На сакраментальный этот вопрос ответ всегда один. Мы его знаем, но, как правило, удобнее в этом не признаваться. А лучше - вообще не думать.
Странно, что при постоянном физическом напряжении и в училище, и непосредственно на флоте, временами казавшемся непреодолимым, я не помню чувства усталости. И чувства голода, с которым у многих связана военная служба, не помню тоже. Чего мне всегда и везде, в том числе и на кораблях, не хватало, так это - сна. А в училище, в своём курсантском классе, возможно, был я рекордсменом по сну на лекциях. Особенно почему-то на международном коммунистическом и рабочем движении. На занятиях по данному предмету преподаватель частенько меня будил и заставлял стоять до перерыва. Олег Гречко с большим знанием дела осветил близкую мне тему, однако я вполне мог бы прибавить к его рассказу кое-что из собственного богатого опыта, да он едва ли кому-то принесёт пользу. Хочу сказать о другом чувстве, сопровождавшем меня всю службу и беспокоящему доныне. Это даже не чувство, а какая-то почти физически ощущаемая тягота, моральная надсада оттого, что ты - меченый, что существуешь словно под колпаком, из-под которого нельзя вырваться.
В училище первым командиром нашего взвода был Виктор Радченко. Один из тех, о ком говорят «золотой парень». Из него получился бы отличный офицер - лучше многих из нас. Залетел Витя по доброте. Девчонки, работавшие на заводе молдавских вин, принесли знакомым курсантам пару бутылок вина. Витя, стоявший помощником дежурного по училищу, пытался доставить подарок по назначению, но был взят с поличным в коридоре у входа в столовую. На старших курсах, скорее всего, этот проступок не повлёк бы за собой исключения. Но мы не очень давно надели курсантскую форму. А главное, наверное, в том, что Виктор не стал спасать себя, принял вину в одиночку, не сдав тех, кому предназначалась передача. Через год-два на характеристику Виктору Радченко пришёл запрос из
Волгограда - Виктор пробовал поступить в Высшую школу милиции. Итог был предрешён. Пойти по пути Юры Лебедева Радченко то ли не имел возможности, то ли не догадался.
Получить смолоду за мимолётную шалость, случайную глупость, вовсе не характеризующие человека, несмываемое клеймо на всю жизнь - трудно придумать что-то более несправедливое и, по большому счёту, незаконное. Обрести не вырубаемую строку в казённой биографии бывает хуже, чем отсидеть срок. К слову сказать, в училище, на нашем курсе, занимался парень, который до поступления в КВВМПУ имел судимость. Как-то он сумел скрыть этот факт и только поэтому поступил, успешно отучился и стал капитаном 1 ранга.
Формальное пожизненное деление граждан на достойных всего и не достойных ничего, на «чистых» и «нечистых», мне кажется, одна из глубочайших причин многих бед, которые и сегодня продолжают мучить нашу страну.
.Он выделялся какой-то тихой добротой и беззащитностью. Запомнился формой. Великоватой, нескладной. Потёртая пилотка, пузырящаяся гимнастёрка, шароваристые штаны, серая, никакой гуталин не возьмёт, кирза сапог - голенища раструбом. Стройбатовец.
«Мальчик» этот не даёт мне покоя. 45 лет - с той поры, когда сдавались экзамены в Киевское политучилище.
Он тоже сдавал экзамены. Зря старался. Путь в офицеры был для него закрыт наглухо. Многие другие пути, наверное, - тоже. Об этом знали все. Не знал только он сам.
Он делал третий заход. Два раза поступал в военное училище ещё на «гражданке». Пытался поступать. Может, не прошёл по конкурсу. Это нам было неизвестно. Известно было - у него не получилось. А вот то, почему оказался не где-нибудь, а в стройбате, ни у кого сомнений не вызывало. Мы уже кое-что понимали.
Родители паренька имели судимость. За растрату. Материально от-ветственные лица. Сами согрешили или кто подставил, мы не ведали. Судимы, значит, есть за что. Так тогда полагалось думать. Пришло время, и нам открылось: могло быть всякое. Но сын-то - причём? Оказалось - очень даже причём. В такую жили эпоху.
