Помню, как в первый раз подъезжая по железной дороге Москва–ЮБЛО к платформе Товарищ, я поразился красоте окружающей местности. Вскоре мне довелось прочитать о том, как за сто лет до того испытал подобное чувство государь император Александр IIIи воскликнул «Благодать!» А врастая в жизнь Посёлка № 2, я узнал местную легенду о народных артистах СССР. Якобы давно, ещё до войны, целая их группа, проезжая «на гастроли в Россию», восхитилась окрестностями платформы Товарищ и попросила разрешения построить в прилегающем лесу дачи. Но им не разрешили, мотивируя отказ тем, что данный Лес – особо ценный, имеющий статус заповедной зоны.
В действительности же их не хотели подпускать близко к Посёлку № 2, где в то время жили большие начальники с ударной стройки канала Москва-Волга. И руководящие кремлёвские товарищи мудро посчитали, что контакты артистов с ГУЛАГовскими чинами были бы нежелательными. То есть – неконтролируемые контакты. Другое дело – когда, например, эти же самые чины встречались с представителями художественной элиты в чекистском салоне Лили Брик, старой агентессы ОГПУ–НКВД. Там всё было под контролем. А в дачных условиях мало ли какая утечка информации могла бы произойти. Вдруг бы узнал, к примеру, народный артист Василий Иванович Качалов, что начальник концлагеря Самуил Григорьевич Фирин, наказывая нерадивого зека, ставит его «на комарей», то есть голым привязывает на ночь к дереву в лесу, или что преемник товарища Фирина (оказавшегося, как вскрылось, врагом народа) Зиновий Борисович Кацнельсон возмущается «либерализмом» своего предшественника и рассуждает на тему о том, что нары в бараках вполне можно уплотнить, расположить больше зеков в расчёте на один погонный метр, добавляя со смешком, что и на топливе можно таким образом сэкономить: зеки вынуждены будут спать, теснее прижавшись друг к другу, и тем самым дополнительно согреваться. Или народная артистка Алла Константиновна Тарасова случайно услышит мнение начальника строительства Матвея Давидовича Бермана о том, что бабам поднимать пятипудовые мешки вполне под силу. И мало ли где могут брякнуть народные артисты о том, что слышали от своих ГУЛАГовских соседей во время летних чаепитий на веранде. Бережёного Бог бережёт, а дачи артистам можно дать в другом месте – где-нибудь на Николиной Горе или на Красной Пахре, или просто в Валентиновке. Разумеется, об этом нигде не писали.
Но вот в перестроечные времена популярный тогда журнал “Без трусиков” (его лично курировал главный иуда из политбюро ЦК КПСС товарищ Александр Николаевич Яковлев) опубликовал восторженную статью о Мейерхольде, о том, что злой Сталин не разрешил режиссёру-новатору построить в нашем Лесу дачу. Более того, «диктатор» якобы и убил «гения» только за это намерение. Меня это насторожило. Байка о дачном проекте народных артистов мною всегда воспринималась исключительно как местная легенда. Видимо, инспирировал статью кто-то из наших мест, решил я.
Далее неведомый мне автор патетически восклицал: «Наш долг – восстановить справедливость! Нужно снять с Мейерхольдовского леса запрет на строительство, наложенный Сталиным. После того, как взор гениального режиссёра упал на полюбившийся ему лес, диктатор не имел права объявлять его заповедным!»
Я сразу же ввёл Копытина в курс дела, и он дал мне ряд ценных советов. Я реанимировал кое-какие старые связи, и через несколько дней «Губернский официоз» дал резкую отповедь журналу «Без трусиков». Само собой, в статье не содержалось ни слова против Мейерхольда. Официальное издание не могло себе позволить критики в адрес неприкасаемого русофоба, ибо власти зависели от российской демтусовки, а та, в свою очередь, от мировой закулисы. Я знал правила игры и потому попросил моих людей оказаться святее римского папы. Журнал «Без трусиков» был подвергнут жёсткой критике за клевету на убиенного царя. «Лес у платформы Благодать объявил заповедным не Сталин, а государь император Николай Александрович, – писал «Губернский официоз». – Покушение на статус леса, который местное население традиционно называет Царским, – это покушение на священную память венценосного мученика. Народная кара ждёт тех, кто попытается попрать волю казнённого Сталиным государя. Мы, местные монархисты, в данном вопросе будем работать рука об руку с региональной властью, один из достойнейших руководителей которой, вице-наместник Мафусаил А. Пеннь, ещё раз недавно предупредил, что возврату к тоталитарному прошлому – не бывать». Так звучал заключительный абзац статьи, подписанной группой не известных широкой публике лиц.
