Каштаны ещё не собирались желтеть, осень и учёба едва начались, а первокурсники уже «разошлись по секциям». Судя по фото в архиве и тому немногому, что удержалось в слабеющей памяти, с очень и не очень историческими местами несравненного града Киева я начал знакомиться в компании с Витей Низиным, Юрой Филипповым и Сашей Дьяконовым. Список близких по духу, с кем было интересно, постепенно ширился, частично иногда перетасовывался, и в целом круг дружеского общения за всё учебное четырёхлетие обозначился вполне определённо. В этот круг - кто больше, кто меньше, каждый по-своему, на краткое или продолжительное время - вошли Вася Лысенко, два Володи - Мушинский и Ермолаев, Саша Долгоруков и Николай Кириченко. На втором курсе к нам присоединился Юра Лебедев. Долгоруков, живя в Вильнюсе испытавший просвещающее влияние братского европейского языка, уверял, что Юрий по-польски будет Ежи, и полагал своей заслугой присвоение Лебедеву - по созвучию - клички «Ёжик». Умный Саша не мог удовлетвориться простым происхождением лебедевского позывного. Витя Низин, человек земной, обстоятельный и по-немецки точный, связывает его с Юриной шевелюрой. Пышная рыжая шевелюра не поддавалась гребню, упругие в мелкую кучеряшку волосы упрямо торчали во все стороны, в самом деле заставляя думать о ежиных колючках. Ассоциация с милым шустрым ёжиком усиливалась подвижными Юриными глазами, посаженными необычно близко к переносице.
История Юрия Александровича нестандартна. Он - из первого набора. Отучился почти два курса и был отчислен. Лебедева к нам привёл замкомбата в самом начале второго года учёбы, поскольку при отчислении ему не засчитали не оконченный второй курс. Юра пострадал за «курсантскую солидарность». Стоял дневальным по роте и видел, как двое однокурсников ночью вынесли из баталер-ки несколько новых бушлатов. Когда кража вскрылась, Юра упорно отрицал, что знает имена похитителей. Следователи, однако, нашли и назвали конкретных виновников, те, в свою очередь, заявили, что Лебедев всё видел и даже пытался препятствовать воровству. Но попытка не пытка, слово к делу не пришьёшь, а сокрытие преступления свидетелем без последствий не осталось.
Из Киева Юра уехал в Москву, прописался в столице как лимитчик, работал на знаменитом в ту пору, ныне не существующем АЗЛК -Автомобильном заводе имени Ленинского комсомола, выпускавшем не менее знаменитую легковушку «Москвич». Пару лет добивался справедливого рассмотрения дела, дошёл до самого верха - председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Арвида Яновича Пельше, восстановился в партии и вернулся в КВВМПУ, продолжив учёбу уже в нашем классе с третьим потоком.
Юра - мой земляк, семипалатинец (русского города, поставленного вместе с Усть-Каменогорском в начале XVIII века посланцами Петра I во главе с майором Иваном Лихарёвым, больше нет - в суверенном Казахстане Семипалатинск переименовали в Семей). Закадычным другом моему земляку стал его тёзка Юра Филиппов. Он с женой Зиночкой снимал комнатушку в подвале или полуподвале прямо за забором жилого корпуса училища, друзья-курсанты с удовольствием туда захаживали. Лебедев был самым частым гостем -что называется «своим в доску» - не только в подольской квартире Филипповых, но и в родительском доме Зины. Из села Червоное Андрушевского района Житомирской области, что в 130 километрах от Киева, одноклассники «мобилизовали» на флот трёх офицерских жён. Незадолго до нашего выпуска к Зине Филипповой и Вале Низиной присоединилась Лариса Лебедева. Витя Низин пишет: «Свадьба Ёжика и Ларисы состоялась в мае 1973 года... её отец был руководителем местной администрации. Свадьба проходила в Доме культуры, гостей было более ста человек». Среди них: Филипповы, Низины, Василий Лысенко и Николай Кириченко.
Двух Юр роднили подвижный ум, общительность, компанейский нрав в комбинации с изысканной (иногда) ироничностью. От шуток-розыгрышей весёлой парочки мне регулярно перепадало.
