И только один материал отцу она не показывала и не писала статьи на его основе. Сухую справочку Инга составила после разговоров с дедом. Она знала, что Авдей Алексеевич много лет проработал в службе режима на закрытом предприятии, вроде бы имеющем отношение к производству атомного оружия – не более того. Будучи на Дальнем Востоке, внучка при удобном случае попросила дедушку прогуляться с ней по лесу. И там, без свидетелей и вне опасности подслушки, стала расспрашивать о его работе. Разумеется, ни слова о технологии, в которой он вряд ли что-либо смыслил. Понимая, что дед – работник службы режима, она спрашивала о том, сколько человек работает на предприятии, сколько из них учёных, сколько инженеров, какие вузы они окончили, как зовут руководителей, на какие отделы и цеха делится предприятие, откуда приезжают командированные, куда посылают своих сотрудников, есть ли у предприятия филиалы, какому министерству оно подчиняется, какому главку, кто его начальник, кто зам и так далее. Авдей Алексеевич сразу же сообразил, к чему эти вопросы, но отвечал чётко, подробно, толково. Сам ничего не спрашивал. Инга даже не произнесла ритуальной фразы – мол, пусть это останется между нами. Поквановы – люди соображающие.
У себя в университете Инга нашла человека, с которым можно поговорить «о хитрых материалах», тот её внимательно выслушал, поблагодарил, посоветовал уничтожить все черновики. Посетовал на то, что «мир сложен», и журналисту порой приходится собирать информацию, на которой не обретёшь успеха у читателей, даже просто не опубликуешь, но зато нередко на ней зиждется авторитет аналитика «в ответственных кругах». Видимо, ему надо было кому-то доложить и с кем-то посоветоваться, поэтому он быстро свернул беседу. Но через несколько дней пригласил Ингу к себе, попросил поподробнее рассказать о семье, о родственниках, принести их фотографии. Особый интерес проявил к её двоюродным братьям-студентам – после того, как русская упомянула, что они ни в коем случае не комми. В заключение беседы человек из спецслужб предложил Инге выбрать «международный» псевдоним, чтобы, как он выразился, «нам было легче проталкивать ваши статьи в прессу разных стран». А она его давно уже придумала – Ингеборга Стресс.
Решила Инга с человеком из спецслужб ещё один вопрос. Спросила, не осудят ли её, если она продаст шубу, привезённую из СССР. «Это за железным занавесом не одобряется, – засмеялся американец, – а в свободном мире бизнес только приветствуется!» Девушка имела в виду подарок дяди Бори – шубу из драгоценного рысьего меха. Продала её за двести семьдесят пять тысяч долларов (очень большие деньги по тем временам), понимая, что если бы она была пошита хорошим портным, цена была бы гораздо выше.
Вскоре человек из спецслужб снова пригласил Ингу – уже не в кабинет, а на ланч. Он посоветовал «усилить советскую струю» в материале о ликвидации неграмотности в СССР. И пояснил: «Потом её покритикуют, что укрепит вашу репутацию как советской патриотки. Это облегчит наше с вами сотрудничество». Инга рассказала о продаже шубы и спросила, куда лучше вложить полученные деньги. «Я плохо разбираюсь в этих делах, – отмахнулся тот. – Но я могу порекомендовать вам толкового финансового консультанта. Скажу только, что вы приняли правильное решение – не тратить сейчас, когда вы в расцвете сил, а сохранять и приумножать ваши доллары. Нужно думать о будущем и, простите меня, о старости. В перспективе я вижу вас гражданкой свободного мира». Именно это она и хотела услышать.
Потом состоялась ещё одна беседа, человек из спецслужб говорил о задачах новой сотрудницы. Он сказал, что её информация об атомном предприятии на советском Дальнем Востоке очень ценна, если ещё что-то подобное поступит, оно будет принято с благодарностью, но в целом от неё ждут не этого. Ингеборга Стресс должна войти в журналистскую элиту Советского Союза, стать известной широкому советскому читателю, завоевать у него авторитет. Когда же в СССР начнутся демократические преобразования – а они неизбежны, советский социализм обречён, это доказано такими выдающимися политологами, как мистер Бжезинский, – она сыграет в них важную роль. А пока она должна набираться мастерства, опыта – и твёрдости демократических убеждений. «Через Колумбийский университет, – завершил он свой монолог, – вам будет оказана всяческая помощь и поддержка. Лично я буду вашим куратором». Мимо внимания Инги не ускользнула тонкость формулировки – не «университет окажет помощь», а «через университет». Излишне допытываться – кем…
И ещё профессиональный совет получила Ингеборга Стресс в ходе беседы-инструктажа: «Пишите статьи в запас, если не полностью доработанные статьи, то бэкграунды. Мы депонируем их здесь, у нас, рисковать хранением за железным занавесом не надо. Когда у вас в стране начнутся демократические преобразования, события будут происходить очень быстро, вы просто не сможете за всем поспевать. Что-то вы будет писать оперативно, а часть брать из ваших запасов. Подумайте об этом».