Вскоре Копытин получил информацию, что районному начальству велено “обратить внимание» на эту статью. А по своим каналам я узнал, что вице-наместник Пеннь так о ней отозвался: «О´кэй, о´кэй и ещё раз о´кэй! Простаки не подозревают, что играют на меня!» Не вызывало сомнений, что чиновнику совершенно наплевать на достоверность «монархических» аргументов, так же как и россказней о дачных планах Мейерхольда; референтам Пення не составило бы труда быстренько убедиться, что фактурная сторона и той и другой статьи высосана из пальца. Но о какой «игре» вице-наместника шла речь, я тогда и понятия не имел.
Однако интуиция подсказывала мне, что вице-наместник каким-то образом участвует или намеревается участвовать в наших делах, и я стал собирать сведения о нём. До того, признаюсь, он у меня особого интереса не вызывал. Чёткой была лишь неприязнь к его внешности, к его некрасивому, беспородному лицу cявными признаками межрасовой помеси. Я знал, что Пеннь «пошёл в рост» при первых лучах перестройки как «внук незаконно репрессированного Сталиным священнослужителя», но тогда все карьеристы придумывали себе биографии, на которых можно было бы спекульнуть. Не интересовали меня и подробности его политической деятельности. Конечно, я знал, что Пеннь ворует, но это не воспринималось как нечто необычное – чиновники, приставленные Демократией к охране госимущества, воровали повально. Знал я и то, что Пеннь был главным вором при скандальной продаже Краснознамённого Бора, о чём в своё время много писали.
Напомню, что к северу от платформы Товарищ наш особо ценный Лес, имеющий статус заповедной зоны, переходит в знаменитый Бор, называвшийся до революции Красным, а затем переименованный в Краснознамённый: при советской власти там располагались известные на всю Армию военные лагеря и стрелковый полигон. После нашего государственного суицида, когда демократическая шпана, пришедшая к власти, объявила, что у России нет врагов и армия ей не нужна, пришёл конец и военным лагерям. Тогда как по команде (вернее, по чьей-то команде) пресса принялась вопить о том, что тоталитарная система фактически уничтожила Краснознамённый Бор и оставила загаженную солдатскими отходами и отравленную пролитой соляркой землю, на которой ещё неизвестно, смогут ли выжить чудом сохранившиеся сосны и ели. Тут же возникло акционерное общество «Экология», которое якобы себе в убыток взяло на свой баланс бывший Краснознамённый Бор. Был опубликован список акционеров «Экологии», в котором среди выживших из ума академиков, эстрадных звёзд и писателей-постмодернистов можно было и не заметить скромного чиновника из центрального аппарата наместничества по имени Мафусаил А. Пеннь.