Скажу: Юлиан Семёнов или Эрнест Хемингуэй - будет одинаково пальцем в звёздное небо, закрытое полувековыми тучами. Автора, то есть, безнадёжно запамятовал. Журнал вроде бы «Юность», а рассказ, кажется, «Наполеон на лопате». Где-то в Сибири то ли геологи, то ли какие строители-первопроходцы, то ли очень дикие туристы загорелись откушать торт «Наполеон» и выпекали его на костре, пользуя совковую лопату вместо противня или сковородки. Не менее вероятно, что рассказ (повесть?) был другой. Допустим, «Солёный арбуз». Тоже, если не путаю, Сибирь, а детали и сюжеты здесь значения не имеют. Имеет значение, что где-то там кто-то из героев (или автор в лирическом отступлении) поделился проникновенным, никогда не теряющим свежести, открытием: в любой, пусть самой маленькой и безупречно дружеской компании обязательно назначается дежурный чудак, над которым всем остальным надлежит потешаться.
В компании двух Юр таким чудаком был я. Нижеследующий пример привожу не в силу его особости (случались покруче), а в силу того, что он выказал мою девственную доверчивость.
Самостоятельная подготовка 1-го класса 2 роты однажды была парализована на весь академический час. Не скажу, что явилось поводом, но такие вещи, вообще-то, в поводе не больно нуждаются.
Едва звонок загнал курсантский взвод в аудиторию, Ёжик начал убеждать, что несколько ночей перед праздничными демонстрациями и военным парадами брусчатку на Красной площади солдаты Кремлёвского полка драят зубными щётками. Я долго, хотя, может быть, не очень уверенно, поскольку, как всегда, не ждал от друга подвоха, отвечал ироничной улыбкой. И приводил бесспорные аргументы. В Москве, значит, бывал не однажды, эту самую брусчатку чуть не руками щупал, она шершавая, ребристая и т.д. Чистить камень хотя бы и сапожными щётками, не говоря о зубных, - полная олигофрения, видеть это моему земляку курсанту Лебедеву ни при какой погоде не доводилось, он либо сам привирает, либо поверил чужому вранью. Ёжик виртуозно гнул своё. 1-й класс 2 роты отодвинул учебники и тетради с конспектами, с величайшей серьёзностью внимая принципиальной полемике. Юра оперировал двумя доказательствами. 1) Да ты понимаешь, что это такое, военный парад и демонстрация трудящихся?!. Смысл политический понима-а-аешь?!! 2) Кто бы сомневался, что ты в своём Казахстане и на своём Тихоокеанском флоте знал, что и как делается в столице Родины, лучше, чем я, два года проживший в Москве!!!
Надо представить неподдельность его возмущения и всю основательность, всю идейную чистоту, с какой он относился к важному вопросу! Это меня и сломало. К концу учебного часа я пролепетал с тихим изумлением: «А что, Юра, это - правда?» Родной курсантский взвод, затаив дыхание ждавший развязки, облегчённо выдохнул и хором засмеялся. Следом раздался победительный хохот моего земляка. Смеялся Ёжик неподражаемо - смеялся вдребезги, высокочастотным речитативом и каким-то неземным, космическим голосом.
Судьбы наши соприкоснулись во Владивостоке. Лебедев появился неожиданно, как подводная лодка из ночной глубины. Я побывал у него в гостях на улице Борисенко, опубликовал о нём очерк или статью в «Боевой вахте» - кажется, о том, как он работал в море во время длительной боевой службы. Что Юра вскоре перевёлся на ЧФ, узнал спустя десятилетия.
С Филипповым на ТОФе мы не совпали. После выпуска он служил на тральщике на Русском острове. Ходил на боевую службу в Индийский океан. Довольно скоро перевёлся по семейным обстоятельствам во Львов, в знаменитое ЛВВПУ - Львовское высшее военно-политическое училище. Мы обнялись там через семь лет офицерской службы. В 1980 г. я вылез из прочного корпуса подлодки и передислоцировался в кабинет партийной жизни «Боевой вахты». Полный профан в газетном деле, был безотлагательно откомандирован на журналистские курсы во Львов. Пару раз приземлялся на ночь на палубе маленькой комнатки Юры и Зиночки Филипповых. Дочери Оли дома не было, с ней мы познакомились заочно уже в новом веке. Оля - поэт, стихи её печатались в дальневосточном журнале «Сихотэ-Алинь», который чудом удалось выпускать в течение целого десятилетия. С Зиной поддерживаем связь и сегодня. Тоже, к сожалению, заочную. Живут они в Каменске-Шахтинском, родном городе Юры.