Несправедливость вопиющая. Да что там несправедливость? Подлость. Низость. Это трудно с чем-нибудь сравнить. Уж коль скоро кто-то где-то решил, что за дела родителей, а то и не за дела, а за одно только происхождение, обязаны отвечать дети, - скажите об этом прямо, зачем играть как кошка с мышкой?
Тут можно привести примеров на отдельную книгу, и едва ли она окажется тоненькой. Тема эта обожжёт сердце и моему другу Виктору Низину , призванному на ТОФ из глухой сибирской деревушки, где он родился в семье этнических немцев, высланных в сентябре 1941 года с Поволжья. Родители Виктора до 1956 г. не имели паспортов, не имели прав на свободное перемещение по стране, назывались «спецпереселенцами», были обязаны регулярно отмечаться в местной спецкомендатуре.
Когда парень попал в Радиотехническую школу, на него обратил внимание замполит роты капитан-лейтенант Алексей Филиппович Смазной. Офицер сумел разглядеть в подчинённом замечательные качества, которые в полной мере проявились в дальнейшей службе Низина. С доброй руки Алексея Филипповича матроса-первогодка избрали секретарём комсомольской организации роты. Не всё получалось, но рядом всегда был замполит. Он и предложил моряку поступать в Киевское ВВМПУ. А когда Алексей Смазной трагически погиб, Виктор твёрдо решил стать флотским офицером-политработником. Он упорно шёл к цели, преодолевая препятствия, о которых большинство сослуживцев и понятия не имели. На первом курсе КВВМПУ, в самом начале учёбы, в один из поздних часов, после отбоя, сосед по койке Володя Калиненков прошептал ему на ухо: «Был сегодня у капитана Бочкова (училищный особист), где увидел на столе твоё досье с жирной надписью на обложке: ''Немец?! Как он сюда попал?''» И долго ещё преследовало Виктора его «нерусское происхождение».
Враг внешний и враг внутренний - звучит одиозно, ан попробуй, найди место и время, чтобы не было ни того, ни другого хоть в одной стране мира от самого сотворения! Зато тьма примеров, когда забвение бессмертных помыслов супостата кончалось позором, крахом, мучительной смертью белопушистых, белоперчаточных миротворцев и пацифистов, гибелью безвинных «простых» людей, племён, систем и держав. Не существует и в видимой исторической перспективе не появится государства, не способного стоять за себя, надёжно защищать свои владения и интересы. В священном этом деле не обойтись без разведки и контрразведки, не уйти от необходимости знать, кто чем дышит. Да ведь дело-то очень тонкое, тут потребны не только зоркий глаз, острый слух и холодный ум, но желательны ещё совесть, сердце и мера - последний, высший дар богов. После Иисуса Христа меж людей, увы, боги не замечены. Нельзя не видеть, к чему мы шли и пришли, в конце концов. Всё, всё, что с нами происходит сегодня, начиналось вчера. Нами же и начиналось.
Милая Света, дорогая Светлана Николаевна! Святой человек - в нашем возрасте, при нашем всестороннем опыте жизни изумляться вопросом: «Неужели среди курсантов были такие осведомители?»
Мы сильны задним умом. Поздно приходящим.
В Киеве меня одолевал бзик, о котором знали только самые доверенные друзья. Неокрепшее, но уже напуганное мальчишеское сознание сдвинулось на стыке двух вещей, в общем-то, далёких друг от друга: отцовской судимости и «шпионских» кинофильмов. Общественные, особенно те, что называются злачными, места в моём воображении существовали исключительно ради конспиративных дел. В каждом рестораторе, человеке за кафешной стойкой чудился агент известного ведомства. Было, подвыпив, я неукротимо приставал к бармену с требованием признаться в тайной ипостаси.
Добросовестно следуя атеистическим уставам, в действующие храмы, чудом сохранявшиеся в безбожной стране, я не ходил. Притом не сомневался в обоснованности широко внедрённого в массы сограждан мнения, будто «попы в церквях - сплошь сотрудники КГБ».
Но родненькие курсанты были вне подозрений, мысль о том, что кто-то способен фискалить на своего товарища, просто не могла придти в голову.
Штука эта безнаказанная, общество с этой бедой до сих пор бороться не научилось. А беда, вообще-то, немаленькая. Гнусное явление расцвело теперь пышным цветом, стало вездесущим - от думской трибуны до безбрежных просторов мировой Интернет-паутины, от забрызганного кровью сайта «Миротворец» до господина vip-доносчика Касьянова.