В те времена акционерная система собственности представлялась тёмным лесом рядовому гражданину, и никто, во всяком случае в печати, не высветил того факта, что этому скромняге принадлежит 51 процент акций АО «Экология». Публику больше интриговало, почему сей чиновник так странно именуется во всех документах – Мафусаил А.Пеннь. Как-то не по-нашему, как-то по-американски. Тут как по заказу (вернее, по чьему-то заказу) была пущена параша, что Пеннь и в самом деле почти что американец. Что носит он русифицированный вариант вполне американской фамилии Пенн и что он является внуком американского инженера мистера Пенна, который из благороднейших побуждений в 1930-х годах приехал помочь СССР провести индустриализацию, но был обманут злым Сталиным и несколько десятилетий провёл в ГУЛАГе; самая лихая журналисточка нашей районной газеты, Танька по кличке Холостячка (кто только не трахал её в редакции) ляпнула даже, что мистер Пенн как сел в тридцать седьмом, так и просидел в сталинских лагерях полвека, когда же ей сказали, что 1937+50=1987, то есть уже перестроечное время, Танька высокомерно заметила, что у неё образное, а не бухгалтерское мышление. Фантазия таких, как Танька, рождала самые причудливые образы. Про Пенна писали, что ему всё же удалось вырваться домой в Штаты, где он написал бестселлер о своей уникальной судьбе и поведал миру, что он является потомком знаменитого квакера Уильяма Пенна, одного из организаторов британской колонизации Северной Америки, того самого Пенна, который получил от английского короля в Новом Свете целую лесную страну, и ныне носящую его имя – Пенсильвания. Журнал «Без трусиков» проливал слёзы по поводу судьбы Пенна-внука и предлагал отпустить его на историческую родину в Америку, материально компенсировав моральные страдания за счёт поломавшего его судьбу русского народа. «Не советского, обратите внимание, а именно – русского. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить», – заметил по этому поводу Витька Крымов. .
После этих сентиментальных подробностей личной жизни Мафусаила А.Пення широкая демократическая публика проявила мало интереса к тому, что акционерное общество «Экология» за миллион долларов продало Краснознамённый Бор зарегистрированной в Либерии транснациональной корпорации «Бананас Лтд.». И ещё меньше внимания привлекло сообщение о том, что Армия ничуть не попортила знаменитый бор: там тренировали фронтовых разведчиков, для чего нужна была нетронутая природа, и фактически бор все эти годы оставался заповедным. Патриотическая пресса всё же подняла шум, и тогда произошёл широко освещённый демократическим телевидением инцидент с делёжкой прибылей между акционерами «Экологии».
Писатели-постмодернисты требовали немедленно выплатить дивиденды, их поддержали звёзды эстрады и выжившие из ума учёные, но – в лучах прожекторов – поднялся скромный чиновник Мафусаил А.Пеннь и просветил всех по поводу того, что, располагая 51 процентом акций, он вправе единолично принять решение. И принял. «Чтобы исключить кривотолки, – сказал он, – весь миллион до копейки я передаю детским домам нашего наместничества». Восторг демократической публики не имел пределов. Именно после этого начался карьерный взлёт Мафусаила А.Пення. И на фоне славословий «благодетеля сирот» прошли совершенно незамеченными публикации в оппозиционных газетах о том, что на самом деле Краснознамённый Бор был продан не за миллион, а за миллиард долларов. Причём и эта цена была сильно заниженной; вскоре «Бананас Лтд.» распродала бор по частям нескольким посольствам государств дальнего зарубежья под зоны отдыха, и даже неполные данные из прессы этих стран показали, что корпорация «наварила» на сделке минимум два миллиарда долларов. А уж кому сколько отстёгивал за молчание Мафусаил А. Пеннь из 999 миллионов «чёрного нала», пошедших ему в карман, оставалось только гадать.
Относительно же происхождения Мафусаила А.Пення имела хождение и другая версия. Её сторонники утверждали, что сей благодетель сирот является потомком революционера-интернационалиста, китайского стрелка по имени Пэнь Суйхуэй (в примечаниях указывалось, что вторая буква «э» вставлена редакцией для соблюдения приличий). Сообщалось также, что Пэнь Суйхуэй, возможно, только для простоты считался китайцем, будучи на самом деле монголом и приходясь прямым потомком Чингизхану. Затем будто бы Пэнь служил в охране товарища Троцкого, который и перебросил его на искоренение религиозного мракобесия. Пэнь лично застрелил, всунув ствол винтовки в рот, благочинного церквей нашего округа протоиерея Николая Предтеченского.