Летом 1970-го между экзаменами и практикой на Черноморском флоте Юра летал со мной в Усть-Каменогорск. Третьим был Николай Кириченко.
К концу первого курса я узнал о суде над отцом. По статье, спешно отменённой при Михаиле Горбачёве, батю приговорили к полутора годам заключения. Срок невеликий, особенно, если в зоне сидеть не тебе. Однако это метка на всю жизнь и для осуждённого, и для всех родных-близких.
Узнав новость, первый и последний раз пошёл к училищному особисту. Мысли путались. Думалось даже не о том, как служить дальше. Было непонятно, как жить. Продолжать учёбу бессмысленно - уважительный повод для приказа об отчислении легко сыщется не завтра, так послезавтра. Самое логичное - написать рапорт на отчисление.
Особиста не помню. Ни лица, ни звания, ни места, где находился кабинет. Помню слова: «Не переживай. У нас сын за отца не отвечает». Забегая вперёд, скажу, что у начальника политотдела Владимира Сергеевича Манькова мнение на сей предмет оказалось иное. В мае 1973-го при обмене партийного билета (кстати, у меня номер в пределах первого миллиона - 00971660, тогда как в КПСС на тот момент было, думаю, миллионов 14-15) капитан 1 ранга Маньков выразился кратко: «Я тебе, сынок, не завидую». Отлично его помню, Манькова. Выражение лица. Притом что очень отстранённое, словно он разговаривал с инопланетянином, всё-таки, кажется, сочувственное. Собственно, для тех времён и порядков я как раз и был настоящим инопланетянином.
Если заглянуть вперёд ещё дальше, придётся признать, что офицер КГБ не угадал. Правда оказалась на стороне начпо. Тем не менее, я благодарен особисту. Он держал мою судьбу в руках. Она в любом варианте уже не могла стать лёгкой, однако не представляю себя вне флотского строя. Как бы трудно и горько ни складывалась служба, это была моя служба, моё, навсегда любимое, дело. Но это другая тема, другая книга. Я вообще не помышлял выходить за пределы четырёх киевских лет, намереваясь ограничить воспоминания исключительно одной учёбой. Но тут не всё во власти автора. Книга в значительной мере растёт из жизни сама по себе, и хотя большая (большая) часть былого-грядущего вынужденно остаётся или сознательно оставляется за кадром, что-то вдруг без спросу ложится в строку, игнорируя хронологию с географией. Иначе не получается хотя бы оконтурить портреты людей и времени.
Особист не вылечил моей позорной тайны, лишь загнал её внутрь души и сознания. Там она тлела пожизненно, время от времени вспыхивая обжигающим ум и сердце огнём. Тем не менее, из особого отдела ушёл, конечно, не окрылённым, но способным устоять на ногах. Главное, опять - в который раз - проскочил! Остаюсь в училище, а там будь что будет.
Всё-таки это была радость. Уже можно и свадьбу играть. Смущало, что отец в тюрьме, однако никак не хотелось длить разлуку с Таней, перешагнувшую за три с лишком года. В Усть-Каменогорск позвал всех желающих, весь 121-й класс. Поехали Юра Филиппов и Коля Кириченко.
В памяти осталось несколько эпизодов. Счастливых. Смешных. Отчасти драматичных, как без этого.
Мы прокатились в Горную Ульбинку - любимое место отдыха земляков в живописнейших алтайских предгорьях. Товарищи поразились красоте Алтая, на что, собственно, я и рассчитывал. Но случилось и то, что в расчёт не входило.
