сорокалетнем мужчине. Эта порода может только критиковать, кричать и взывать к совести. А вот что-то построить… Строить нужно в рукавицах, а не в белых перчатках, которые они не хотят снимать. Как там у Стругацких? «Когда Бог берется чистить нужник, он не должен бояться, что у него будут грязные пальцы». Грязные пальцы – удел каждого строителя. Критиковать легче…
А я строю. И построю, хотя это нетипично для философа. Философы должны заниматься другим. Выходит, я плохой философ…
Что касается этого самонадеянного мальчишки, Уфимцева, то из него можно построить неплохого журналиста. Горяч, правда, но не таких жизнь обламывала. Покрутится в нашей каше годика четыре, растворится в коллективе, станет своим среди своих… Сейчас он еще чувствует себя чужаком, еще полон столичного снобизма. Как быстро въедается в людей этот снобизм! Видимо, это от желания людей выделиться среди себе подобных. Я и сам был такой, когда приехал на Волгу после окончания философского факультета МГУ.
Мечтал постичь и переделать мир. Переделал ли я его? Сейчас я просто надеюсь, что привношу в него что-то свое, и не более того. Одновременно считаюсь с ним…
Уфимцев тоже поймет правила жизни. Надеюсь. Пока что он увлечен творческим самоутверждением. Ну что ж, это неплохо. Как говорил Марк Твен, кто в юности не был анархистом, тот в зрелости не сможет руководить даже пожарной командой….»
Уфимцев, выйдя из маленького «предбанника» редакторского кабинета, остановился покурить в узком коридорчике напротив входной двери.
«Чертов ретроград, формалист, - думал он, - Привык работать в отделе учащейся молодежи, делать выводы на основе уже установленных фактов. Если «двоечник» - то дебил, если круглый «отличник» – то глобальный умница и вообще душа-человек. А ведь в фактуре нужно ковыряться, открывать свое, ранее неизвестное людям…»
В глубине души Игорь, однако, чувствовал, что вовсе не по этой причине он вызвался раскапывать с виду бесперспективное дело об оскверненной могиле - «висяк», как его обычно называют в ментовке. Просто ему до оскомины надоело описывать бесконечные пьяные драки, поножовщину и угоны автомобилей. Все эти преступления были похожи друг на друга, и Игорь чувствовал, что задыхается, пытаясь в своих газетных материалах внести в эту дурно пахнущую муть хоть какое-то разнообразие.
Вот поэтому он и вцепился сейчас в разворошенную могилу неизвестного бедолаги, как пес в кость, еще не замусоленную собратьями по помойке. Впрочем, в глубине души Уфимцев и сам не особо верил, что сможет откопать здесь нечто интересное. Просто он мечтал о каком-то свежем впечатлении. И разве так уж много он хочет? Стоило переводиться из столичного университета, чтобы копаться в мерзком, грязном белье бытовых преступлений в Ярославской губернии…
Уфимцев почему-то вспомнил про дурацкие кресла в кабинете главного редактора. «Как в гинекологическом кабинете, - раздраженно подумал он. – Зачем они ему?»
Он раздраженно плюнул в банку из-под бразильского кофе, заменявшую в коридорчике-курилке пепельницу, затушил сигарету и пошел к себе в кабинет. Правда, «своим» он мог называть его лишь с большой натяжкой. В бывшей комнате коммуналки, кроме Игоря, размещались еще пять человек, работающих аж в двух отделах – информации и экономики. Уфимцев числился в первом отделе, Бунин – во втором, хотя сидели они за соседними столами.
Шурик уже был на месте. Он оторвался от листа бумаги, на котором размашистым почерком сочинял очередной материал (гэдээровская пишущая машинка «Эрика» была одна на всех) и сказал Уфимцеву:
- Игорек, перекурить со мной не желаешь? Разговор есть.
- Только что курил, Бунчич, - ответил Игорь. - Но поговорить не откажусь. Пойдем, ты кури, а я рядом с тобой просто так постою.
- Болван ты, Игореха, - заметил Бунин. – Ну, какой я тебе Бунчич? Это ж еврейская фамилия, а я наполовину мордвин.
