Давненько гуляет в Интернете список нашего класса, каким он стал к выпуску, отредактированный приказами об отчислении курсантов, оставивших КВВМПУ по причинам разнообразным, по своему и, чаще, не по своему желанию.
«Выпуск 1973 года - 421 класс:
1. Антонов Юрий Александрович - живет в Мурманской области, учительствует
2. Белокобыльский Сергей Антонович
3. Бердников Владимир Александрович
4. Вихарев1 Николай Павлович
5. Гомонов Леонид Александрович
6. Долгоруков Александр Андреевич
7. Дьяконов Александр Геннадьевич - ныне контр-адмирал, зам. командующего КСФ по воспитательной работе
8. Егоров Николай Иванович
9. Ермолаев Владимир Викторович
10. Кириченко Николай Иванович
11. Колосов Виктор Николаевич
12. Лебедев Юрий Александрович
13. Лысенко Василий Митрофанович
14. Моисеенко Анатолий Сергеевич
15. Мушинский Владимир Иронович
16. Нагорнюк Александр Григорьевич
17. Найда Анатолий Александрович
18. Низин Виктор Александрович - живет в Московской области, работает зав орготделом НИИ
19. Тикунов Александр Федорович
20. Тыцких Владимир Михайлович
21. Скрыпник Александр Иванович
22. Степанчук Николай Васильевич
23. Филиппов Юрий Иванович
24. Шаповал Сергей Юнленович - живет в Севастополе, работает снабженцем на заводе
25. Янцовский Валерий Семенович»
Отдельных я представлю в книге. Такими, какими в определённых обстоятельствах видел и запомнил их и сами эти обстоятельства. Но рискну прибавить и сведения о том, чему лично свидетелем не был, в разное время почёрпнутое из рассказов посвящённых. С оговоркой: информация не проверена, за что, как говорится, купил, за то и продаю. Вполне допускаю, правда может быть потеснена легендами, мифами. Ничего не попишешь, в реальности мы все отличаемся от слухов о нас. Порой весьма значительно, вплоть до непохожести. Особенно - те, кого уж нет, кто ни правды о себе не скажет, ни неправды не опровергнет.
Лет пять после выпуска у меня хранилась общая тетрадь, которой я очень дорожил. Кроме довольно подробного изложения книги Августа Бебеля «Женщина и социализм», сильно меня заинтриговавшей, тетрадь берегла великие мысли, достойные бессмертия слова и фразы, звучавшие из уст преподавателей и курсантов. В режиме реального времени они фиксировались на обороте обложки или последней странице конспектов, а потом разборчиво переписывались в эту тетрадь. Бесценный труд бесследно исчез из кабинета замполита родимой дизелюхи, оставив в сердце непреходящую скорбь, но почти ничего не оставив в памяти. На её руинах с трудом отыскиваются жалкие крохи былого богатства.
Наш первый командир роты Иван Степанович Телин отличался образцово-показательной опрятностью формы. Если такое слово применимо к флотской тужурке с кителем, к брюкам и ботинкам, я бы назвал их холёными. К благообразному, гладкому, глянцево выбритому лицу капитана 3 ранга Телина подойдёт слово «лик». Лик был почти всегда удивительно спокоен, что у военных моряков, признаться, большая редкость. В заповедной тетрадке Иван Степанович отметился фразой, сказанной на лекции по уставам Вооружённых сил. Тема выдалась о пожарах, которым ничего невозможно противопоставить, кроме глубокого знания уставных статей, написанных кровью. Справедливый тезис подтверждался примером, когда во время пожара пострадали не знавшие уставов школьники. Я по горячим следам законспектировал слова, полные ненадуманного драматизма: «В школе (название населённого пункта, номер образовательного учреждения) в Новый год на ёлке возгорелись шестнадцать учеников».
Капитан 2 ранга Б.М. Карнос вёл мореходную астрономию. Ему принадлежит выдающееся открытие: «Курсант забывает всё, что сказано на лекции, через полчаса после её окончания. Но если его испугать, забывает мгновенно». Карносу пугать нас нужды не было. С этим блестяще справлялась сама мореходная астрономия.
Наиболее изысканным остроумцем из профессорско-преподавательского состава, на мой взгляд, показал себя капитан 2 ранга Григорьев. Один из пионеров-атомщиков на советском военном флоте, Леонид Серафимович помогал гражданским спецам в монтаже и освоении реактора на первом в мире атомном ледоколе «Ленин». Присутствие Григорьева в воспоминаниях Олега Гречко далеко неслучайно. Повторяться насчёт «Волги» (вероятно, для разнообразия у нас он говорил не о Североморске, а о Петропавловске-Камчатском) не буду, но кое-что добавлю. Не всё, однако, совсем уж шутливое.