Отдыхать наладились в тельняшках, из-за жары не надев форменок. В сухопутном Усть-Каменогорске три парня в новеньких тельниках меняли состав атмосферы. Мы, ясное дело, полагали своим долгом привлечь восторженное внимание окружающих, но не ждали побочного эффекта. Вышло не очень удачно из-за повышенного интереса встречных и поперечных. Особенно милицейских патрулей. Время отличалось строгостью, курсантам возбранялось ходить не по форме. А уж с нарушением формы - тем паче. В закрытом для иностранцев Атомогорске, как звался Усть-Камень на враждебном Западе, военных патрулей не водилось, но милиция нас достала. Не однажды пришлось подолгу объяснять бдительным стражам порядка, кто мы, откуда и что намерены делать. Они просто ходили следом, постепенно умножаясь в числе.
Взять с собой документы не догадались, а единообразные башмаки и флотские брюки без ширинок вкупе с пиратски полосатыми торсами в лесу вдали от морей вызвали подозрение. Всякий раз с трудом удавалось уговорить не отвозить нас в участок. Реквизиты альма-матер и ФИО самого начальника КВВМПУ многократно были записаны в служебные кондуиты с обещанием доложить официальным документом о нашем вызывающе антиобщественном поведении и циничном нарушении устава. Никак не предвиденное недоверие к нам (советским военным морякам, подлинным защитникам Родины!) объяснений не имело, казалось полной глупостью и заставляло законно горячиться, что придало общению с блюстителями порядка рискованный характер. От рукопашной, однако (признаться, не без труда), удержались. Тем не менее, несколько последующих дней нас не покидали тревожные мысли, и мы дружно нервничали.
Слегка успокоились, поехав за невестой в Лениногорск. Придорожные пейзажи заворожили моих сослуживцев. Посреди стокилометровой трассы, возле волшебного таёжного села Зимовьё, тормознули зафрахтованный для поездки носатый автобус с клеймом Молотовского автозавода. Ребята сошли с обочины в берендеевский лес размяться и забыли, зачем остановили машину. Запрокинув головы, пытались увидеть небо сквозь исполинские кроны. Перед суровой сказочностью алтайского пихтача слова бессильны - здесь можно только молчать в изумлении.
Коля и Юра молчали долго.
Эпицентр сюжета - Дворец металлургов сильно металлургического города. В поздние времена обветшавший, с рождения долгие годы дворец соответствовал высокому званию, являясь не просто богатым символом областного центра - он был великолепен, был роскошен. К торжественному бракосочетанию через весь Усть-Каменогорск от трамвайного парка нас доставили такси по вызову. Мне с Таней и всё подмечающей её мамой достался совершенно раздолбанный экземпляр, воняющий бензином и преодолевающий пространство как-то боком, пугающе гремя, трясясь и виляя. Из сумасшедшей суеты накануне и в процессе главного события сохранилась в памяти одинокая деталь: не успел в парикмахерскую, драя дома полы и таская столы от соседей. Расписывался, забыв причесать растрёпанные лохмы. Новоиспечённая тёща не преминула заметить - друзья-моряки в парадке при белых ремнях и перчатках гляделись картинно, в отличие от замотанного женишка в цивильном костюмчике, в котором, за два года отвыкнув от рубах, пиджаков и брюк с гульфиками, я чувствовал себя потерянным. Нетрудно догадаться: будь тёщина воля, она бы с радостью поменяла жениха на любого из друзей.
Свидетелем выступил Коля Кириченко, высокий красавец, североморец с атомной субмарины, славной на весь Советский Союз героическими походами подо льдами Арктики и всплытием на Северном полюсе.
В общем и целом, Юра с Колей произвели на моей малой родине большой фурор. Две семьи остались разбитыми, плюс пара одиноких землячек обречены на тоску и поступки отчаянные - вплоть до поездки в Киев за счастьем, согретым в нежных руках, но улетевшим на чужих крыльях. Сначала это были крылья самолёта «Ил-18», выполнявшего рейс на Москву. Потом парни разъехались, наверное, по родительским домам. Я догулял отпуск параллельно с медовым месяцем на родине. Встретились все в Киеве перед отправкой на практику в Севастополь.
Страшные угрозы милиционеров последствий не имели. Подозреваю, придирчивое внимание блюстителей порядка объясняется тем, что им попросту запали в душу наши тельняшки. Тогда их было не достать, разве что в далёком от Рудного Алтая флотском военторге. Да и то, чаще всего, по блату.