- Не расстраивайся, - хмыкнул Уфимцев, одновременно подмигивая симпатичной студенточке Анечке, стажирующейся в газете. Она с любопытством прислушивалась к пикировке. – И среди мордвы тоже евреи случаются. Ты – один из них…
- Так ты что, антисемит? – не сдавался Александр, - Я вот об этом твоему начальнику отдела скажу, Шведу. Он терпеть не может антисемитов. Он сам семит.
- Семит. Еще как семит, - подтвердил Уфимцев. Но ты ничего не говори ему, Бунин. Очень прошу. А то, когда у нас в стране всё окончательно развалится, меня в Израиль не пустят…
- И какую ж ты тогда себе фамилию выберешь? – ехидно спросил возникший в проеме дверей Швед, услышавший окончание разговора.
- Уфман, - ответил Игорь, увлекая Бунина в коридор. - Или Уфкац. Или Уфштейн. На ваше усмотрение, Яков Михайлович. Я в этом вопросе вам полностью доверяю.
Швед иронично щелкнул языком, добродушно бросил в спину Игоря словечко «холера» и уселся за стол сочинять заметку о местной футбольной команде, которой в который раз прочили большое будущее. Правда, команда об этом не подозревала, иначе бы не продулась только что в пух и прах на своем собственном поле.
- Ну, так что ты хотел? – спросил Игорь минуту спустя, устроившись на скамейке курилки.
- Да я тут вечером очень любопытную картинку увидел, - криво усмехнулся Бунин. - Еду в трамвае, смотрю: знакомая девушка на задней площадке стоит. И не просто стоит, но еще и целуется с каким-то субъектом. Присмотрелся я к субъекту и вовсе обалдел: субъект-то тоже знакомый…
- Какой ты, однако, наблюдательный… - мрачно заметил Уфимцев. («Ну, что за день такой, - мелькнуло у него в голове, - всё одно к одному…»). – Ну, и что с того, что целовались? Она твоя жена?
- Меня интересует вопрос: когда ты успел? – с какой-то болезненной улыбкой на губах продолжил Бунин. – Когда ты успел? Ведь всего неделю назад я привел ее в редакцию показать, как газета делается. И, насколько я помню, вы вообще не были с ней знакомы. А тут…
«Черт, - подумал Уфимцев, - а я-то ломал тогда голову, где ее видел раньше…»
- Шурик, я не понял… Я тебе перешел дорогу? – произнес он вслух.
- Вообще-то, нет, - снова криво улыбнулся Бунин, вытаскивая из пачки новую сигарету. –
Просто я тебя предупреждаю, Игорь: у тебя ничего не получится. Ей совсем не то нужно, совсем не такие парни, как ты…
- Такие, как ты? – исподлобья глянул на Бунина Уфимцев.
«Та-ак, - думал он. - Начинается мелодрама под условным названием «Зачем ты, гад, мою девушку увел. Ведь ты ее погубишь!»
- Нет, Игорь, - жадно затянулся сигаретой Бунин. - Такие, как я, ей тоже не нужны.
- Успокойся, Сашка… - Уфимцев попытался положить руку на плечо Бунину, но тот отшатнулся.
- Успокойся, - повторил Игорь. - Я тоже пока не понял, что ей нужно. И вообще… («Чего это я перед ним распинаюсь», - подумал он внезапно) – И вообще, иди ты к черту! Я свои любовные дела даже с друзьями не обсуждаю.
- А я тебе не друг, - тихо выдавил из себя Шурик.
-Тем более! - зло произнес Уфимцев. – Ты мне коллега, мой однокабинетник и еще…
Он сделал паузу.
- Что «еще»? – с вызовом повторил Бунин.
Злые и несправедливые слова так и не были произнесены Уфимцевым. Он почувствовал, что приятельские отношения между ним и Шуриком висят на волоске.
«Хм, на волоске… На волоске из прически восемнадцатилетней высокой брюнетки, которая еще сама не определилась, чего и кого она хочет…»
- Иди ты, Шурик, в баню! – буркнул Игорь и, толкнув плечом Бунина, вышел на улицу.
