Последнее партийное собрание перед последним курсантским отпуском. Через несколько месяцев мы станем лейтенантами. Если станем.
Комроты Барабаш говорил первым. Почти дословно: я, товарищи курсанты, вас предупреждал - вы вышли на финишную прямую, возьмитесь, наконец, за ум. Необдуманный поступок может быть вашим последним поступком в училище. Особенно для тех, у кого закончился кандидатский стаж и приспел срок вступать в члены партии. Поблажек не будет, вы достаточно злоупотребляли ими в течение четырёх лет, пора и честь знать!
Первый вопрос в повестке собрания - приём в члены КПСС Василия Митрофановича Лысенко.
После слов командира мы с Митрофанычем беспомощно переглянулись.
Миновало меньше недели, как мы вместе ходили в увольнение. Может, каких-нибудь два-три дня. На левом берегу Славутича в кинотеатре «Днипро» шла премьера фильма, уже до выхода на экраны ставшего знаменитым. Насколько помню, ещё не дублированного, на украинском языке, с субтитрами. По-русски фильм назывался «Белая птица с чёрной отметиной».
Лента крутилась с аншлагом, билеты на предпоследний сеанс на лучшие места в центре зала, скорее всего, заранее приобрела Таня. «Днипро» - в Дарнице, по дороге к общежитию вузов искусств, где мы занимали комнату в глубине пустого изолятора . К нашему с Васей приходу Таня пожарила курицу и сварила гречку. Быстро, чтобы не опоздать в кинотеатр, поужинали. Таня работала в районной санэпидстанции, дома водился медицинский спирт. Митрофано-вич его никогда не пробовал. Я, сообразуясь с некоторым опытом, ограничился парой рюмок и предупредил гостя, что напиток коварный, сразу его не почувствуешь, но потом может подвести. Ничего, сказал старшина, зато в его селе лучшая на всю округу самогонка, спирту рядом с ней делать нечего. И бесстрашно опрокинул на посошок.
Спирт мы приняли неразбавленный, запивая водой. Он обжёг нежные Васины губы, отшлифованные о мундштук лучшей трубы ВИА «Магелланы», рот мгновенно припух. Пока ехали трамваем до кинотеатра, Митрофаныча сморило. Едва в зале погас свет, ещё на титрах, Лысенко уронил голову на плечо и минут через пятнадцать начал богатырски храпеть. Народ шикал, я толкал друга в бок, он просыпался ненадолго, и сцена многократно повторялась. Неожиданно Вася - фильм ещё не закончился - рванул с места и скрылся в двери фойе. Там уже собрался народ с билетами на последний сеанс - не протолкнуться. Обнаружить беглеца в толпе не удалось.
Не было его и перед входом в кинотеатр. Зато вдоль фасада «Дни-про» барражировал военный патруль. Я образцовым строевым шагом устремился навстречу, преданным взглядом вперившись в офицера. «. разрешите обратиться. тут случайно не видели. минут десять назад. в такой же форме, как я.» Начальник патруля понимающе улыбнулся и сделал ладонью змейку, показав извилистую кривую, по которой, как следовало догадаться, десять минут тому на глазах патруля двигался главный корабельный старшина. «Того?» - спросил офицер. «Немножко», - кивнул я и со слабой надеждой в голосе пролепетал: «Можно мне его забрать, всё будет нормально, честное слово». «Ничего себе, немножко, - восхитился начальник под завистливые вздохи патрульных. - Не стали мы его трогать. Он пошёл туда», - офицер махнул в сторону трамвайной остановки.
Но Митрофаныча на остановке не было. Опросом людей, скопившихся на платформе в ожидании трамвая, удалось установить, что транспорт не подходил уже с четверть часа, и за это время чёрная флотская шинель здесь не появлялась.
Всё больше беспокоясь, почти отчаявшись, я не меньше четырёх раз пробежал от остановки до кинотеатра и обратно. Вася как воду канул.
Он появился неожиданно - в свете придорожного фонаря под руку с Таней. Она, стоявшая рядом с патрулём, пока я метался туда-сюда, неспешно двинулась от «Днипро» к трамваю и увидела Митрофа-ныча. Прижавшись лбом к бетонному столбу, он слился с ночной тьмой. В нескольких метрах раз за разом пробегая мимо, я его не заметил.
