Их было много в училище, и военных, и гражданских. К сожалению, не всех могу вспомнить, потому что передо мной нет их фотографий с именами и фамилиями. Это недоработка командования училища: для фотографирования на выпускные альбомы надо бы приглашать всех. Сейчас это важно. Нельзя пропустить ни одного человека, ведь мы вместе трудились долгие годы. Женщин было меньше, в основном, математики, физики, преподаватели иностранных языков. У них, по-моему, существовала отдельная кафедра в соседнем корпусе, мы редко виделись, хотя и неплохо знали друг друга. Запомнила только тех, с кем чаще всего разговаривала, то есть более общительных по характеру. Перковская Ирина преподавала английский. Красивая, всегда приветливая, улыбающаяся. Я думаю, в военной среде такие учителя смягчают общую строгость. Тихомирова Галина Михайловна - немецкий. Её очень хорошо запомнила. Мягкий, душевный человек, курсанты уважали её. Она не выдержала измены мужа, с которым прожила много лет, и покончила с собой. Началось следствие. Муж пытался обвинить в её гибели училище, но свидетельства наших преподавателей и офицеров, до единого, пришлись не в его пользу, так как потрясённая горем женщина почти всем рассказала о поступке пожилого супруга. Она застала его прямо в спальне.
Такой же сердечностью, как Галина Михайловна, отличалась математик Валентина Ивановна Корицкая, чрезвычайно скромная, по-матерински относившаяся к курсантам, воспитывавшая тогда двух сыновей-подростков. Мы с ней поддерживали добрые отношения, пока я жила в Киеве. Запомнился Константинов Александр, физик или математик, молодой обаятельный мужчина, всегда готовый поговорить и пошутить. С Гетманцевым Владимиром Даниловичем, заведующим кафедрой математики, я виделась чаще, чем с другими: мы жили в одном дворе, в начале ул. Урицкого. Бывало, вместе шли на службу или домой и когда я уже работала в инязе. Правда, шли только до остановки, поскольку я садилась на автобус или трамвай, а Владимир Данилович всегда, на протяжении многих лет, ходил туда и обратно пешком, наверное, для поддержания физической формы и здоровья. Хотя путь от вокзала до Подола неблизкий. Гетманцев - удивительно умный и интересный человек. Внимательно относился ко мне, к моим детям. Хочется верить, что и сейчас он жив-здоров и ещё работает.
Мои воспоминания о преподавателях получились краткими. Всё-таки работа у нас была серьёзная, поэтому, в основном, встречи с сотрудниками других кафедр ограничивались «здравствуйте и до свидания». Думаю, бывшие курсанты тоже скажут доброе слово о своих учителях: они виделись с ними чаще и лучше могут оценить их профессиональный труд.
Литература относилась к идеологическим дисциплинам, потому нас с Евгенией Анатольевной сначала определили на кафедру марксизма-ленинизма к Решетнику Власу Антоновичу, а потом перевели на кафедру педагогики и психологии к Зуеву Юрию Павловичу, где мы и работали три года. О Власе Антоновиче я уже сказала как об одном из самых прекрасных людей и педагогов. С Крутиковым Станиславом Александровичем после училища ещё пятнадцать лет трудились в Киевском институте иностранных языков, где факультетом русского языка для иностранных студентов руководил Фёдор Филимонович Турчин. Крутикова любили за дружелюбный, открытый характер. Всегда улыбающийся, приветливый, внимательный, он нравился нашим студентам-иностранцам, именно таким, в их понимании, должен быть учитель. Галантностью он привлекал внимание женщин, но был однолюбом и познакомил с коллегами свою красавицу жену.
На кафедре Юрия Павловича Зуева нас с Евгенией Анатольевной приняли приветливо и старались помочь нашему профессиональному становлению. Юрий Павлович, как психолог, использовал в отношениях с коллегами приём поощрения: хвалил нас по любому поводу, не скупился на комплименты. На открытых занятиях, в присутствии сотрудников кафедры, мы хоть и волновались, но знали - все удачные моменты в лекции будут отмечены как наши достоинства. Замечательный педагог, он понимал, что чрезмерная критика, строгий анализ работы неопытных молодых преподавателей могут не просто огорчить, но и напугать, лишить уверенности в своих силах, радости творческих поисков, и мы больше не захотим идти в аудиторию. Хорошо, что в начале пути нам встретились умные наставники: работа и с иностранцами, и со школьниками, и со студентами была всегда мне желанна, приносила удовольствие, да такое, что я и сейчас продолжаю трудиться, и хочется работать до бесконечности. Помню, после лекции о Чехове Юрий Павлович восторгался: «Светлана Николаевна, когда вы читали письма Чехова, мне казалось, я вижу перед собой самого писателя, слышу его голос. Это так впечатляет». Спустя двадцать лет, в Севастополе, завуч школы, где я преподавала, посетив мой урок, сказала мне почти то же самое, но с иной оценкой: «Когда вы рассказываете, я вижу перед собой то Ахматову, то Цветаеву. Вы что, артистка? Кто вас просит это делать? Ученики должны слышать один голос - своего учителя!» С радостью слушала её критику, потому что когда-то меня за артистизм хвалил Юрий Павлович. Работа учителя - действительно, театр одного актёра. Только особенный - глаза в глаза, душа в душу, и потому очень правдивый.