Инга подумала и на следующую встречу принесла статью «Дядя Боря». Она поведала западному читателю, что на Дальнем Востоке СССР живёт трудолюбивый, квалифицированный, энергичный и предприимчивый сапожник Борис. Если бы он соблюдал все советские законы, он бы жил плохо, очень бедно, по западным меркам – в нищете. Но Борис хочет и сам жить хорошо, и чтобы семья его жила хорошо. Поэтому он вынужден ежедневно нарушать законы. С точки зрения советского права, он занимается подпольным незаконным частным предпринимательством и спекуляцией. Если это обнаружится – его посадят в тюрьму. Борис вынужден хитрить. В статье подробно рассказывалось, как он работает, как нелегально производит отличную продукцию и как тайно её сбывает. Цитировались рассуждения героя о том, что при советской системе плохо тем, кто хочет хорошо работать, получая соответствующее вознаграждение за свой труд, а хорошо лодырям и пьяницам. И так считают многие в СССР.
Приводились конкретные доказательства этой мысли. Так, брат жены Бориса, хороший работник, попросил на своём заводе отправить его сыновей в пионерский лагерь на Чёрном море (путёвка стоит дёшево – большую часть её стоимости оплачивает профсоюз – но их не хватает на всех). Отдыхать, однако, поехали дети лодыря и пьяницы; администрация мотивировала это тем, что весь год им живётся очень плохо, пусть хотя бы месяц поживут по-человечески, а детям добросовестного работника, непьющего человека, всегда живётся хорошо. И таких примеров Инга привела несколько.
Статья получила очень высокое одобрение. Автору сказали, что надо сделать два варианта. Один сохранить в первозданном виде до лучших времён, во втором убрать имена и названия, чтобы не подвести Бориса и других людей. Этот второй вариант «куратор» куда-то отдал, он был напечатан во многих газетах разных стран, Инга получила весьма солидный гонорар.
В представительстве СССР при ООН в Нью-Йорке Сергей Сергеевич знакомил дочь-будущую журналистку с собкорами советских газет. Постепенно она стала писать статьи для «Комсомолки» и молодёжных журналов. Сначала одиночные, потом регулярно. На зимние каникулы Колумбийский университет отправил Ингу «в Атлантику». Она побывала на Тринидаде, на Святой Елене, на островах Тристан-да-Кунья. Советские журналисты туда практически никогда не добирались, её материалы охотно брали научно-популярные журналы, такие, как «Вокруг света» и «Знание – сила». Статью Ингеборги Стресс о могиле Наполеона напечатали очень многие советские газеты.
Для следующей летней практики она выбрала предгорья Северного Кавказа, где у неё жили родственники. По пути домой в Нью-Йорк заехала в Ленинград – повидать двоюродных братьев. Их взаимная симпатия и взаимопонимание ещё более окрепли. Однажды, на Борисовой даче, вдали от посторонних ушей, у них состоялся особо важный разговор. Инга посоветовала Анатолию изучить англо-саксонскую систему бухгалтерского учёта, не применяемую в СССР. Будущий экономист заметил, что это нужно лишь узкому кругу внешторговцев, для которых стыковка разных бухсистем имеет практическое значение. «Это пока существует Железный Занавес, – усмехнулась нью-йоркская студентка, – а если он упадёт? Мне говорили, что даже переводчики, владеющие американской бухгалтерской терминологией, живут припеваючи. В бизнесе нельзя выражаться приблизительно, там за каждым суффиксом – деньги. Сегодня таких переводчиков горстка, а завтра? Ребята, исходите из того, что советская система не вечна. А раз так – изучайте рыночную экономику. В крайнем случае, если мы не доживём до демократических перемен, можно будет зарабатывать на разоблачении капитализма – знания всегда пригодятся…» В общем и целом, Инга повторяла то, что внушал ей «куратор» в Колумбийском университете. Братья слушали очень внимательно.
Вернувшись в Нью-Йорк, она плотно засела за работу и порадовала как своих профессоров, так и «куратора» – статьёй об абсурдности советской сельскохозяйственной системы. Инга дословно привела рассказ председателя передового колхоза, Героя Социалистического Труда, о том, как зимой позвонил ему секретарь обкома компартии и приказал отдать соседнему отстающему колхозу половину запасов сена. Герой-передовик возмутился: там пьяница-председатель просто не сумел организовать труд людей. «Знаю, знаю, – перебил его секретарь обкома, – скоро мы его будем снимать. Но поделиться надо – иначе у твоих соседей скот передохнет». Председатель всё же не согласился, и тогда обком компартии пригнал военных, которые погрузили стога на трейлеры и увезли. Грабёж пытались остановить старые крестьянки, офицер, командовавший «операцией», плакал и говорил: «Мать, я сам из деревни, я всё понимаю, но у меня приказ…» Рассказ свой председатель закончил такими словами: «Скажите, ну как я теперь могу призывать своих колхозников хорошо работать?»