«Вот тебе и профессиональная память на лица! – думал Уфимцев, прогуливаясь с сигаретой в руке по дворику у здания редакции. - Эх, я лопух… Действительно, месяц назад ее приводил в газету Бунин. Да, правильно говорят, что Ярославль – это не город с семисоттысячным населением, а большая деревня…»
Но тогда, в первый приход Юли в редакцию, Игорь не обратил особого внимания на эту девушку, несмотря на ее внешность. Ну, да, зашла высокая брюнетка с хорошей фигурой, темно-синие глаза… Южно-русская красавица. Таких много на Украине, и такие редко залетают в широты севернее Москвы. Тогда, занятый длинным и нудным телефонным разговором с каким-то читателем, Уфимцев лишь отметил эти качества и – всё.
Он вообще старался игнорировать красавиц, в глубине души не доверяя им. Слишком яркая раскраска в животном мире служит для приманки потенциальных жертв. В том, что в вопросах пола человек подчиняется не разуму, а эмоциям, и тем самым достаточно близко стоит к представителям фауны, Игорь уяснил для себя уже давно. Ко всему прочему, он считал себя достаточно воспитанным, чтобы в открытую не глазеть на красивых девушек, словно дикарь из племени «Бумбо-юмбо» на глянцевую обертку шоколадки «Аленушка».
Затягиваясь сигаретой, он вспоминал, как всё это случилось…
Неделю назад Уфимцев ехал после работы на трамвае. Проехав пару остановок, он почувствовал прямо-таки магнетическое влечение: его так и тянуло посмотреть на заднюю площадку. Уфимцев глянул раз, другой, третий… И уже не спускал глаз с незнакомки – девушки в простеньком летнем сарафане, со скромным «хвостом» черных волос на голове.
В итоге он, проехав свою остановку, вышел вслед за незнакомкой. Покорно, как теленок, зашел за ней во двор. В тот момент он действительно не вспомнил в ней ту южнорусскую красавицу, что приходила с Буниным в редакцию. Но она-то наверняка его запомнила. Да и робость взрослого парня ей, конечно же, льстила…
У подъезда он настиг девушку и остановил ее сакраментальной фразой (на тот момент ничего более остроумного он придумать не мог, но эта фраза, как ни странно, очень подходила к ситуации):
- Девушка, извините ради бога, мы с вами нигде не встречались?
Чтобы незнакомка не приняла его за полного идиота, добавил:
- Не бойтесь, я не сексуальный маньяк. Маньяки в час пик в трамваях к девушкам не пристают.
- А я и не боюсь, - ответила Юлия и улыбнулась так откровенно, что Уфимцев мгновенно взопрел и не сразу нашелся, что ответить.
…Теперь, прокручивая в голове конец того рабочего дня, когда неестественно-возбужденный Бунин привел в редакцию эту яркую девушку, Уфимцев начинал понимать, что та встреча была далеко не случайна: Юля – «цепляла».
Цепляла с первого взгляда, как цепляет первый же глоток хорошей водки на голодный желудок. И то, что Игорь с первого раза не запомнил ее лица, было всего лишь его защитной реакцией. Он вспомнил отчетливо и откровенно, что взглянул тогда на нее всего лишь раз – и тут же отвернулся, почувствовав, как всё сжалось у него в груди.
Шурик в тот момент оживленно болтал, усиленно стараясь «произвести впечатление» на девушку. А Юля смотрела на Бунина синими глазами, в которых стыло нечто странное – это был взгляд ребенка, со всей серьезностью своей наивной души ждущего от новой ситуации чего-то чудесного. Чего? Ребенок этого не знал толком. Он только что попал в неизведанный, серьезный мир, полный взрослых тайн и скрытых возможностей. И ждал от него только хорошего.
Может быть, даже не просто хорошего, а действительно сказочного, способного исполнить все мечты ее детства. И эта обшарпанная комнатка полуподвального помещения с замасленными темно-зелеными обоями, подслеповатыми окошками, канцелярскими ободранными столами и непрестанно звонящими телефонами – всё это казалось ей таинственным и загадочным, казалось очень важным местом, где серьезные люди творят свои серьезные дела. Всё это просто обязано было быть чудесным, потому что принадлежало этому загадочному взрослому миру. Миру, где живет принц, который на стремительной шхуне под алыми парусами появится из прекрасного далека, и тогда скрипка пропоет над океаном...