Замечательно к нам, девочкам, относился Михальчук Владимир Иванович, который читал педагогику. Мягкий и добрый, любящий жену и детей, он и к нам был неизменно доброжелателен. Выпало нам счастье познакомиться с Борисом Фёдоровичем Ворониным, человеком общительным и деятельным. Он взялся за наше физическое совершенствование, давал всевозможные советы, как быть здоровыми и красивыми. Во время службы на кораблях Воронин занимался йогой, пропагандировал её среди военных моряков, особенно подводников, так как они в замкнутом пространстве лодки ограничены в движении. Борис Фёдорович подарил мне с автографом свою книжку по йоге для подводников, и я начала делать эти упражнения. Здесь, в Севастополе, передала дорогую мне книгу другому, тоже замечательному человеку, моряку-подводнику Тихоокеанского флота Гурьянову Юрию Анисимовичу, организовавшему в Матросском клубе «Севастопольский центр йоги». Юрий Анисимович стал учителем и наставником для многих севастопольцев, независимо от их возраста. А вот связь с Борисом Фёдоровичем утеряна. Он действительно выглядел моложе своих лет, гибкий и подвижный, всегда улыбающийся. Говоря о полезности йоги, шутил: «Мне сорок четыре года, все дают тридцать четыре, а я хочу выглядеть на двадцать четыре». Почему он скоро ушёл с кафедры, нам неизвестно. Неужели причина - его увлечение этим, тогда ещё не официальным, видом занятий? Всё может быть.
Среди офицеров, кроме Нестерова, помню Юрия Васильевича Москалюка. Мы ровесники, по характеру он общительный, лёгкий человек, с чувством юмора, по-доброму относился ко всем. Из командиров роты живо сохранился образ интеллигентного Телина Ивана Степановича. Он постоянно обращался к нам, преподавателям литературы, с просьбой быть снисходительнее в оценке знаний курсантов, рассказывал о каждом только хорошее, знакомил нас с трудностями их службы и учёбы. Мы были принципиальны, спорили, но потом всё-таки уступали, понимая, что если юноша, выросший в деревне, не читал толстенную «Жизнь Клима Самгина» Максима Горького, то в училище уже не найдёт для этого времени.
Я хотела бы рассказать и о других преподавателях, да, к стыду своему, не могу восстановить в памяти их фамилий, имён, не все фотографии есть в выпускных альбомах. Жени и меня в них тоже нет.
Мало кто знает, что у нас существовала комсомольская организация для сотрудников училища, куда входили девушки всех служб -лаборантки кафедр, машинистки, работницы кухни ... Комсоргом была Валя, по-моему, чертёжница, а я - её заместителем. По возрасту мы с Женей являлись членами этого, довольно большого молодёжного коллектива. Но, честно говоря, наши пути на работе почти не пересекались, мы редко виделись с девочками-комсомолками: им хватало своих обязанностей, а наше время занимали партийные поручения кафедры. Запомнился курьёзный случай. Проходили занятия по гражданской обороне, по оказанию медицинской помощи. Девушкам, в том числе мне, надлежало по двое на скрещенных руках выносить «пострадавших» из «зоны поражения». Молоденький первокурсник смотрел испуганными глазами и ни за что не хотел садиться мне на руки, держать за шею, но по строгому приказу руководителя учений мы с кем-то из девчонок подхватили его силой, потащили в медчасть. Курсант оказался тяжёлым, от ужаса оцепенел, мы еле оторвали его от себя.
