Через неделю после встречи с Дэниелом Берриганом * я поехал в город Колумбия, штат Южная Каролина, к Уильяму Уэстморленду. Я отправился прямо к нему в офис, расположенный в здании банка. Уэстморленд тогда возглавлял спецгруппу по вопросам экономического развития при губернаторе штата и ждал, что его пригласят баллотироваться на пост самого губернатора.
Он знал о моем приезде и встретил меня стоя. В свои пятьдесят девять лет он был еще в отличной форме, с безупречной выправкой. Его властные черты, казалось, совсем не изменились: выдающийся вперед подбородок, лоб с мощными надбровьями, нависающий над темными, жесткими глазами. Но в лице, раньше сухом, туго обтянутом кожей, появился намек на полноту. Волосы, цвета потемневшего серебра, зачесанные назад, оказались длиннее, чем я ожидал. Потом я понял: до тех пор я никогда не видел его без головного убора. Попросту говоря, я никогда раньше не видел его в гражданской одежде, а в его фигуре, осанке сохранилось столько военного, что вид его в гладком сереньком костюме и бесцветном галстуке приводил в замешательство.
— Здравствуйте, генерал. Рад вас видеть снова.— Он не улыбнулся, пожимая мне руку. Взгляд был жестким, рот вытянут в тонкую линию. Он указал на стол в конце кабинета. Мы уселись друг против друга. Он ждал, чтобы я начал беседу.
— Вы, наверное, знаете — я пробуду здесь несколько дней,— начал я.
— Да. Вы ведь, кажется, бывали во Вьетнаме?
— Несколько раз. В 1967 году мы с вами как-то про-вели вместе целый день.
— Помню, как же. Вы тогда написали обо мне статью. Кажется, даже не одну.
— Нет. Всего одну, но большую.
— Верно, кто-то из друзей прислал мне несколько экземпляров.— Он смотрел не моргая, речь его была лишена интонаций, слова звучали плоско, монотонно.— Я помню эту статью,— сказал он.
Я кивнул в ответ. Я тоже ее помнил.
САЙГОН, декабрь 1967 года. Черный автомобиль мягко пересек бетонную взлетную полосу и остановился перед зданием. Капитан армии Соединенных Штатов Америки, с волосами, подстриженными так коротко, что казался лысым, поспешно выскочил из передней дверцы, обошел машину, распахнул заднюю левую дверь и протянул коричневый кожаный портфель для бумаг. Уильям Уэстморленд, главнокомандующий сухопутными войсками США во Вьетнаме, вышел из автомобиля. Капитан вручил ему портфель, и генерал широкими уверенными шагами направился к входу в здание. Подойдя к двери, он посмотрел на часы. Было 13.45.
— У меня есть еще пятнадцать минут,— сказал Уэст-морленд,— мне еще нужно поработать.
Капитан распахнул перед ним дверь. Уильям Уэстморленд исчез внутри здания.
— Что-то он какой-то озабоченный сегодня,— сказал один из стоявших на летном поле.
— Его не разберешь. Другой раз, бывает, размякнет, как баба.
В 13.58 двухмоторный турбовинтовой самолет с четырьмя серебряными звездами на борту подрулил к стоянке на взлетно-посадочной полосе. Ровно через две минуты Уильям Уэстморленд снова появился в дверях здания. Он отдал портфель капитану и поднялся по короткому трапу в самолет.
Это был шестиместный «С-21», три обычных самолетных кресла по правому борту и три места на скамье, обтянутой брезентом, слева через проход. Уильям Уэстморленд сел в среднее кресло на правой стороне. Капитан вручил ему «Старз энд страйпс», армейскую газету, и маленькую пластмассовую баночку с затычками для ушей. Уэстморленд, держа затычки в одной руке, взглянул на заголовок первой страницы. «Чэпмен назначен командующим корпусом морской пехоты США» — было напечатано жирным черным штрифтом через, всю страницу*
Впервые после прибытия на аэродром Уильям Уэстморленд улыбнулся.
— Отлично, — сказал он,— я рад, что они это уладили. Этот спор грозил развалить морскую пехоту.— Потом, повернувшись, сказал, словно сам себе не веря: — А вы знаете, что меня обвиняли в заговоре, будто я хотел посадить своего человека на это место? — Он замолчал, ожидая реакции.
— Будто вам делать больше нечего.
Уильям Уэстморленд расхохотался. Весело расхохотался, от души.