…Многие в России называют 1970-е, «брежневские» годы застоем. Поквановы не согласились бы с такой оценкой. Семья Ларисы относилась к тому привилегированному слою «советских людей», которые подолгу работали за границей, «в капстранах», «дефицит» их не душил и не унижал, как подавляющее большинство жителей СССР. Сергей Сергеевич, высокооплачиваемый дипломатический работник, свободно покупал и западную электронику, за которую в Союзе платили бешеные деньги спекулянтам, и шмотки – английские трикотажные костюмы, итальянскую обувь, французское бельё и т. д. и т. п. Конечно, купил он и советский автомобиль «волга», что трудно было сделать внутри страны на наши дензнаки, но легко – на чеки «Внешпосылторга» (ими выплачивали часть зарплаты советским специалистам, работавшим за границей). Машина не простаивала – на ней по доверенности ездил студент Яша, сын Бориса Покванова.
Сама Лариса неплохо зарабатывала газетными и журнальными статьями. Особенно же много денег принесла ей книга об уродствах капитализма, чуть ли не на девяносто процентов состоящая из цитат. Как следует «выдоила» она Гюнтера Вальрафа. Этот знаменитый в те годы журналист неустанно разоблачал сверхэксплуатацию, которой подвергались в его стране, в Западной Германии, гастарбайтеры, иностранные рабочие, в основном турки. (Это было задолго до того, как выходцы с Востока и Юга стали головной болью для западноевропейцев.) Лариса выбирала и вставляла в текст самые глупые выпады примитивных и грубых американских журналистов-антисоветчиков Эванса и Новака и тут же разоблачала их и высмеивала. Целую главу посвятила она буржуазным извращениям от искусства – здесь уже не цитируя, а просто переписывая заметки из американской печати. Такого материала хватало с избытком. Чего стоила, например, история с одним проходимцем-«художником», который умудрился за неплохие деньги продать собственные испражнения, запаянные в стеклянный сосуд. Книга выдержала восемь изданий – и каждый раз массовым тиражом.
Советские издательства платили, естественно, советскими рублями, но при изобилии таковых и в СССР находилось, на что их потратить. Лариса построила дачу под Ленинградом – рядом с дачей Бориса освободился участок, и она этим воспользовалась. По советским законам на площадь строения существовали жёсткие нормы, но размер погреба строго не контролировался, и Лариса устроила там фактически ещё один этаж – с подземным гаражом. Срубила, конечно, и баньку. Дочерям местных начальников она дарила джинсы made in USA, сыновьям – пластинки с джазовой музыкой. В посёлке Лариса Авдеевна, журналистка, доктор наук, стала заметной фигурой. При контактах с официальными лицами не упускала случая напомнить, что она – блокадница. Выступала на юбилейных мероприятиях, рассказывала о тяготах жизни в осаждённом городе-герое, о том, как, получая скудную пáйку, она каждый день усилием воли заставляла себя отложить половину на «ужин»….
Неплохо было в «эпоху застоя» и Борису Покванову. Его подпольный бизнес процветал, стало возможным более открыто пользоваться его плодами – строгости постепенно ослабевали. Раньше, например, запрещалось покрывать крышу частного дома оцинкованным железом – этот материал «фондировался», то есть распределялся по организациям централизованным порядком, в открытую розничную продажу не поступал. А теперь Борис и крышу перекрыл чем хотел, и много чего сделал в доме и вокруг дома. И, конечно, уже никто не боялся носить хорошую, дорогую одежду. Словом, если вспомнить и немножко переделать формулу основателя сионизма Теодора Герцля, то богатым россиянам стало возможным иногда пировать, не занавешивая окон. Имеются в виду, конечно, неофициально разбогатевшие, а не партийные бонзы, крупные учёные, министры, генералы и народные артисты, которым никогда не надо было скрывать свой достаток. Но при всех послаблениях Борис не мог, скажем, купить второй дом или даже второй автомобиль, не говоря уж об океанской яхте. Да и скаковую лошадь он бы не мог завести.
Во второй половине 1970-х Сергея Сергеевича выкинули на пенсию, правда, «с мягкой посадкой» – на профессорские полставки в его альма матер, в Ленинградский университет, где он некогда дослужился до проректора. В тот же университет поступила и его дочь – по окончании Колумбийского. Она и сама понимала, что ей надо бы обзавестись советским дипломом (и, поумнев, уже не называла ЛГУ задрипанным вузом), это настойчиво рекомендовал и «куратор» по линии американских «органов». В Ленинграде Инга воспринималась если ещё не как звезда, то как известный журналист международного класса – Ингеборга Стресс. Многие ей завидовали, многие ненавидели, многие – сватались, в том числе два сына крупных партийных боссов. Но она пока замуж не собиралась, во всяком случае, за своего соотечественника.