Надо полагать, за сексотство, доносительство, откуда подать рукой до клеветы, отдельных политработников (не скажу многих – это неправда) нас и не любили на флоте. Бывший командир подводной лодки из 19 бригады ПЛ капитан 1 ранга Игорь Литвиненко вспоминает об одном из своих замполитов: «.. .проблем по ''замовской'' линии у меня не возникало, а это дорогого стоило. в политотдел с разного рода информацией мой замполит не бегал, ходил только по вызову». Стало быть, водились, водились такие, кто и не по вызову «бегал» -«по зову сердца». Они, видно, и в Киеве существовали рядом с нами.
Тут опять же нельзя всех - под одну гребёнку. Ответственный человек, столкнувшись с угрозой делу, должен её устранить. Когда сам не может, обязан обратиться за помощью. В реальности - объективно и своевременно доложить другому ответственному, способному решить возникшую проблему. Тут всегда отыщется некто, кому такая позиция не по нутру, однако полемизировать на эту ясную тему - значит, выйти за рамки профессионального разговора.
Нехорошо, позорно наушничать, недаром нормальные дети ябед не любят. А всё-таки «отрапортовать» о чём-то нелицеприятном, что без вреда можно и не афишировать - одно. Другое - подлить маслица в огонь придумочкой малой, «обоснованным» предположением, нехитрой какой-нибудь интерпретацией. Конечно, на практике первое и второе частенько сочетается. Коготок увязнет - и всё.
Это не всегда можно увидеть, не всегда удаётся определить, кто есть кто. Один думает о деле, ради которого готов поступиться и личным интересом. Другой радеет исключительно о себе, для него дело - просто средство достижения персонального блага.
Среди нашего брата были те, кто служил, и те, кто играл. Ставка в игре одна - карьера. Любой ценой. Хотелось бы ошибиться, но, кажется, в начале службы, в Лиепае, я близко столкнулся с этим явлением в кругу своих сослуживцев и даже сокурсников. Переворот в судьбе у меня начался после налёта на 76 бригаду эсминцев помощника начальника политотдела 12 дивизии ракетных кораблей по комсомольской работе лейтенанта (может, уже и старшего) Владимира Коватёва. Бригада моя входила в состав означенной дивизии, стоявшей в Балтийске. Начальник политотдела 76 БЭМ капитан 2 ранга Дехтерев замыкался на начпо 12 ДИРК капраза Медведева, я - соответственно - на Коватёва. Ему, Коватёву, приехавшему в Лиепаю «поработать», не понравился Паша Панасюк, секретарь комитета комсомола эсминца «Огненный» - добросовестный моряк, на корабле из матросов выросший до офицера. Может, дело было не в симпатиях-антипатиях, просто верхний товарищ не стал утруждаться изучением дел как таковых, а показать свою работу, что-нибудь доложить начальству после командировки - вещь необходимая. Для полноты картины непременно нужны «замечания», не важно, если и высосанные из пальца.
Не помню, съездил ли я в ухо тёзке своему Коватёву (по тогдашнему мальчишескому кодексу мог и съездить), но за Пашу Панасюка сильно заступился, не подбирая выражений. В результате начпо Медведев настоятельно предложил начпо Дехтереву избавиться от помощника по комсомолу Тыцких, представив последнего к назначению замом на подводную лодку. Мой шеф ответил категорическим отказом: «Он мне самому нужен!» «Ну, - заключил Медведев, - не хочешь по-хорошему, будет по-плохому».
Из воспоминаний Олега Гречко я узнал теперь о своём преемнике. Виктор Васютенко прошёл путь, о котором я мечтал. Из политотдела бригады эсминцев получил назначение на подводную лодку, куда меня «по-хорошему» не отпустил капдва Дехтерев. Вышло по-медведевски - «по-плохому».
Формальной причиной ссылки на вспомогательный флот стала судимость отца, которая и раньше не являлась для кадровиков тайной. Так возник прецедент, запустивший алгоритм дальнейшей службы -про папу мне ещё не раз напомнили снятием с должностей и неприсвоением очередного звания уже на Тихом океане.