— Будто мне делать больше нечего,— повторил он. Он снова рассмеялся. Потом вернулся к своей газете.
Двигатели взревели на полном газу, и самолет помчался по взлетной полосе, безучастно пекшейся на сайгоиском солнце. Одним рывком машина отделилась от земли и сделала резкий разворот влево, и стало видно, как полосы мутных рек начали медленно подниматься на горизонте, словно подъемная госпитальная койка. Самолет выровнялся и со скоростью 180 миль в час двинулся на восток.
Уильям Уэстморленд листал газету быстро, читая в основном заголовки; более подробно он остановился только на спортивном разделе. Минут через десять он сложил газету и оставил ее на коленях.
— Сколько времени вы уже здесь? — спросил он.
— Скоро месяц.
— Месяц? Так вы теперь просто специалист.
Он сделал паузу, ожидая, чтобы я засмеялся. Дождавшись, тоже хохотнул.
— На самом деле,— сказал я,— я теперь знаю гораздо меньше, чем до того, как попал сюда. Пожалуй, единственный абсолют, в который я еще верю,— это то, что никаких абсолютов не существует.
— Это верно,— сказал Уильям Уэстморленд.— Это очень правильно. Тут только нельзя заниматься обобщениями. Хотя всегда можно подобрать факты в поддержку любой точки зрения, которую вы хотите принять.
— Люди так и поступают.
Он снова засмеялся, и его смех было слышно, несмотря на шум двигателей.
— Да, именно так люди и поступают.
Затем он открыл баночку и вставил затычки в уши.
Полчаса спустя самолет приземлился в Пхан-Тьет на восточном побережье. Издали была видна бирюзовая вода и пена прибоя у берега.
— Здесь сейчас находится первая бригада 101-й авиадесантной дивизии,— сказал Уэстморленд.— Только неделя как прибыли. Дорога номер один проходит совсем рядом отсюда, и мы пытаемся удерживать вьетконговцев подальше от нее, чтобы можно было начать коммерческие перевозки грузов. Генерал Мэтесон, который встречает меня, командует здесь. В Корее он служил в моей бригаде.— Уильям Уэстморленд встал и опоясался протянутым капитаном ремнем, к которому были пристегнуты пистолет и нож с перламутровой рукояткой.
— Последний раз мы встречались с генералом Мэтесо- ном две недели назад,— сказал Уэтсморленд уже в джипе, который, поднимая облако пыли, катил к штабу бригады,— мы были приглашены в Белый дом на уик-энд.
Джип остановился, и генерал вышел.
— Где мой портфель? — спросил он капитана.
— Я оставил его в самолете, сэр.
— Какого черта, он может мне понадобиться.
— Я принесу его сию минуту.
— Конечно, мы сейчас пошлем джип,— сказал симпатичный румяный генерал Мэтесон.
— Да уж, пожалуйста,— сказал Уэстморленд,— он мне будет нужен.
— Есть, сэр,— ответил капитан и вскочил в джип, который тут же исчез в облаке пыли.
Десять минут спустя Уильям Уэстморленд был уже в штабной палатке. Он сидел в кресле в первом ряду, жевал печенье с шоколадной крошкой и пил чай из бумажного стаканчика. Перед ним висела карта, вверху которой было написано: «Операция „Клемет Фоле"».
Сначала один полковник, потом другой, за ним капитан, потом майор и еще один майор, которых периодически дополнял генерал Мэтесон, сидевший справа от Уэстморленда, излагали замысел операции.
— А теперь переходим к следующему этапу, разработанному нашим штабом.
— Мной он был разработан, майор,— перебил Уэст-морленд,— но все равно, продолжайте.
Хохот сотряс палатку.
Потом для доклада встал полковник из спецчастей, с длинным глубоким шрамом на черепе. Фамилия его была Гриффите. В какой-то связи Гриффитсу пришлось упомянуть южновьетнамскую армию.
Уильям Уэстморленд подался вперед в своем кресле.
— Так,— сказал он.— Что вы можете сказать о том, как они действуют?
— Ну, можно сказать, что они делают некоторые успехи, сэр,— сказал полковник Гриффите.
— Делают успехи, ну-ну.— Уильям Уэстморленд посмотрел на своего гостя, сидевшего через проход между рядами стульев.— Делают успехи,— повторил он.— Ну а можно сказать, что они хорошо воюют?
