24 августа.
Эрна едет сегодня. Она похудела и как-то сразу увяла. Погас на щеках румянец и лишь по-прежнему беспомощно вьются кудри, словно просят пощады. Я надолго прощаюсь с нею.
Она стоит передо мной, хрупкая и печальная. Ее опущенные ресницы дрожат. Она говорит тихо:
-- Ну, вот, Жоржик, конец.
-- Ты рада?
-- А ты?
Я хочу ей сказать, что я счастлив и горд, но в душе у меня сегодня нет ликования. Я угрюмо молчу.
Она вздыхает. Под кружевом платья ее грудь ходит порывисто и глубоко. Она, видимо, хочет мне что-то сказать, волнуется и не смеет. Я говорю:
Когда поезд отходит?
Она вздрагивает.
-- В девять часов.
Я равнодушно смотрю на часы.
-- Эрна, ты опоздаешь.
-- Жорж ...
Она все еще не решилась. Я знаю: она заговорит о любви, будет просить участия. Но во мне нет любви и я ничем не могу ей помочь.
-- Жорж, неужели?
-- Что неужели?
-- Неужели мы расстаемся?
-- Ах, Эрна, не навсегда.
-- Нет, навсегда.
Ее голос чуть слышен. Я отвечаю ей громко:
Ты, Эрна, устала. Отдохни и забудь.
И до меня долетает шепот:
-- Я не забуду.
В ту же минуту я вижу: ее глаза покраснели и легко, как вода, покатились частые слезы. Она некрасиво трясет головою. Ее локоны мокнут в слезах, жалко свисают к шее. Она рыдает и шепчет невнятно, глотая слова:
-- Жорж, милый, не уйди от меня . .. Солнышко мое, не уходи...
В памяти встала Елена. Я слышу ее звонкий радостный смех, вижу сияющие глаза. И я холодно говорю Эрне:
-- Не плачь.
Она сразу умолкла. Вытерла слезы, уныло смотрит в окно. Потом встает и, шатаясь, подходит ко мне.
Прощай, Жорж. Прощай.
Я повторяю, как эхо:
-- Прощай.
Вот она стоит у моих открытых дверей и ждет. И все еще шепчет с тоскою:
-- Жорж, ты ведь приедешь ... Жорж? . .