В Лиепае неизбежность такого хода событий сомнений не вызывала сразу. Я сдался, сдулся - приговорил себя, службу свою и жизнь к крайней мере. Поначалу удерживала мысль о двух самых дорогих людях - маме и жене. Но быстро личная обида, эгоистическое чувство утраты надежд на успех в карьере, смысла жить и бороться взяли верх, лишили разума и воли. В последний момент остановила Таня, как-то очень вовремя почуявшая настроение, догадавшаяся о моём решении. Она сказала: «Да будь ты хоть старшим матросом, я всё равно тебя люблю, разве этого мало, чтобы жить?» И - остался жить... Тани не стало в 1984-м. Несмотря на то, что, по приватному заключению патологоанатома, у неё «было очень грамотное лечение и идеальный уход». В последнюю нашу встречу, наверное, чтобы посочувствовать и как-то успокоить, прозектор добавила: «С такой болячкой мы гарантированно вскрываем до тридцати лет». Тане было тридцать пять. Из них четырнадцать мы прожили вместе. Не прожили - прослужили. Мне сложно представить, что бы стало со мной без её терпения, мужества, без поддержки, которую трудно ждать от хрупкой, слабенькой женщины, потерявшей при рождении обоих детей, последние годы незрячей. Она не сдалась до конца, не упала духом. Пока могла - читала книги с огромной лупой, подаренной нашим другом-фотографом Сашей Яковцом. Когда это стало не по силам, когда уже не различала свет и тьму, сказала с улыбкой почти не грустной: «Я стала любить ночь». Я мог потревожить её в любое время, в полночь-заполночь, чтением своих строк, рифмованных и не рифмованных, и слышал оценку, замечания, советы, после которых мог осмысленно работать дальше.
Это стихотворение сложилось, когда Тани уже не было. Я лежал в госпитале. В госпитальной палате удаётся подумать о том, на что служба времени не оставляет.
+ + +
Они уже в пути. Они уже не с нами. Забывшейся судьбой ниспослан будет срок для гнева и для слёз. Во тьме воспоминаний воскреснет прошлый свет. На север и восток ещё не добрели безмолвные конвои, но смертной тени их ничто не возвратит. Кровь стынет, и вослед ночная вьюга воет... Ты плачешь или нет? Они уже в пути. Ты деда узнаёшь? Он, кажется, смеётся?! Толкнёт тебя плечом: живи, пока живой! А с падающих звёзд последний свет прольётся, и угодит во тьму, и обернётся тьмой. Они уже в пути. А где-то в отдаленье маячим мы с тобой. А кто-то вслед глядит... Ты видишь, как блестит штыками оцепленье? Живи, пока живой. Они ещё в пути..
Люди моего поколения жили с этим ощущением. Не утверждаю, что все. Однако «мальчиков» было много. В родной и не очень родной истории, в жизни каждого из нас. Чем осмотрительней мы пытались о них не думать, тем им становилось безнадёжней.
Теперь анкету заменил кошелёк.
Жизнь снова с абсолютной бескомпромиссностью возвращает к тому, с чего начались эти воспоминания. К выбору. К свободе. Что она такое, как её понимать, какой свободе присягать и служить? Главная наша наука внушала: свобода есть осознанная необходимость. Мне кажется, Маркс с Лениным не до конца разобрались в этом понятии. Необходимость-то каждый видит по-своему. Для одних это: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Или, ещё глубже, шире, вместе с тем конкретней и строже - наше, православное, завещанное от отчич и дедич: «За други своя».
Для иных - личный комфорт, счёт в банке, замок за высоким забором, желательно где-нибудь на Рублёвке.
По мне свобода - право делать и думать всё, что считаешь нужным, если слова и дела твои не мешают никому другому. Ни одному человеку на свете. И уж, конечно, не во вред родной земле, не против своего народа. А в идеале - на пользу им. За такую свободу приходится иногда и постоять. Даже, случается, идти в бой.
Вот снова явилось время, которое поставило нас перед вечным выбором. Нас всех. Страну. Народ. Каждого человека персонально. И снова, как бывает на смертельно опасных поворотах истории, «ВСЕ» неизбежно делятся на «МЫ» и «ОНИ».
Анкеты об этом могут промолчать. О человеке говорят его поступки. А окончательную правду о нас рассказывает одна только жизнь. Наша жизнь и жизнь наших детей и внуков, которая зависит оттого, как мы проживём свою.
Мы, квумпари, свой выбор сделали. Давно и навсегда.