Тем временем окончили университет сыновья Бориса Покванова, братья-близнецы юрист Яков и экономист Анатолий. Яков женился на серенькой, как мышка, невзрачной ленинградке и остался работать в северной столице. Родители его жены сразу же восприняли избранника дочери как провинциала-хитреца, стремящегося «зацепиться за Европу». Они его априорно презирали, не интересовались даже, откуда он: всё за пределами Ленинграда и Москвы сливалось в их сознании в аморфное, чуждое, вызывающее брезгливость и страх понятие «провинция». А зять не отрицал, что хотел бы поселиться в Ленинграде, но заверял «стариков», что он их не стеснит, что скоро купит кооперативную квартиру. Они ему, однако, не верили. Большей частью молодые жили на поквановской даче. Как только Яша прописался у родителей жены, он подал на развод. Тесть громогласно предсказывал, что «дальневосточный Растиньяк» попытается отсудить часть их жилплощади, но этого не произошло. Удивительно быстро Яша, действительно, стал владельцем хорошей кооперативной квартиры и выписался от тёщи с тестем.
В связи с этими делами он виделся с ними, и во время одной из встреч произошёл знаковый инцидент. Когда тёща с гордостью заметила, что её дедушка работал с товарищем Крыленко, Яша усмехнулся: «Я бы вам посоветовал помалкивать о том, что ваша семья была связана с этой сволочью». Тёща задохнулась от негодования, а бывший зять, напомнив, что он всё-таки юрист и хорошо знает, кто такой Крыленко, издевательски пообещал сохранить в тайне этот компромат. Потом бывший тесть посетил Яшу и с изумлением увидел, что квартира у того очень хороша и уже обставлена дорогой и самой престижной по тем временам финской мебелью (итальянской в СССР не продавали). Он не удержался и спросил, откуда Яша взял деньги, на что молодой человек спокойно ответил: «Отец и дед помогли». И пояснил: «Отец у меня сапожник, а дед работал на оборонном предприятии, сейчас на пенсии». Бывшему тестю осталось утешаться тем, что его дочь не успела забеременеть от сына провинциального сапожника.
Он надеялся, что она найдёт себе приличного молодого человека «не хамского происхождения», не провинциала, и перестанет проливать слёзы по «дальневосточному Растиньяку». А пока решил чем-нибудь досадить ему. Вскоре Яков Покванов был вызван к следователю и ознакомлен с заявлением бывшей тёщи о том, что он оскорбительно отозвался о выдающемся деятеле коммунистической партии и советского государства товарище Крыленко, репрессированном при Сталине и впоследствии реабилитированном. Яша прекрасно помнил, что при том разговоре свидетелей не было, поэтому он подал встречный иск, обвинив бывшую тёщу в клевете и требуя материальной компенсации морального ущерба. Узнав о судебной тяжбе, серенькая мышка устроила родителям истерику. Она всё ещё по глупости надеялась, что красавец Яшенька вернётся к ней, оценив её преданность и душевную красоту (уж на что, на что, а на это ему было совершенно наплевать). Уступив напору дочери, экс-тёща отозвала своё заявление, но Яша этим не удовлетворился. В конечном счёте он получил символическую компенсацию. Ах, если бы старая дура представляла, какие последствия будет иметь этот инцидент!..
Другой сын Бориса Покванова, экономист Анатолий, на распределении попросился в родные края, на Дальний Восток. Он стал работать на том же оборонном предприятии, где до выхода на пенсию служил его дед. Авдей Алексеевич и в очень почтенном возрасте имел крепкое здоровье, цепкую память и ясность ума. Он очень обрадовался возвращению Толика и просил его поскорее обзавестись потомством. «Хочу помереть прадедом», – каждый день повторял старый чекист. Анатолий и сам собирался жениться, но подходил к этому вопросу «не со стороны невесты, а со стороны её родителей», – как, посмеиваясь, уверял он отца и деда. Авдей Алексеевич и Борис Авдеевич одобряли разумный подход своего отпрыска к столь важному делу.
Через некоторое время Анатолий объявил, что присмотрел себе невесту и тестя. «И кто он такой?» – по-деловому спросил дед. «Ты его хорошо знаешь, – ответил внук. – Подполковник милиции Семёнов». «Ого! – воскликнул Авдей Алексеевич. – Вот это ты молодец. Но смотри, Владлен Сидорович не всякого к себе подпускает, но всех в кулаке держит…» «Пусть держит, – усмехнулся Анатолий, – а я буду держать его. Не царское это дело жиганами руководить…» Дед и отец переглянулись: и откуда только ленинградскому молокососу всё известно?
Они-то хорошо знали положение дел в районе. Если уж в центральной печати пару раз проскочили статьи о том, что здесь, на краю державы, пользуясь отдалённостью от центров и попустительством некоторых местных органов, складывается преступное сообщество, чуть ли не мафия, то, значит, дело приняло уже более чем тревожный оборот. Правда, слово «мафия» ещё писали в кавычках, но оно, тем не менее, прозвучало. Конечно, для жителей Европейской части Союза, для ленинградцев и москвичей в статьях этих многое воспринималось как общие слова, но здешние читатели хорошо поняли: автор намекает на то, что начальник РОВД подполковник Семёнов покрывает преступников.