Полковник Гриффите посмотрел себе под ноги, открыл рот, снова закрыл его и тяжело вздохнул. В конце концов он поднял голову и ответил.
— Нет, сэр,— сказал он.— Я не могу сказать, что они хорошо воюют.
Уильям Уэстморленд отмахнулся от ответа, как чемпион по боксу парировал бы тычок партнера в тренировочном бою.
— Но они делают успехи? — спросил он.
— Ну да, сэр,— ответил полковник Гриффите с тоской в голосе.— Я хочу сказать, что теперь, когда мы занимаем новую позицию, они сначала окапываются, а уж потом развешивают свои гамаки.— Кое-кто в палатке улыбнулся, но смеха не послышалось. Уильям Уэстморленд не был в числе улыбавшихся.
— А как они ведут себя под огнем, полковник?
— Э-э, теперь лучше, сэр.
Гриффитс был уже близок к отчаянию, но хладнокровие, присущее офицерам спецчастей, когда они попадают в переделку, помогло ему вспомнить один эпизод, который, казалось, мог его спасти.
— На прошлой неделе, сэр, одного их лейтенанта ранило в ногу. Довольно серьезное ранение, сэр. Но он четыре дня отказывался от эвакуации, чтобы остаться со своими людьми.
Уильям Уэтсморленд резко повернулся и посмотрел на полковника Гриффитса.
— Так вы говорите, он четыре дня не эвакуировался?
— Так точно, сэр,— ответил Гриффите.
— Но ведь это же прекрасно. Просто великолепно! — Уильям Уэстморленд снова посмотрел на своего гостя.— Но такого рода случаи,— продолжал он,— почему-то никогда не попадают на страницы наших газет.— Он повернулся в кресле боком и обратился ко всем присутствующим: — Всего две недели назад я был дома, в Штатах. И позвольте вам сказать, все, что я там читал или слышал о южновьетнамской армии, было ужасно. Картина получается ужасающая и искаженная. А все потому, что такие вот случаи описания подобных эпизодов никогда не попадают в печать.— Он снова повернулся к полковнику Гриффитсу.— Скажите, полковник, вы довели этот случай до сведения какого-нибудь корреспондента солидной газеты?
Бедный Гриффите. Он-то думал, что уже выкрутился.
— Ну, в общем, да, сэр. Я рассказал об этом репортеру армейской газеты.
— Репортеру армейской газеты. И это все? Ни одному гражданскому репортеру?
— Нет, сэр. Никогда не приходилось иметь с ними дела, сэр.
Уильям Уэстморленд обратил взор на карту, висевшую перед ним.
— Это просто позор, что такие случаи не доходят до газет. Могут поспорить, что побеги этот лейтенант с поля боя после первых выстрелов, как тут же налетела бы целая куча гражданских репортеров.
Под тентом наступила долгая, тяжелая тишина. В конце концов генерал Мэтесон кивнул в сторону еще одного полковника, и тот начал говорить об операции «Ниагара», которая должна следовать сразу за операцией «Клемет Фоле».
Когда совещание было закончено, Уэстморленд решил не возвращаться сразу в Сайгон, а посетить батальон на боевой позиции. Путешествие заняло двадцать минут полета на вертолете. От побережья в сторону зеленых, густо поросших гор, которые неожиданно выросли из менее яркой зелени равнины.
Командный пункт батальона был отмечен американским флагом, который в послеполуденном бризе развевался над палаткой радиостанции. Уильям Уэстморленд вышел из вертолета и быстрым шагом направился вверх по склону холма к штабной палатке батальона. Грязные, потные солдаты со всех сторон заторопились в его сторону, поспешно щелкая фотоаппаратами.
Не больше десяти минут он слушал доклад, затем обратился к командиру батальона:
— Полковник, этот флаг, там наверху,— ваша идея?
— Так точно, сэр,— ответил тот с гордостью.
— Мне эта идея не очень нравится,— сказал Уильям Уэстморленд.— Будь я на месте вьетконговского минометчика вон на той высоте, этот флаг показался бы мне отличной целью. Вы со мной согласны?
— Так точно, сэр.
— Мне бы вряд ли удалось обнаружить вашу радиоантенну, но уж флаг, черт возьми, я бы увидал наверняка.
— Мы его спустим, сэр.
Когда через две минуты Уильям Уэстморленд вышел из штабной палатки и направился вверх по холму, флаг уже был спущен. Он остановился у палатки радиостанции, окруженной стенкой, сложенной из мешков с песком.