Напишу о Жене, Евгении Анатольевне Макаренко, тогда начинающем преподавателе литературы, сегодня - докторе политологии, профессоре Киевского университета им. Т.Г. Шевченко. Конечно, расскажу не всё, что знаю, - кому бы понравилось читать о себе всё дозволенное и недозволенное. Надо бы спросить её разрешения и для начала хотя бы разыскать её. Мы всегда поддерживали хорошие отношения - и как коллеги, и, главное, как однокурсницы. У нас был на редкость сплочённый коллектив, два отделения филологии - украинское и русское, всего сто человек. В те годы действовало распоряжение правительства принимать в университет выпускников сельских школ, даже с тройками, чтобы они по окончании вуза поехали работать учителями в родные места. Из Киева взяли студентов немного: сдавших вступительные экзамены на отлично и предоставивших на конкурс школьный аттестат с большинством пятёрок. На курсе учились, в основном, девочки из украинских сёл, скромные, трудолюбивые и дружные. Особенно близко мы сошлись, когда нас до 15 октября каждый год отправляли в совхозы и колхозы на уборку урожая: картофеля, помидоров, огурцов, свёклы, моркови, лука. Самый тяжёлый труд - на картошке: ползали на четвереньках по полю (в наклон спины не выдерживали) и собирали в две корзины - мелочь в одну, крупные клубни в другую - полный световой день. Норма - 500 килограммов. Работали в телогрейках, резиновых сапогах, в тёплых платках (экипировку приобретали самостоятельно), кормили нас совхозные повара постными супами с картофелем и лапшой, а также молочными кашами. Всё время хотелось есть и спать. Ночевали в деревянных бараках, на полу, на набитых соломой матрасниках (тоже своих), мылись на улице холодной водой. И не болели, хотя ночи под Киевом уже случались с заморозками. Мечтали об одном - скорее вернуться домой, в город, отмыться, отоспаться и забыть о кошмаре. Лишь на 4-м курсе нам выпало счастье: повезли на уборку яблок. Каждому надлежало собрать 400 кг в день. Поскольку яблоки предназначались для Мурманска, снимали их с дерева бережно, чтобы не было вмятин, в маленькие корзинки, а потом - перемещали в ящики, перекладывая соломой. Яблони под Киевом метров под десять, залезали наверх по высоким лестницам, но мы радовались - это легче, чем работать на картошке, согнувшись до земли. Такой «экзамен» на выносливость девочкам-филологам приходилось сдавать каждую осень. Дружба с однокурсницами завязывалась крепкая, проверенная суровым трудом на полях Киевской области. Все сто человек, мы тепло и заботливо относились друг к другу. Но, конечно, не все были закадычными подругами. Девчонки из сёл и маленьких городков Украины обитали в общежитиях, можно сказать, одной семьёй. Ругались, мирились, занимались по одним книгам и конспектам, жарили на общей кухне картошку с салом, привезённые из родных мест. Нас, городских, на курсе было мало. В основном, девочки из образованных семей, скромные, любящие литературу. Тесно сходились всё-таки по два-три человека, это те друзья на всю жизнь, которым звоню в Киев и сейчас, через пятьдесят лет. Мы словно не расставались. Обязательно видимся, когда приезжаю в столицу. Нам хочется поговорить, и поговорить есть о чём.
С Женей мы сохраняли добрые отношения, но не настолько близкие, чтобы постоянно поддерживать общение. Она приехала учиться с Черниговщины, из Прилук, до университета год работала на фабрике и была немного старше меня. Умная, очень энергичная, настойчивая, решительная. Мы разные по характеру, но это не мешало нам, когда преподавали в училище, доверять друг другу, помогать в делах и в разных ситуациях держать, в случае чего, круговую оборону -убеждена, именно потому, что мы однокурсницы. После окончания университета прошло сорок пять лет, а мы до сих пор не теряем связи со многими нашими выпускницами, почти все они в Киеве. Я в «Одноклассниках» увидела «наших», с которыми мало общалась вне студенческих аудиторий, а теперь мы дружим, вспоминаем о юности. Один «мальчик» семидесяти пяти лет, ещё работающий в деревенской школе под Пензой, спрашивал, чтобы вспомнить меня: «Это не ты ли та девочка, стройная блондинка?» Он старше нас, мы смотрели на него, с его философскими рассуждениями на семинарах, как на чудаковатого дядьку. «Да, это я, только давно не девочка, не блондинка и не стройная», - написала в ответ, а про себя подумала: зато теперь могу оценить его оригинальный ум и взгляд на жизнь. И в Америке нашла двух однокурсниц, уехавших туда в 90-е, с которыми почти не общалась по окончании университета: пишем через океан о литературе, о детях и, как водится в нашем возрасте, о разных оздоровительных рецептах. Как я раньше не додумалась? Ведь мы - русские филологи, а это уже братство!
В училище у Жени случилась неприятная история, я не была её свидетелем, так как пришла в КВВМПУ на год позже. Расскажу лишь то немногое, что, наверное, не являлось тайной для других и о чём вкратце, без подробностей, Женя поведала мне сама. Она влюбилась в курсанта первого или второго набора, я его никогда не видела. Потом они поссорились. Что, как произошло, не знаю. Помню, с её слов, что стихи, которые он посвящал ей, оказались стихами Роберта Рождественского. Наверное, имело место ещё что-то, заставившее её разочароваться в нём. Однако было поздно что-либо изменить: она ждала ребёнка. Они поженились, но при выходе из загса Женя дала супругу пощёчину, и больше они вместе не жили. Правда, после рождения сына отец приходил к ней в общежитие, просил прощения, стирал пелёнки, но Женя осталась неумолима. Ф.Ф. Турчин помог ей получить в Киеве квартиру, куда я часто ходила навестить маму с малышом. По окончании училища муж уехал служить, по-моему, на Север, облучился и умер очень рано, лет в тридцать-тридцать пять. Второй раз Женя замуж не вышла, давно работает в университете, защитила кандидатскую и докторскую диссертации, вырастила сына. Мы не виделись много лет: она переехала на новую квартиру, оставив прежнюю сыну, поэтому, вероятно, не отвечала на мои письма. Подруги говорят, что она жива-здорова и до сих пор преподаёт. На мой характер, я бы простила мальчика-мужа, возможно, всё бы и наладилось. С другой стороны, со мной тоже произошла в училище похожая история с неутешительным концом. Наверное, Женя поступила правильно.