Вокруг него сложился неформальный отряд отсидевших (многие и не по одному разу) бандюганов, которых в народе называли «семёновцами». (Тут надо пояснить, что на Дальнем Востоке слово «семёновцы» ассоциировалось не с прославленным в русской истории Семёновским полком, а с воинством атамана Семёнова, воевавшего с красными в Гражданскую войну, отошедшим после поражения в Маньчжурию под крыло японцев, схваченным после нашей победы во второй мировой войне и казнённым по приговору Верховного суда СССР в 1946 году.) Никто, конечно, не видел и не слышал, как подполковник милиции Семёнов отдаёт приказы своим головорезам, но они быстро приводили к покорности того, кто пытался хоть в чём-то ему перечить.
Район, в котором они правили, по площади мог сравниться с иным западноевропейским государством. Имелся здесь свой промышленный если не гигант, то полугигант «Кедр» – то самое предприятие атомной отрасли, на котором долгие годы прослужил Авдей Алексеевич, а теперь начал работать Анатолий Борисович Покванов. А самую обширную территорию, примерно половину района, занимал заповедник «Океанский берег». Остальное, как говорится, по мелочи – два совхоза, мастерские, небольшой порт, откуда в своё время отправляли зеков на Колыму (затем порт административно стал составной частью атомного предприятия). Ну, и военный городок, когда-то подведомственный ОГПУ/НКВД (именно там служил Авдей Алексеевич), а ныне запустевший. И всё это не впритык одно к другому, как в каком-нибудь тесном западноевропейском государстве, а как вкрапления в необозримые лесные просторы.
Золота в здешних недрах не находили, но, по дальневосточным меркам, не так уж далеко оттуда разрабатывались золотоносные участки. Дотошные журналисты докопались и до того, что похитители жёлтого металла везут краденое не сразу на запад, в Европейскую часть Союза, а делают крюк – через район, где царствует подполковник Семёнов. Там, дескать, они отсиживаются, отлёживаются, иногда меняют паспорта, а то и внешность – с помощью семёновского дружка доктора Гуревича, который проходил по делу о подпольных пластических операциях воровским авторитетам, каким-то образом выпутался, но предпочёл сменить Киев на Дальний Восток.
После тех двух статей, в которых центральная пресса сделала прозрачные намёки на художества Семёнова и «семёновцев», наивные люди решили, что подполковника если не посадят, то снимут или хотя бы приструнят. Но ничего подобного не произошло, потому что он хорошо принял проверочную комиссию. Повёз её поохотиться, потом устроил баньку и пир. Назавтра, едва гости успели опохмелиться, каждый из них получил в подарок фотоальбом о событиях вчерашнего дня. В подписях под снимками пояснялось, что охотились они в заповеднике, где охота запрещена, указывалось, каких именно животных убивали и какие из них занесены в Красную книгу, под сценами банного разгула приводились имена и фамилии девушек, а также их возраст (не все достигли совершеннолетия), а кадры, запечатлевшие пиршество, сопровождались справками о криминальном прошлом «егерей». Получалось, что какой-нибудь полуголый товарищ из крайкома или из самой Москвы сидит между двумя рецидивистами – убийцей и насильником. Больше о районе в негативном плане не писали. Зато местная газета перепечатала статью из международного географического журнала о заповеднике «Океанский берег», где охотились члены проверочной комиссии, о редчайших животных, которые в нём обитают. Под статьёй стояла подпись – Ингеборга Стресс.
Когда кандидат в женихи Анатолий Покванов получил аудиенцию у запланированного тестя, он увидел у того на столе журнал с этой самой статьёй и спросил подполковника: «Знаете, кто это писал?». «Понятия не имею, – ответил тот, – но эта девка здорово нам подыграла». «Пожалуйста, не называйте мою сестру девкой», – сморщился Анатолий и объяснил, чей это псевдоним. Перед визитом молодого человека Семёнов намеревался говорить с ним высокомерно и поучающе, но получилось иначе. Он слушал посетителя со всё возрастающим интересом и – как это ни странно – с уважением.