—А что, здесь нет никакого укрытия сверху? — спросил Умильям Уэстморленд.
— Сэр, мы путешествуем налегке, так сказать, и не захватили с собой соответствующих материалов.
— А здесь, на месте, вы ничего не нашли,— он жестом указал на деревья растущие в полусотне метров.
— Но это потребует столько сил и времени, сэр.
— Это ваша радиостанция. Я полагаю, что она стоит усилий, чтобы обеспечить ее максимальную безопасность в этих условиях. Я слышать ничего не хочу о том, что солдаты боятся попотеть. Вы хорошие солдаты, вы отлично сражались, с честью делали свое дело. Я не хочу, чтобы мы теряли людей из-за их собственной лени. Я считаю, что вам нужно укрытие над радиопалаткой.
— Так точно, сэр.
Уильям Уэстморленд отправился инспектировать пять артиллерийских батарей, расположенных на позициях. Остальной личный состав батальона нес в это время патрульную службу. На третьей батарее, обходя строй, Уильям Уэстморленд заметил, что у одного из солдат нет личного знака на шее, так называемого «собачьего жетона».
— Где твой жетон, сынок?
— В палатке, сэр.
— Что он там делает?
— Ну, сэр, нам приходится часто нагибаться, сэр. Они вроде как мешают, сэр.
— Вроде как мешают, говоришь?
Он подошел к следующему солдату в шеренге и оттянул ворот его рубахи.
— Где твой жетон?
— В палатке, сэр.
— Почему?
— По той же причине, сэр.
Уильям Уэстморленд сделал шаг назад и оглядел строй, посмотрел на сержанта.
— Я не считаю это веской причиной. Это не оправдание. Жетоны следует носить постоянно. Так, сержант?
— Так точно, сэр.
И к солдатам в строю:
— Так или не так?
— Так точно, сэр,— ответил хор усталых голосов.
— Никакой расхлябанности я не допущу,— сказал Уильям Уэстморленд и направился в сторону четвертой батареи.
По пути ему попался солдат, шедший с непокрытой головой.
— Где ваша каска, рядовой?
Солдат остановился, это был шатен с вьющимися волосами.
—- В палатке, сэр.
— А что она там делает?
— Я только отошел ненадолго, я не думал, что она мне понадобится, сэр.
— Каски,— произнес Уильям Уэстморленд,— в полевых условиях следует носить постоянно. А где ваше оружие?
— Там же, сэр.
— Полковник,— позвал он,— ваш человек разгуливает здесь без каски и без оружия. Это пример той самой расхлябанности, с которой я не желаю мириться. Это не соответствует тому уровню дисциплины, которого я требую от своих подчиненных. Все это крайне неудовлетворительно.
— Да, сэр,— ответил полковник.
— Это совершенно не отвечает моим требованиям.
— Вас понял, сэр.
Уильям Уэстморленд резко повернулся и пошел дальше...
— Конечно,— сказал Уэстморленд,— это было очень давно.
— Да,— согласился я.— Очень давно и очень далеко.
Три дня спустя Нэнси и я ехали с Уильямом
Уэстморлендом в машине. Мы сидели на заднем сиденье, Уэстморленд впереди. Ему предстояло выступить с речью. За рулем сидел его помощник, отставной полковник. Был вторник, канун Дня благодарения **. Нэнси приехала вечером предыдущего дня, чтобы сделать снимки для очерка о Уэстморленде, который я собирался написать и опубликовать в журнале. Неожиданно Уэстморленд повернулся и спросил, есть ли у нас какие-нибудь планы на День благодарения.
— Нет, генерал, ничего особенного.
Тогда он начал рассказывать о своей новой хижине в горах Северной Каролины. О том, как красиво там сейчас, в это время года. Об озере, и о гигантских горах позади озера, и о лесах, о теннисных кортах и площадках для гольфа.
— Обычно,— продолжал он,— наши дети приезжают к нам в День благодарения, но в этом году что-то не получилось у них с приездом. Вот я и подумал... и я уверен госпожа Уэстморленд будет очень рада, если, конечно, у вас действительно ничего особенного не запланировано... Там, в горах, и на самом деле очень хорошо. Я просто уверен, вам понравится.
Я взглянул на Нэнси. Нэнси смотрела на меня.
— Конечно, генерал. Что за вопрос, — сказал я,— мы будем очень рады.