После таких успехов на поприще борьбы с реакционной Русской Православной Церковью, предстоятелем которой был патриарх Тихон, палача-интернационалиста рукоположили в священники-обновленцы. Напомню, эта секта, или, вернее, пятая колонна в Православии была создана коммунистами для подрыва Церкви изнутри. Несколько лет обновленчество раздували, пытаясь превратить лягушку в слона, в конечном же счёте ничего не вышло, и, заметая следы, многих его представителей репрессировали. Расстреляли, в частности, и Пэня, по статье – шпионаж в пользу, конечно же, Китая. Тогда, в 1930-х, Китай был ещё буржуазным, а Монголия числилась уже страной социалистической, братской, и следователи НКВД избегали шить кому-нибудь шпионаж в её пользу. Поэтому если даже и уродился Пэнь Суйхуэй монголом, то угодил в списки казнённых как китаец. Эта версия также заканчивалась призывом окружить Мафусаила А.Пення, внука «незаконно репрессированного оппозиционера Сталину», вниманием и заботой.
Копытин, помню, с исключительным интересом читал эти документы. Он просто посмеялся над американским вариантом, а в китайском особо выделил версию о том, что предок Мафусаила А.Пення служил в охране товарища Троцкого. Наш философ долго хмыкал над ксерокопиями статей, а затем дал мне таинственный совет: «Пошукай следы бабы по кличке Эсфирь Зоревая».
К тому моменту я знал лишь о двух фактах, связанных с женщиной, носившей такое странное имя. Это Эсфирь Зоревая написала когда-то статью с призывом запретить хороводы как пережиток проклятого царского прошлого и «помещичьей азиатчины» и призвала вместо этого повернуться лицом к революционной Европе. И это она восторгалась усердием товарища Зусмановича, командира всех продотрядов молодой Советской республики, при ограблении сел Рождественское и Троцкое в 1918 году. Но я понимал, что Копытин ориентирует меня не на поиск подобных глупостей, а на что-то другое. На что же? Я просмотрел великое множество материалов, прежде чем вышел на след – нашёл опубликованную ещё в советское время, в 1980-м, юбилейную статью в областной газете – «Пламенное перо». В ней рассказывалось о том, как ровно полвека тому назад, в 1930 году, при выполнении редакционного задания без вести пропала, видимо, погибла известная партийная журналистка Эсфирь Зоревая. Особенно заинтересовал меня один пассаж, касающийся её творческих достижений в революционные годы: «Эсфирь Зоревая, оправдывая свой романтический псевдоним (настоящая её фамилия в статье не приводилась и по сей день остаётся мне неведомой), всегда была в гуще событий. Она могла бы с полным правом сказать о себе словами Константина Симонова: «Там, где мы бывали, нам танков не давали, но мы не терялись никогда…» Ей довелось стать свидетелем подавления контрреволюционного путча у железнодорожной платформы б. Благодать. Смертельно рискуя, находясь буквально среди озверевшей толпы мятежников, она продолжала исполнять свой профессиональный долг, фиксируя в журналистском блокноте стремительный ход событий, вплоть до того момента, когда по призыву красного командира революционный народ отрубил голову контрреволюционной гидре».
Не сразу я сообразил, что здесь имеется в виду разрушение царской часовни по приказу товарища Троцкого и убийство старика Крымова. Не случайно в 1980 году имя «красного командира» не могло быть названо. Ещё царила советская система с чётким разграничением на наших и не наших, на белых и красных, на хороших и плохих. До самой «перестройки» товарищ Троцкий во всех письменных источниках однозначно представлялся как не наш и как плохой, правда, не белый, но даже хуже, чем белый – как изменник.
Затем я добрался до архивов местных газет 1920-1930-х годов и обнаружил несколько статей, подписанных «Эсфирь Зоревая», из которых неопровержимо следовало, что «пламенная революционерка» поклонялась товарищу Троцкому аккурат до 7 ноября 1927 года, когда Лейба Давидович потерпел окончательное политическое поражение, и даже дуракам стало ясно, что пора от него отрекаться. Отреклась и Эсфирь Зоревая, больше ни разу не упомянув своего кумира, но продолжала громить «кулаков» и «подкулачников», яростно критикуя тех местных начальников, которые пытались «занизить показатели наличия враждебного элемента». Агрессивность её статей выделялась даже на ужасающем фоне тех лет. Вскоре я нашёл в архиве присланную в редакцию, но не опубликованную статью, посвящённую первой годовщине пропажи Эсфири Зоревой при выполнении редакционного задания в 1930 году.