Этот Покванов был не первым, кто хотел бы стать его зятем. Двум слюнтяям он указал на дверь после первого же вопроса – а дочь моя выйдет за тебя? И тот и другой ответили, что сначала они хотели бы получить согласие уважаемого Владлена Сидоровича. Третьего он прогнал после того, как тот признался, что гол, как сокол, но надеется на помощь тестя. Анатолий Покванов сразу же предупредил, что материально он крепко стоит на ногах и не сомневается, что будет стоять ещё крепче. Заверил, что гарантирует дочери Владлена Сидоровича жизнь в достатке, причём гораздо более интересную, чем нынешняя. В частности, её познакомят со множеством питерских знаменитостей – артистов, писателей, музыкантов. Сказал, что ему нетрудно будет устроить ей частное приглашение в Швецию, она съездит туда с Ингеборгой Стресс и своими глазами увидит настоящий Запад. Светлана об этом мечтает. И тут же напрямую заявил, что начальник РОВД в качестве тестя и партнёра ему очень нужен. «У вас сила, у меня потенциал и связи, – говорил Анатолий, – в том числе международные связи...» Подполковник его прервал: «А зачем мне международные, и в Союзе дел достаточно…»
Молодой человек вроде бы согласился: «Ладно. Не надо так не надо… Не хотите покурить на воздухе?» А когда они вышли в сад, сказал Семёнову примерно то, что ему самому говорила Инга, а ей, в свою очередь, – «куратор» в Нью-Йорке: «Не чуете, Владлен Сидорович, – гарью пахнет? Ясно же, что СССР завалится, а Запад победит. Давайте вместе подумаем о том, что делать в этом случае. Да, конечно, может быть, этого скоро и не случится, а если всё же? Я ведь не просто так слова бросаю. Владлен Сидорович, за мной мой брат юрист, он только что женился – девушка из наследственных законников, адвокатов, прокуроров, судей в нескольких поколениях, у них полно родственников за рубежом. Информации много. Тётка моя замужем за дипломатом, они полжизни на Западе прожили. Их дочь кончила Колумбийский университет (это в Нью-Йорке), сейчас в Ленинградском, та самая международная журналистка Ингеборга Стресс. Связи у неё широчайшие. Если коммунизм погибнет или хотя бы ослабнет, как при НЭПе, заграница поможет нам с вами в нашем совместном бизнесе. Вот какие перспективы…»
У подполковника внезапно возникло ощущение полёта. Неужели пацан окажется прав? Неужели кончится весь этот советский идиотизм, при котором нельзя воспользоваться всем, что имеешь, и вместо того, чтобы строить трёхэтажный особняк с бассейном, закапываешь доллары в огороде? Он сохранил суровый вид, но внутренне решил поставить на карту этого Анатолия. Семёнов не встречался с его ленинградской роднёй, но отца и деда будущего зятя знал хорошо. Знал и уважал. Сам из местных, он слыхал о том, как старшие Поквановы меняли рваньё на драгоценности у зеков. Понимал, что обстоятельства и нравы того времени вынуждали их жить скрытно. Как говорится, скрытно, да сытно. Да разве он сам не так живёт – правда, чуть на более высоком уровне. Был он и в курсе бизнеса Бориса Покванова с охотниками. Он даже собирался обложить данью «сапожника», хорошо, что руки не дошли. Всю ночь думал подполковник и окончательно пришёл к выводу, что Свету надо выдавать за Анатолия.
Свадьбу сыграли с размахом. Конечно, приехала вся родня Поквановых – из Ленинграда и с Северного Кавказа. Подполковник был польщён тем, что с ним – без свидетелей – поговорила Ингеборга Стресс и обещала через прессу разрулить любую ситуацию: «Вы ж понимаете, стопроцентной гарантии никто не даёт, но практически любого человека можно так высечь на страницах газеты, что он не встанет. Ну, и вознести, конечно…»
Медовый месяц молодые провели за границей, в Японии, что по тем временам было большой редкостью, но сработали связи подполковника Семёнова. Вместе с ними поехал и Яша со своей второй женой Софой. Ленинградка из семьи потомственных юристов проявила, как ей казалось, высокое дипломатическое искусство, ни разу не показав своего превосходства над новообретённой родственницей из захолустья, дочерью неотёсанного провинциального офицера. Правда, «эта деревенщина», как её, Светлана окончила биологический факультет Дальневосточного университета, знала и прекрасно пела множество русских народных песен, только в глазах Софы это ничего не стоило: «провинциалка» не читала модных книг, на неё не производили впечатления ни Бродский, ни Соснора, ни даже Мандельштам, в числе её знакомых не нашлось бы ни одной знаменитости. А сама «провинциалка» никак не реагировала на высокомерие «столичной» гостьи. Красавица, она по отношению к большинству женщин испытывала чувство превосходства и жалостливого сочувствия. По её глубочайшему убеждению, форма носа, разрез глаз, линия бровей, стройность ног и размер бюста (верхнего и нижнего, как она, смеясь, говорила) неизмеримо важнее знания нудных стишков Бродского. Сама она взяла по отношению к Софе тон подчёркнутого равенства, хотя у той, по её мнению, не было ни кожи, ни рожи. Строя отношения с мужниной роднёй, она исходила из формулы, которую часто повторяла её мать: свой своему поневоле друг.
А ещё через месяц пришлось собраться по другому поводу, печальному, – на похороны Авдея Алексеевича. Последние слова его перед внезапной кончиной были озорными и весёлыми: «Ну как, Светка-то понесла?» Он и вправду очень хотел умереть прадедом. В эти дни, улучив момент, чтобы остаться втроём с сыновьями, Борис рассказал им о происхождении Поквановых, о кабатчике Алексее Силыче, которого писатель Шишков вывел под именем Силы Дмитрича, и о его отце, Силе Егорыче, беглом каторжнике, бывшем кучере, убившем своего барина в Петербурге.