А в среду вечером мы ехали в машине, взятой напрокат, по узкой пустынной асфальтовой дороге с частыми подъемами и спусками. Впереди ехал Уильям Уэстморленд в своем новеньком голубом «ауди», набитом провизией на весь уик-энд. Рядом с ним сидела госпожа Уэстморленд. Мы ехали в горы праздновать День благодарения: Уэсти и Китси, Нэнси и Джо.
«Ауди» вдруг сбавил скорость и вскоре остановился на обочине. Уэстморленд отстегнул ремень безопасности, открыл дверцу, вышел из машины и направился в нашу сторону. Выглядел он мрачно.
— Что стряслось? — спросила Нэнси.
— Не знаю, может быть, он передумал.
Я опустил стекло. Незадолго до этого шел дождь, но теперь небо прояснилось. Было ветрено и прохладно. Подошел Уэстморленд.
— У нас небольшая проблема,— сказал он с ухмылкой.
— Что такое?
— Похоже, у нас бензин кончился.
С бензоколонки, которую мы миновали за десять минут до этого, я привез галлонную канистру бензина, но у нее оказался слишком короткий наконечник. Заливная горловина бака у новенького голубого «ауди» была глубоко утоплена в корпус. Казалось совершенно невозможным перелить бензин из канистры в бак машины. Я стоял с канистрой в руках, уставившись на горловину бензобака. Уильям Уэстморленд, которого даже его недоброжелатели признавали человеком, в течение всей своей военной карьеры проявлявшим холодную компетентность в делах, касавшихся вопросов снабжения и обеспечения, стоял рядом со мной, потирая рукой подбородок, и тоже смотрел на бензобак.
— О господи,— сказал я.
— Чертовщина,— сказал Уэстморленд.
— Что же теперь делать?
Уэстморленд подумал с минуту и сказал:
— Боюсь, вам придется съездить назад и попытаться достать какую-нибудь другую канистру. Или попробуйте взять у них взаймы воронку.
— Хорошо.
— Я просто не соображу, что еще можно сделать.
В эту минуту Нэнси вылезла из машины.
— Господи! Да вы же стоите практически посреди мусорной кучи. Возьмите пустую бутылку из-под пива, отбейте донышко — вот вам и воронка.
— Черт! — воскликнул я.
— Прекрасная мысль! — подхватил Уэстморленд.
Я нашел бутылку и протянул ему. Присев на корточки, он ударил бутылку о камень. Дно с треском откололось. Получилась самодельная воронка с острыми зазубренными краями. Уэстморленд вставил горлышко бутылки в отверстие бензобака, и я приставил наконечник канистры.
— Порядок,— сказал Уэстморленд,— лейте.
Я наклонил канистру, и бензин начал медленно переливаться из канистры в бак.
— Чуть быстрее,— попросил Уэстморленд.
Я чуть больше наклонил канистру. Бензин быстрее потек в бак. Слишком быстро. Воронку перелило, бензин выплеснуло прямо на руки Уэстморленда, мне на руки, на начищенные до зеркального блеска ботинки Уэстморленда и манжеты его отутюженных, словно накрахмаленных, брюк.
— Ничего, ничего,— сказал он, усмехаясь.— Полный вперед.
Потом он взглянул на Нэнси, на меня и засмеялся, а бензин продолжал проливаться на землю у наших ног.
Было уже темно, когда мы приехали в горы и добрались до поселка, в котором располагался дом Уэстморленда. Охранник у ворот приветствовал Уэстморленда, потом махнул нам рукой, чтобы мы проезжали следом. Мы оставили машину у дома, стоящего у подножия горы рядом с озером. Мы с Нэнси помогли Уэстморлендам выгрузить вещи из их машины. Уэстморленд пошел в спальню переодеться. Потом он сходил к соседям занять дров. После этого сам смешал для нас коктейли. Мы перешли в гостиную. Он развел огонь в камине. Мы сели у телевизора и смотрели программу новостей. Сначала по одной программе, потом по другой. С потолка гостиной свешивалось знамя, прикрепленное к балке. «Добро пожаловать домой, Уэсти!» — было написано на знамени.
— Откуда это у тебя? — спросил генерал госпожу Уэстморленд.
Она взглянула на него удивленно:
— Что значит, откуда это у меня?
— Ну, это знамя, которое мне сделали в Чарлстоне.
— Никто тебе его в Чарлстоне не делал.
— Ну как же, они его сделали по случаю моего возвращения из Вьетнама.