И толстогубый, с толстенными очками на толстом носу, Бунин казался ей добрым и наивным привратником перед окованными золотом дверьми в эту новую вселенную. А он в этот момент, как добрый волшебник из сказки, рассказывал, как здесь всё устроено, чтобы ты, девочка, потом не попала впросак.
«Алиса в гостях у Чеширского кота…» - усмехнулся Игорь, вновь уносясь в воспоминания.
Да, она была ребенком. Этот ребенок еще не осознавал своей расцветающей юности, не обращал внимания на становящиеся более плавными движения своей гибкой фигуры. И даже чуть стыдился своей высокой груди. Но женщина уже просыпалась в ней, инстинктивно заставляя надевать то, что так шло ей: узкие футболки, выгодно подчеркивающие грудь и прямые плечи; джинсы, плотно охватывающие длинные ноги, округляющиеся бедра и узкую талию. Она еще не научилась пользоваться своей красотой как оружием и бескорыстно демонстрировала ее загорающимся мужским глазам.
Но она очень быстро училась.
На следующий день Уфимцев с Юлей пошли в кино. Игорь посмотрел «Девять с половиной недель» с Микки Рурком и Ким Бессинджер еще в Москве. До провинции эта картина докатилась спустя полгода, хотя эта самая «провинция» отстояла от столицы всего лишь на триста километров. Выйдя вместе с Уфимцевым из касс кинотеатра «Родина», Юлия посмотрела на часы и мило сморщила носик:
- Полтора часа до сеанса. Как бы их убить?
Игорь предложил ей зайти в недавно открывшееся частное кафе, директором которого был его одноклассник. Однако вместо чашки кофе они угодили на торжество: у приятеля был день рождения. Заведение было закрыто на спецобслуживание, и за столом, на котором не было разве только ананасов в шампанском, уже сидело человек пятнадцать.
После тридцати минут, двух рюмок водки для Игоря и трех глотков ликера «Амаретто» для Юли, кино само собой отменилось, трагедия героя Рурка и отлакированной красавицы Бессинджер, с которой Микки – вот свинство! – обращался на съемках фильма просто по-хамски, отступили куда-то в тень. На самом деле, какое тебе дело до киношных страстей, когда ты сидишь на отличном банкете в реальном времени, когда все вокруг тебе рады. И когда рядом с тобой сидит девушка, которую ты считаешь самой красивой на свете…
Вечер прошел прекрасно. Уфимцев провожал девушку домой. Они шли пешком. Улицы были уже пусты, и лишь листья деревьев сквозь свет фонарей отбрасывали на тротуар пляшущие тени. В одном из скверов Игорь подхватил Юлию на руки…
…Он опустил ее на землю в темной подворотне лишь для того, чтобы прижать спиной к стене дома и поцеловать в губы. Она ответила со стоном, в котором было больше страсти, чем истомы, больше жажды игры, чем чувства.
Потом вырвалась из объятий, и он понесся за ней по проезжей части, уворачиваясь на ходу от редких машин. Поймал у следующего перекрестка и там снова заключил в объятия. Губы ее были то мягкими и податливыми, то сжимались в тугое кольцо… Автомобили гудели, водители крутили пальцем у виска, но Уфимцев с Юлей не обращали ни на что внимания. Что может быть более захватывающим, чем целоваться на перекрестке под цветомузыку светофоров, под какофонию автомобильных гудков и возмущенных возгласов! Любовь – это вызов всему миру!
А потом был тот самый трамвай и те самые поцелуи, свидетелем которых оказался Бунин, следивший за ними, словно ревнивый старец, с передней площадки. А на следующий вечер была вторая попытка просмотра «Девяти с половиной…». И споры о сути любви. И огромное черное небо над головой, усыпанное мириадами звезд.
А на третий день были прогулки с ее собакой. Здоровенный эрдель носился по пустырю кругами. А Игорь с Юлей то стояли, замерев, на самой середине собачьей площадки, то начинали бегать наперегонки с собакой – и окрестности оглашались ее волшебным смехом и его задорным «Ого-го!»…
А потом всё кончилось.