Таня поехала домой одна - утром ей надо было на работу. Я, имея увольнение на ночь, сначала сопроводил друга на Подол, довёл до КПП на Волошской.
Благополучно пройти через дежурного по батальону, принимавшего курсантов из увольнения, Васе не удалось. На следующий день, едва я объявился в кубрике, ещё до начала занятий, подошёл Митрофаныч: «Барабашу доложили. Он сказал, что забирает свою рекомендацию в партию, и вместо приёма меня ждёт персональное дело. Может, поговоришь с командиром?»
«Нет, Вася, - довольно резко ответил я. - Я предупреждал насчёт спирта. Закон знаешь: гуляли вместе, но тот, кто залетел, выкручивается в одиночку».
Митрофаныч ушёл, не сказав больше ни слова, с видом обречённым...
После занятий, проклиная себя за малодушие, я постучался в ротную канцелярию. Всего разговора с Барабашом не помню. Только фрагменты. Я: «Вчера главный старшина Лысенко был у меня в гостях. Предложил ему выпить, он отказался, но я, желая показать гостеприимство, настоял. Если Лысенко заслужил наказание, то первым должен быть наказан я, потому что его вины в выпивке нет, это вина моя». Барабаш: «Ну вот, теперь всё ясно. Вы подвели хорошего человека. Крепко подвели. Отвечать будете вместе, полу-чите по заслугам, командование и партийная организация определят, кому что причитается».
До партийного собрания мы с Митрофанычем, оба как в воду опущенные, не общались, избегали даже глядеть друг на друга. О разговоре с Барабашом я умолчал. Что говорить, если результат всё равно неизбежен? Тем более что Митрофаныч даже в его аховом положении меня не выдал, а я ничем не смог помочь ни ему, ни себе. С каждым часом всё больше тревожило, что дело наше вообще никем никак не комментировалось. Не приходилось сомневаться, что дело это - труба.
И вот он, час Ч. «.Поблажек не будет, вы достаточно злоупотребляли ими в течение четырёх лет, пора и честь знать!» Лицо Бараба-ша непроницаемо. Мы с Васей уронили головы.
Командир со всей силой классовой ненависти прошёлся по курсантам, которые не вняли его доброму совету и умудрились на ближних подступах к выпуску «допустить грубые нарушения дисциплины и порядка, несовместимые с офицерским званием». И. привёл в пример кандидата в члены КПСС Лысенко Василия Митрофановича, который «знает, как надо служить и с кем дружить», поэтому он, Ба-рабаш, давший Василию Митрофановичу партийную рекомендацию, предлагает сейчас принять его в члены ленинской партии и надеется, что партийное собрание его поддержит.
В первый день после отпуска перед строем батальона был зачитан приказ начальника училища о назначении нештатных заместителей курсантских рот по политической части с присвоением звания «главный корабельный старшина». Замполитом у Барабаша оказался я.
Барабаш улыбался загадочно и лучезарно. Я был ошарашен до потери дара речи. На офицерской, уже скорой, службе нежданная-негаданная должность и новое воинское звание сказаться никак не могли, но, признаюсь, в тот момент это не имело значения. Конечно, как-то я пытался скрыть нахлынувшие чувства. Но кто служил, поймёт: это было мгновение счастья. Не имея звания старшины 1 статьи, не нося лычек главного старшины, вдруг стать сразу главным корабельным! Самое высокое звание, которым может быть отмечен моряк-срочник, самое для меня памятное и как-то особенно дорогое. Хотя бы потому, что начинал служить в должности, по штату соответствующей этому званию, но вышло, что шёл к нему пять лет.
Новый статус давал кое-какие полномочия, вплоть до права самостоятельно увольнять в город курсантов роты. Пользуясь этим правом, я пару раз не нарочно, но чувствительно подвёл командира, вызвав негодование вышестоящего начальства. Барабаш, спокойно объяснив, в чём я неправ, воздержался от честно заслуженного наказания и принял удар на себя. Здесь можно бы вспомнить об этом подробнее, но история моего замполитства в КВВМПУ заслуживает отдельного повествования. Удивившая примерами непредсказуемого человеческого многообразия, она заняла бы здесь слишком много места.