— Мы с дочерью сделали его к твоему приезду из Вьетнама. И мы держали его над головами, когда встречали тебя в аэропорту.
Уильям Уэстморленд снова посмотрел на знамя.
— Интересно. А я всегда думал, что мне его преподнесли в Чарлстоне.
Позже, когда огонь в камине погас, но угли еще мерцали и госпожа Уэстморленд уже отправилась спать, Уэстморленд, Нэнси и я сидели вокруг низкого столика и пили вино.
— Вас очень радушно приняли в Северной Каролине,— сказал я.
— Да, пожалуй.
— Наверное, это особенно приятно после Вашингтона и после того, как все обернулось для вас по всей стране.
— Да, нет. Вы, может, удивитесь, но я, например, не помню случая, чтобы я появился где-нибудь в аэропорту и чтобы два-три человека не подошли поговорить со мной. А совсем недавно я возглавлял парад в Балтиморе. Там была патриотическая церемония с парадом. Говорят, было не меньше полумиллиона зрителей.
— Неужели?
— Ну да. А представьте, если бы я возглавлял парад два, три или четыре года назад. Можете быть уверены — все эти антивоенные элементы тут же налетели бы со своими протестами. Но сейчас никаких грубых выходок. Нет, в самом деле, зрители меня узнавали и почти каждый раз устраивали овацию.
— Приятное, должно быть, ощущение.
— Конечно. Да я и не думаю, что во всей этой враждебности было что-то личное. Просто в их глазах я был воплощением того, против чего они выступали. Нельзя сказать, чтобы это доставляло удовольствие — все эти люди, размахивающие плакатами с надписями, что я убийца женщин и детей и так далее и тому подобное.
Но нельзя позволять себе расстраиваться из-за таких вещей. Нужно просто преодолевать их.
Я к тому времени уже изрядно выпил и коктейлей и вина, и, наверное, все это ударило мне в голову. Я спросил:
— Мне всегда было интересно узнать: что вы чувствовали, когда были там?
— Простите?
— Что вы чувствовали там, во Вьетнаме? Как человек. Понимаете? Не как генерал, а как живой человек. Что вы чувствовали в отношении всех этих убитых?
— Мне кажется, я не совсем понимаю ваш вопрос.
— Я хочу сказать, вот вы были там командующим целых четыре года и каждый день знали, что то, чем вы занимаетесь на самом деле, было убийством тысяч людей. Вы что-нибудь чувствовали, когда все это там происходило?
Он посмотрел на меня. Взгляд его был совершенно спокоен. Вопрос, видно, его нисколько не задел.
— Чувства вины я не испытывал, если вы это имели в виду.
— Пожалуй, это я и имел в виду.
— Нет, ничего подобного я не ощущал.
— Мне просто было интересно узнать.
— Я знаю, многие скажут, что я должен был это почувствовать. И может быть, они правы. Но я вины не испытывал. Я это отношу за счет сорокалетней военной подготовки. Одна из целей такой подготовки, говоря откровенно, — это искоренить те самые ощущения, о которых вы говорите. И это, мне кажется, главное. В противном случае у нас не было бы солдат.
— Вам не хватает теперь всего этого? Я не имею в виду Вьетнам. Я имею в виду армию, быть генералом, командующим — всего этого?
— Наверное, да. В определенной степени не хватает,— тихо ответил он. Потом он посмотрел вверх и сказал, на этот раз более твердо: — Нет. Я не позволю себе скучать обо всем этом. Нужно принимать жизнь такой, какова она сегодня. Именно так я и делаю.
Вскоре я пошел спать. Я открыл дверцу шкафа, чтобы достать вешалку для брюк. В шкафу, один за другим, аккуратно висело несколько комплектов полевой формы генерала Уэстморленда. Все гладко отутюженные, на воротничке каждой рубахи поблескивало по четыре генеральских звезды.
Утром в День благодарения мы с генералом поехали в гольф-клуб. Солнце светило сквозь легкую дымку, было очень тепло. Двое мужчин вышли из здания клуба и направились к площадке, толкая перед собой тележки с принадлежностями для игры, они пересекали стоянку автомобилей. Генерал остановил машину и опустил стекло.
— Доброе утро. Я генерал Уэстморленд.
Мужчины ответили на приветствие.
— Похоже, будет хороший денек.
Мужчины согласились.
— Собираетесь поиграть, я вижу?
