Было время, когда на террасе отеля «Континенталь» официант подносил зажигалку, стоило только достать сигарету. Но те времена почти двадцать лет как прошли, да и кто по ним тоскует? А сейчас тут сидит полоумный американец, похожий на Джорджа Оруэлла, он постоянно пьян и спит, сидя на плетёном стуле, навалившись на стол, и время от времени разъярённо вскакивает, что-то орёт и снова засыпает. Его опасаются все, особенно официанты — и старожилы, помнящие французов, японцев и первых американцев, журналистов и типов из Управления стратегических служб («эти горластые ублюдки из "Континенталя" — так назвал их Грэм Грин), и совсем молодые, которые недавно ещё тихо уносили посуду и ненавязчиво предлагали девок. Крохотный лифтёр всё так же приветствует постояльцев по утрам своим тихим «Ca va?», но редко дожидается ответа, и старый носильщик (траву тоже носит он) сидит в фойе и спрашивает: «Как вы завтра поживаете?».
В колонках, висящих на столбах по углам террасы, звучит «Ода Билли Джо», но воздух слишком густ для музыки, и она зависает в тех же углах. На террасе сидит измождённый пьяный мастер-сержант из 1-й пехотной дивизии, недавно он купил флейту у старика в шортах цвета хаки и пробковом шлеме, который торгует музыкальными инструментами на улице Свободы. Старик часто играет здесь песенку «Братец Жак» на деревянном струнном инструменте, прислонившись к засыпанным окурками цветочным ящикам, опоясывающим террасу. У сержанта теперь есть флейта, и он играет на ней — тихо, задумчиво, неумело.
За столиками полным-полно гражданских американцев, инженеров-строителей, которые получают 30 тысяч в год за работу по правительственным контрактам и без труда добывают столько же на чёрном рынке. Лица их походят на аэроснимки кремниевых месторождений, кожа дряблая, сосуды синие. В любовницах у них были самые красивые, самые грустные девушки во всём Вьетнаме. Меня всегда интересовало, как они выглядели до того, как связались с этими инженерами. Они сидели за столиками и улыбались напряжённо и вымученно, глядя в их широкие, грубые, пугливые лица. Неудивительно, что вьетнамцам все они казались одинаковыми. Через какое-то время они и мне стали казаться одинаковыми. На шоссе, ведущем в Бьенхоа, к северу от Сайгона, стоит памятник вьетнамцам — жертвам военных действий, и это одно из немногих красивых мест, что ещё остались в стране. Это скромная пагода, стоящая на возвышении, и к ней ведут длинные лестницы с низкими ступеньками. В один воскресный день я увидел, как кучка этих инженеров носится по этим лестницам на своих «Харлеях» под полуденным солнцем, с воплями и хохотом. У вьетнамцев было для них особое слово, чтобы не путать их с остальными американцами, оно примерно переводится как «уроды», но мне рассказывали, что этот перевод даже отдалённо не передает того отвращения, какое звучит в оригинале.
* * *