Сыновья слушали внимательно, а перед тем, как разойтись, Яков сказал: «Кровь из носу, но найду я это дело в архивах. Фамилии нет, но имя-отчество редкое: Сила Егорыч. Найду». Анатолий добавил: «Значит, и барина найдёшь. Узнать бы, где он жил, да квартиру в том доме заиметь». Братья передали рассказ отца Инге, и та им чрезвычайно заинтересовалась. «Ничего, ничего, – усмехнулась она, – придёт время, и мы весь этот барский дом откупим. Как Лопахин – Вишнёвый сад…» Братья не знали, кто такой Лопахин, однако с идеей откупить барский дом согласились.
И ещё один важный разговор о прошлом семьи состоялся тогда. Подполковник Семёнов рассказал своему свату, Борису Покванову, о промысле его родителей в 1930-е годы, о том, как они меняли тёплые вещи на драгоценности заключённых, которых гнали на Колыму. «Молодец Авдей Алексеич, Царство ему Небесное, какие дела проворачивал! – восхищался начальник РОВД. – И ведь кто он был официально? Да никто, прости меня, кум, никто – сторож. А деньги делал, какие иной начальник торга не сделает. Одним словом – голова…»
Борис поблагодарил, уверил, что ничего такого не знал. На самом деле он слышал об этом – но не от отца. И ещё он думал о «церковном» схроне Авдея Алексеевича. В последние годы у старика мысли всё же путались. «Когда линию проводили на борьбу с религией, – туманно выражался он, – я кое-что подбирал. Мне говорили: держи пока, придёт время – вынешь все эти вещи и дорого продашь. И Лара это говорила, а она девка учёная…Только вот беда: запрятал где-то в хлеву, так запрятал, что и сам не найду…» Теперь придётся искать мне, понял Борис. Но надо искать и обязательно найти…
После разговора со сватом Борис понял, что отец открыл ему не все свои тайны. Поэтому решил, вопреки первоначальному намерению, не рассказывать сыновьям и племяннице о том, как он ограбил и утопил аспиранта, приезжавшего за старинными книгами, как убивал охотников и присваивал добытую ими пушнину. А вот о том, как из Германии вывез брильянты, вдавив их в кубики пластилина, – рассказал. И о том, как после войны поимел много баб за иголки для швейных машинок – тоже. Пусть учатся.
И ещё Борис думал о том, что вся правда не нужна никому, кроме разве что писателей вроде этого Шишкова – а таких, слава Богу, вокруг него нет. И что наверняка и дед его Алексей Силыч кое о чём умолчал в разговорах со своим сыном Авдеем. Наверняка тестя своего укокошил, чтобы единолично владеть кабаком и делать свои дела без лишних свидетелей. Видимо, и беглый каторжник Сила Егорыч тоже не обо всём поведал Алексею. Небось, расплатился за выход на волю жизнью какого-нибудь стражника, может, и не одного. (Если бы он читал книги, он бы наверняка вспомнил знаменитые строки Андрея Белого «Бежал, распростился с конвоем,/ В крови обагрилась земля./ Я крался над вечным покоем,/ Жестокую месть утоля…», но несомненно, что представлял он себе именно такую картину.)
Беда, как говорится, не приходит одна. Вскоре после сороковин по Авдею Алексеевичу – в Ленинграде тяжко заболел и через месяц умер Сергей Сергеевич, муж Ларисы Поквановой, отец Ингеборги Стресс. Только проводили его в последний путь – тихо угасла баба Нюра. «Вот мы с тобой, Лара, и круглые сироты, – сказал сестре, идя за гробом, Борис, – перемещаемся в стариковскую категорию, а вожжи берут молодые…» «Тебе хорошо, у тебя Зинаида, – вздохнула Лариса, – а я совсем одна. Инга, ты же понимаешь, дома жить не будет...» «Что поделаешь – она теперь Ингеборга Стресс…» «Это верно, – поставила точку сестра. – За что боролись, на то и напоролись». Лариса как сглазила, упомянув Борисову жену. Хлопоча насчёт закусок на девятый день по смерти бабы Нюры, Зинаида внезапно упала как подкошенная и мгновенно умерла….
Последней в этой серии смертей стала кончина брата бабы Нюры, Николая Фёдоровича, жившего на Северном Кавказе. Из дальних краёв хоронить его приехали племянники (Лариса с Борисом) и Инга. На панихиде Лариса произнесла прочувственную речь о том, что покойный по сути спас её в своё время от голодной смерти в осаждённом Ленинграде, потому что перед самой войной прислал ей в подарок два пуда бастурмы и мешок изюма. Инга вспоминала, как тепло встретили её в доме Николая Фёдоровича, когда она проходила здесь журналистскую практику, будучи студенткой Колумбийского университета. А Борис выразил надежду, что деловые связи между двумя ветвями одного рода не угаснут; он имел в виду, что пушной товар, посылаемый им с Дальнего Востока, принимает в столице Татьяна, невестка Николая Фёдоровича…
Как нечасто бывает на похоронах, здесь преобладала молодёжь, и естественно, в центре внимания оказалась Инга. Да и все остальные жители глубинки, конечно, хотели пообщаться с родственницей, которая провела детство в Швеции, училась в Америке, а теперь разъезжает по всему миру. Тем более незадолго до того она прогремела как победитель соревнования в профессионализме, устроенном двумя университетами, Ленинградским и Колумбийским, в рамках политики разрядки международной напряжённости. Несколько студентов из США были посланы в СССР, а из СССР – в США со «свободным заданием». По возвращении в свой университет подводились итоги – кто съездил эффективнее, с наибольшим результатом.