У него, действительно, была «Победа» - какого-то бледного, то ли песочного, то ли голубовато-стального цвета. Одна из задних дверок машины закрывалась ненадёжно и имела привычку самовольно распахиваться на ходу. Из этой дверки на повороте при хорошей, надо полагать, скорости, в людном районе украинской столицы вывалилась младая киевлянка, которая почему-то представляется непременно блондинкой. Событие оказалось резонансным и способствовало срочной замене «Победы» на «Волгу». Впрочем, за историческую достоверность рассказа не ручаюсь. Не исключено, это одна из легенд, до которых курсанты весьма охочи. Зато далее пойдёт речь о том, что слышал из первых уст.
Григорьев потешался над женатиками, коих курсу к третьему-четвёртому набралось до половины личного состава. Меня это касалось больше других. В нашем классе узами Гименея я, кажется, связал себя первым. «Ничего вы не петрите в настоящей жизни, не дорожите собой, - хитро улыбался Григорьев на фоне (во всю стену) электрической схемы гирокомпаса. - Чего вы добровольно лишаете себя навсегда и сразу?.. Мне под тридцать, лечу в Сочи, иду по пляжу. Здесь топорщится (накрывает ладонью нагрудный карман), здесь (очередь доходит до второго кармана) едва не вываливается, кое-как застегнул! Представляете - северные, атомные, подводные за целый год... Отпуск длинный, двойной, я свободен как птица! Лечу сочинским пляжем, смотрю в высоту небесную и даль морскую, на них не гляжу. А они валяются под ногами, вслед пялятся, глаз не оторвут, а я перелетаю через них, переступаю, перешагиваю... Ради этого стоит жить, а вы. Вам себя не жалко?» Несколько сомнительно, чтобы офицер, хоть и с Севера, стал бы шляться по солнечному брегу Чёрного моря в набитой деньгами форменной рубашке с длинным рукавом (в те поры были только длинные), носившейся, в общем-то, с погонами и галстуком, однако картинка рисовалась живая, выразительная, недаром отменно помнится спустя полвека.
Другая история от Григорьева - как ходил в Большой театр. Перед началом спектакля, перед последним, то есть, звонком в зале транслировалось объявление: «Дорогие гости, уважаемые зрители, внимание, внимание! Сегодня в ложе (такой-то) культурно отдыхает граф Григорьев и сопровождающие его лица. Поприветствуем!» Это значит: старику-билетёру у входа (Григорьев называл его «мЭтр-д-О-тЭль») была вручена банкнота и инструкция с текстом большими буквами. Не дожидаясь антракта, «графа» из ложи забирал офицерский патруль. «Представляете, - беззвучно всхохатывал наш преп, - я был единственным в истории флотским офицером, который как матрос-новобранец ходил строевым во дворе московской гарнизонной комендатуры! Наверняка - единственным!»
Как-то при перегрузке активной зоны реактора то ли что-то не пошло, то ли моряки чего-то сделали не по правилам. «Мы вытащили дозиметры, сложили куда подальше и носили стержни на плечах. Зато теперь я в любое время года на любой срок в любой санаторий Советского Союза». Чтобы было понятней непосвящённым - дозиметрами на старте «атомного века» служили кусочки фотоплёнки, герметично упрятанные в чёрную светонепроницаемую бумагу. Их потом проявляли, по степени засветки определяя дозу облучения.
И заметка на полях: пока Леонид Серафимович читал нам ТУЖЭК, ни в один санаторий он не отлучался. В аудитории не помню его сидящим на стуле. Ходил у доски, разжёвывая тему, для очередной хохмы-байки, давая передохнуть нашим дымящимся мозгам, приседал на стол. Бочком, одна нога свободно качалась. Чуть взъерошенный, как будто вынырнул из прочного корпуса на мостик атомарины, подставив не вчера стриженную шевелюру свежему ветру.
Из курсантов чаще других стенографировался Саша Дьяконов. Не знаю, за какие заслуги типичнейшего крестьянского сына Николая Степанчука он наградил благородным статусом, но мне это необъяснимо нравилось. Коля - сухопарый, вытянутый в одну жилу, с сухопарым, вытянутым сверху вниз лицом, выражавшим удивление окружающим миром, отличался неповторимой способностью: опершись локтем о край верхней кровати, из положения стоя подбрасывал прямое тело до второго яруса и плюхался на своё ложе с лёгкостью, как будто бросал туда карандаш. В моей тетради Коля тоже оставил след. Фразой на семинаре по истории партии: «Если после краткого вступления сделать заключение, то капитализм хуже социализма». Любимый нами преподаватель истории КПСС капитан 2 ранга Александр Васильевич Поляков пытался добиться от курсанта Степанчука более широкого и аргументированного развития темы, но тот не добавил к сказанному ни слова.