Да, была еще одна прогулка под звездным небом, было еще одно кино и тот же собачий пустырь, по которому рыжим метеором носился ее веселый пес. Но уже куда-то исчезла их былая беззаботность. Юлия становилась всё более рассеянной, невнимательной к его словам, его шуткам, его попыткам развеселить. Казалось, она чего-то ждала. Чего именно, Уфимцев понял гораздо позже: она ждала новых впечатлений, новых ощущений. Ждала продолжения праздника. Юная любовь не терпит однообразия и рутины – их и так много в обыденной жизни.
А он этого не понял. Он удивлялся вдруг появившейся ее холодности и в своих телефонных звонках становился все более настойчивым и… скучным. А любовь не любит ни того, ни другого. Она любит разнообразие, легкость и ненавязчивость.
После пары тягостных звонков по телефону Уфимцев понял: он что-то безвозвратно упустил. И теперь это «что-то» превратилось в каменную стену, которую ему уже не пробить. Даже если он примется сейчас исправлять ошибки, делать всё так, как надо – всё это будет напрасно. Любовь не любит разочарований. Она может простить всё, кроме разочарования – разочарования вчеловеке, который вдруг из всемогущего принца превратился в обыкновенного, земного. Вон сколько таких ходит по улицам – с обыкновенными, серыми, скучными лицами.
И если любовь даже попробует простить, попробовать начать всё заново – никуда не денется рубец, след слома. Вновь склеенная тарелка годна к употреблению, но она ненадежна и лопается при больших температурах по месту склейки. Теперь эта тарелка может быть использована только для холодных блюд. Для салата из морковки и свежей капусты. Такой салат полезен для здоровья, но пресен. А любовь заваривается совершенно из других компонентов и при других температурах…
- Игореха, ты чего такой задумчивый? – во двор вышел новый приятель Уфимцева, Аркадий Сальнов.
Сальнов начал работать в редакции всего несколько дней назад. В следующем году он заканчивал журфак Воронежского университета, имел в запасе полгода для написания диплома, и практично решил не терять время даром: нашел в ярославской газете место для постоянной работы. Ему было уже под тридцать, плюс жена и маленькая дочь.
Несмотря на разницу в возрасте и семейном положении, Уфимцев и Сальнов сразу начали симпатизировать друг другу. Сказалось то, что оба они были новичками в газете. Один проработал три дня, а другой два месяца – разница невелика, по сравнению со стажем людей, проработавших в этой газете по несколько лет. Помогло сближению и то, что Аркадий отслужил в Афганистане «срочную». Игорь уважал «афганцев», хотя прекрасно понимал, что и среди них встречаются самые разные люди. Уважал за опыт и за ту боль непонимания, которую несло в себе это поколение детей невоевавших отцов.
- Да ничего. Так, ерунда… - отозвался Уфимцев и затушил очередную сигарету.
В проеме двери появился Бунин.
- Шеф мне сейчас сказал, что мы с тобой сегодня должны вдвоем идти на конкурс красоты. Так вот… Я отказался!
Уфимцев удивленно поднял брови.
«Интересно, - мелькнуло у него в голове, - неужели Шурик рассказал о причине Давицыну? Но это же смешно…»
- Я сказал, что заболел, - произнес Бунин, словно прочитав его мысли. - Придется тебе одному с фотографом топать.
- Жаль, - пожал плечами Игорь. - Там должен получиться отличный материальчик…
Бунин, посмотрев на него презрительно и удивленно, как человек, сделавший неприятное открытие, зашел обратно в редакцию. Его поразил цинизм Уфимцева, способного спокойно общаться с тем, с кем только что произошла ссора. Да еще такая ссора, из-за девушки.
А Игорь не видел никакой необходимости по-детски рвать все отношения с соперником. Он считал, что личные неприязни никоим образом не должны влиять на исполнение профессиональных обязанностей: «котлеты – отдельно, а мухи – отдельно».
- Аркаш, может, ты со мной сходишь? – обратился Уфимцев к Сальнову.
- Мне сегодня нужно свой материал сделать. Подозреваю, на это уйдет целый вечер. Да и по конкурсам красоты вам, холостякам, шататься сподручнее…