Инициатором соревнования выступил нью-йоркский «куратор» Инги. Формально он всего лишь развивал идею одного своего коллеги, предложившего взаимный обмен тысячей школьников (набранных из всех уголков СССР и США) – на один учебный год. Причём цель всего мероприятия особенно и не скрывалась. «Язнаю советские порядки, – рассуждал этот американец, – и не сомневаюсь, что из Союза в Штаты поедут сынки и дочки больших начальников. Пусть они увидят Америку! Пусть вернутся домой если не принявшими наш образ мышления, то во всяком случае поколебленными в своём. А мы пошлём в СССР детей неквалифицированных рабочих, коммунистов, безработных негров – и они, в большинстве своём, познакомившись с подсоветской жизнью, станут американскими патриотами. Так мы ослабим и советскую элиту и американскую оппозицию».Но в Москве просчитали этот замысел, хотя, повторю, автор не делал из него секрета, и отклонили его.
Вот после этого и выступил Ингин «куратор» со скромным планом взаимной командировки десяти студентов – будущих журналистов. И в СССР приняли его предложение; десять это всё же не тысяча, студенты всё же школьники – идеологически покрепче, да и нельзя же всё отвергать: разрядка! Среди прочих у «куратора» была цель продвинуть Ингу на советский журналистский Олимп. И она была достигнута.
Восемь из десяти съездивших в Америку студентов показали весьма скромные результаты. Они, конечно, привезли много материалов – почти сплошь уличные сценки, поражавшие или удивлявшие молодых людей из тогдашнего СССР: утреннее мытьё небоскрёбов шампунем, конные полицейские в центре Нью-Йорка, сок из апельсинов, которые давят на ваших глазах, шествие гомосексуалистов и лесбиянок (этот материал целомудренная советская цензура не пропускала). Но никто из них не прорвался ни к одному более или менее известному деятелю – не считать же таковыми руководителей карликовой компартии США и парочки мелких профсоюзов. Кто ж знал, что желающих встретиться с молодыми советскими журналистами пугали агенты ФБР. Не удалось изолировать только Игоря Лесниченко – под таким псевдонимом писал Матвей Кацнельсон. За океаном у него было много родственников-евреев, подвизавшихся в основном в сфере шоу-бизнеса. Они чувствовали себя как дома в Америке, вели себя по-хозяйски на новой родине, им было плевать на «добрые советы» молодых людей в штатском, предостерегавших от контактов с «красным агентом». Вырвавшемуся из-за железного занавеса ленинградскому гостю они устроили встречи с модным бродвейским постановщиком, с известным актёром-комиком и с популярным джазовым композитором. Эти три материала и определили успех Игоря Лесниченко.
Но далеко ему было до Ингеборги Стресс, которая сумела взять интервью у руководителя корпорации, начинавшей производить персональные компьютеры (тема – научно-технический прогресс), у губернатора штата (тема – центральная и региональная власть в США, их взаимодействие и противоречия между ними), у крупного банкира (тема – как делают деньги в Америке) и, наконец, и самое главное, ей удалось побеседовать с крупнейшим советологом, злейшим врагом СССР и ненавистником русского народа Збигневом Бжезинским. Надо ли говорить, что за всеми этими успехами стоял Ингин «куратор» из Колумбийского университета. По его просьбе Бжезинский даже пообещал мисс Ингеборге, что когда коммунизм рухнет, он сам приедет к ней в гости. Беседа с ним, а также с провозвестником компьютерной эры была напечатана в десятках газет по всему миру, после чего авторитет Ингеборги Стресс уже никем не подвергался сомнению.
Одна из немногих журналистов в СССР, она получила постоянный загранпаспорт и возможность в любую минуту выехать из страны. «Куратор» позаботился о том, чтобы у неё была долгосрочная виза для въезда в США. Он же, используя свои связи, устроил ей подобную итальянскую визу. Таким образом, если, например, Инге нужно было срочно попасть в Швейцарию, она немедленно летела в Италию, а оттуда без волокиты попадала в соседнюю страну. Сама же она получила постоянную шведскую визу – её одноклассник по стокгольмской средней школе стал важным чиновником в министерстве иностранных дел.
…Таково было положение Инги в профессии, когда её вызвали в Москву, в ЦК КПСС, к новому секретарю, главному идеологу компартии и куратору прессы Александру Николаевичу Яковлеву. «Серый кардинал перестройки», как его вскоре начнут называть, встретил посетительницу совсем не официальными словами: «Ну что, Инга, помнишь меня? Прими соболезнования в связи с кончиной Сергея Сергеевича…» Конечно, она помнила, что Александр Николаевич, будучи послом в Канаде, не раз приезжал в представительство СССР при ООН, где работал её отец, и бывал у них дома.