Во Владивостоке он мелькнул в качестве пропагандиста матросского клуба, прежде послужив на русскоостровском тральщике. Юрий Антонов, побывавший у меня в гостях, поведал о встрече с однокашником. Юра с экипажем атомарины прибыл на Русский для послепоходового отдыха и навестил товарища на борту ТЩ. Вот его рассказ:
- Открываю дверь замовской каюты, сидящий за столом Коля резко вздрагивает, отшатывается и закрывает лицо скрещенными руками. Я ему: «Ты чо, Коля?» Он мне: «Ю-ю-юра... Боюсь две вещи на свете. Крыс и личного состава. Думал, ввалился кто-то из матросов».
Полный титул Коли, присвоенный ему будущим адмиралом, - дон Педро Суарес, или Николай Степанчук. Пара случайных бессловесных встреч в столице Тихоокеанского флота в восьмидесятые годы прошлого века - последнее, что помню о доне Педро. Следы его затерялись.
Дьяконов был охотник давать нам экзотические имена и делал это необычайно изобретательно. Одно помню: Бонифаций. С ним (Сашей, не Бонифацием) за сорок с лихвой лет удалось пересечься два-три раза. В Москве, где он служил какое-то время. Во Владивостоке. Есть снимок: два капитана 3 ранга у памятника морякам крейсера «Варяг» на Морском кладбище. Не сказать, что связь между нами была тесной и непрерывной, но сохранилась до сегодня.
Из класса, из роты, из всего нашего курса никто не поднялся по службе так высоко, как Саша. Внушает уважение не только солидный срок нахождения в непростой должности заместителя командующего Северным флотом по воспитательной работе. Служба контр-адмирала Дьяконова пришлась на чёрные годы в истории родного Военно-морского флота. Если самые тяжёлые - годы Великой Отечественной войны, то лихие девяностые - самые чёрные. Те были героическими, овеянными славой Великой Победы. Эти - не менее трагическими, но позорными, унизительными. Саше пришлось отправлять морских пехотинцев СФ в Чечню. И потом - в 2000 году - пережить катастрофу АПЛ «Курск».
В процессе учёбы различия между теми, кто пришёл в училище из Вооружённых сил, и кто поступил со школьной скамьи, стёрлись, многие сошлись и передружились со многими. Но спервоначалу эти различия определяли и атмосферу в кубриках и аудиториях, и характер отношений между курсантами. Саша был из «молодых», то есть, не служивших. Но как-то сразу выделился из своего ряда. Рослый, рассудительный, уверенно успевавший по всем предметам, он выглядел не по годам солидно, что никак не лишало его ребячливости и весёлого импровизаторства.
После школы Дьяконов год отработал корреспондентом в «Стер-литамакском рабочем» и поступал, как сам признавался, в училище не политическое, а политехническое. В Киеве, узнав правду, весьма удивился и вроде готовился отработать назад. Окончательно дело устаканилось после того, как на вопрос «А жёлтенькие ленточки на рукавах будут?» ему ответили утвердительно. Тогда Саша сказал: «Я буду адмиралом». Вполне логично - у адмирала золотых шевронов больше.
В тесном кубрике Дьяконов приличное время проводил на. шкафу. Занимался йогой. Возможно, под влиянием Бориса Фёдоровича Воронина, чей призыв и пример, оставленный без внимания, а то и с иронией воспринятый одноклассниками, вдохновил стерлитамакца, что называется, по-взрослому. Не знаю, кто ещё мог так легко и столь надолго заводить руками пятки за затылок. Кто, вообще, это мог, не знаю. Одна нога, вторая. На шкафу в немыслимой позе застывает Будда. Одна нога, вторая. И - всё сначала.
Лекция по политэкономии. Сашин выход.
Политэконом - бывший фронтовик, полковник-авиатор. Рассказывал, как наши ястребки на бреющем полёте «винтами рубили фашистам бошки». Понимание и славу у курсантов добыл выстраданной максимой: «Водку придумали умные люди, но она досталась дуракам».
Полковник был туговат на ухо, а после пятнадцати минут вещания с кафедры мог стать вовсе профнепригодным.
Под настроение, в избранный день Дьяконов занимал позицию за последним столом в глубине аудитории. Командирский поначалу голос преподавателя вдруг садился, скисая почти до шёпота. Тут раздавалось Сашино: «Звук, полковник!» Личный состав, от первого до последнего ряда обладавший проверенным военно-морским слухом, реагировал как должно. Полковник видит: народ ломается, ложится на столы, бьётся в судорогах. Но не понимает причины и не знает, чем помочь слушателям и самому себе.
Помню: это всё было в моей тетрадке. Много чего забыл. А тетрадка пропала.