«Она была ярым врагом религиозного дурмана, именно благодаря её пламенным призывам несколько церквей нашей округи были стёрты с лица земли. Незабываемым для нас, старых большевиков, продолжал автор статьи, осталось её выступление на Антирелигиозном слёте, когда она, развивая идеи ленинского плана монументальной пропаганды, в ходе осуществления которого революционный Тамбов был украшен памятником Иуде, призывала установить у нас в райцентре на фундаменте ликвидированного собора – памятник Антихристу. К сожалению, острая классовая борьба тех лет не дала возможности реализовать этот благородный замысел, пропитанный романтикой великой эпохи».
А далее шло самое интересное, во всяком случае для моего расследования: «Её ненависть к религии привела и к тому, что Эсфирь Зоревая с ребёнком ушла от своего мужа, священника, хоть он принадлежал и не к черносотенной тихоновской, а к обновленческой церкви». Невольно возникал вопрос – как могла ненавистница христианства стать женой священника, пусть и обновленческой, но – попадьёй? И напрашивался ответ: когда она выходила замуж, её избранник ещё не имел сана. Мне повезло в архивных розысках: в другой папке нашёлся пожелтевший снимок мужчины и женщины с подписью, видимо, подготовленной для публикации: «Передовая красная семья – революционная журналистка Эсфирь Зоревая и боец-интернационалист товарищ Пень». Автор подписи, судя по всему, не справился со сложным иностранным именем, однако человек с вполне нашинской фамилией Пень явно принадлежал к монголоидной расе. А лицо женщины показалось мне смутно знакомым: тяжёлое, неприятное, некрасивое, почти уродливое. Где же я его видел? Очередная загадка! К счастью, она вскоре разрешилась.
К последнему дню моей работы в архиве вполне подходит английское выражение happyend: я нашёл три ценнейших документа. В одном из писем, посвящённых памяти Эсфири Зоревой в связи с её таинственным исчезновением, приводились ранее мне неизвестные подробности. Оказывается, журналистка присутствовала при выселении «кулацкого и поповского элемента» из села Рождественского, откуда она пошла пешком «через поля, леса и безымянные посёлки» к железнодорожной платформе Товарищ, но в райцентр не вернулась. Во втором письме также упоминалась наша местность, да в каком контексте! Автор вспоминал статью Эсфири Зоревой о «подавлении контрреволюционного мятежа при ликвидации часовни царя-черносотенца Александра Ш». В частности «её восхищение молодым бойцом-интернационалистом, который, повинуясь приказу революционного командования, без колебаний застрелил зачинщика мятежа – озверелого кулака с нечёсаной бородой и увесистым золотым крестом на жирном пузе». Далее в письме говорилось, что «восхищение подвигом бойца-интернационалиста переросло в красивую любовь, и так сложилась новая передовая советская интернациональная семья». Теперь у меня практически связалась вся цепочка, и я мог утверждать, что это дед вице-наместника Пення убил деда нашего Крымова, прадеда Витьки Крымова.
И, наконец, третий документ, также чрезвычайно важный. В очередном апологетическом письме отмечалась необычайная личная скромность Эсфири Зоревой: «Она никогда не хвасталась своим высоким происхождением и не использовала его в каких-то корыстных, карьеристских целях, а ведь она была в близком родстве с выдающимся деятелем нашей партии и нашего государства товарищем Р.С.Землячкой». От этой мистики меня мороз по коже пробрал. Кровавая сука товарищ Розалия Самуиловна Землячка (подлинная фамилия Залкинд, партийная кличка Демон – тоже ведь не случайная!) вместе с палачом-«интернационалистом» товарищем Бела Куном в двадцатом году творила массовые зверства в Крыму. Крымов из нашего села тоже был убит «интернационалистом», пусть не венгром, вернее, не венгерским евреем, а китайцем. Но недаром ведь Есенин в «Стране негодяев» дал советскому сыщику имя Литза Хун, которое хоть и вполне китайское, но созвучно с венгерским Бела Кун. И ещё я понял, что был прав, когда увидел в некрасивом, беспородном лице вице-наместника Мафусаила А.Пення признаки расовой помеси.