Мужчины в ответ кивнули.
— Я и сам собрался поиграть.— Генерал сделал паузу, явно давая им возможность спросить, не присоединится ли он к ним. Они промолчали.
— Да, чудесный день,— повторился генерал.
Мужчины снова кивнули.
— Сейчас поставлю машину. Может, я догоню вас через пару минут.
Мужчины кивнули в третий раз и направились к первому флажку.
Нам с Нэнси пора было уезжать. Я вошел в гостиную, где сидел Уильям Уэстморленд. Перед ним на столе были разложены бумаги. Он повернулся ко мне.
— Мои мемуары,— сказал он,— собираюсь поработать немного.
Я стоял с чашкой кофе в руке. Из-за спины Уэстморленда через окно падал яркий солнечный свет, заставлявший меня жмуриться.
— Почти закончил,— сказал он,— еще несколько месяцев и все.
— Что вы говорите!
— Да, и, между прочим, с самого начала я не забыл оставить за собой права на постановку фильма.
— Фильма?
— А что вы думаете, неплохой фильм можно сделать на основе моего жизненного опыта, всего, что я пережил, особенно во Вьетнаме. Вы присаживайтесь.— Он жестом пригласил меня сесть на диван.— Садитесь.
Я сел. Мне все еще приходилось жмуриться от солнца. Чашку с кофе я пристроил на коленях. Уэстморленд посмотрел на меня.
— Я хочу подбросить вам одну идею, понимаете? Я не жду никаких обещаний. Но то, как я это задумал, мне кажется, может вас заинтересовать. Я ведь читал вашу книгу о телевидении, Никсоне, о том, как освещались события,— обо всем этом.
— Да, я вас слушаю.
— Видите ли, я думаю, что внимание в этом фильме должно быть сфокусировано на вьетнамской части моей карьеры. А суть будет в том, чтобы показать разницу между тем, как подавались события, и реальностью, тем, что на самом деле там происходило. Показать, как телевидение и все прочее создавало ложное представление об этой войне, дезинформировало американцев, в то время как я, располагавший реальными фактами, не мог донести до них свою точку зрения. Ну, как вы считаете? Есть в этом что-то?
— Да, в этом что-то есть.
— Я считаю, что фильм должен называться «Вьетнам — телевизионная война».
— Телевизионная война?
— Точно. Вот я и подумал — теперь вы знаете, что я хотел предложить,— и я вовсе не жду, чтобы вы сейчас сказали «да» или «нет». Мне и самому все это нужно хорошенько обдумать... Но как вы думаете, могли бы вы заинтересоваться таким сюжетом и, скажем, написать сценарий?
Я медленно поднял чашку и отхлебнул кофе. Потом я сказал:
— Знаете, генерал, я никогда не писал сценариев.
— О, это не страшно,— засмеялся он.— Можете попрактиковаться на мне.
Последовала пауза. Я еще отхлебнул из своей чашки.
— Не знаю, генерал, я не уверен, что сейчас самое время делать фильм о Вьетнаме, в котором вашу роль играл бы, э-э, Джон Уэйн.
— Нет, нет, нет,— снова засмеявшись, сказал он.— Никакого Джона Уэйна. Я вовсе не имел в виду тип героя-ковбоя вроде Джона Уэйна.
Как раз в этот момент из кухни вошла госпожа Уэстморленд.
— Ну нет,— сказала она, тоже смеясь,— только не Джон Уэйн. Я думаю, что его должен играть серьезный актер, Пол Ньюман.
Мы уехали вскоре после полудня. День был восхитительный, похожий скорее на весенний, чем на один из последних дней ноября. Госпожа Уэстморленд приготовила нам еды на дорогу, а мы по пути купили ящик пива. До аэропорта Джонсон-Сити, штат Теннесси, было около ста миль. Мы ехали с открытыми окнами по холмам, освещенным солнцем, и всю дорогу слушали по радио музыку «кантри».
Раны сознания. Американские писатели и журналисты об агрессии США во Вьетнаме. М., 1985, с. 396-411.
Примечания
* Бэрриган, Дэниел (род. в 1921 г.) — американский писатель, священник, активист движения против войны во Вьетнаме, автор книг «Ночной полет в Ханой» (1968) и «Суд над девяткой из Каттонсвилля» (1970).
** День благодарения — национальный праздник, отмечаемый с 1621 г., когда первые американские колонисты отпраздновали конец тяжелого года и хороший урожай.