Еще в Москве за перепечатку «Четырех дней» Гаршина из «Отечественных записок» 332 у меня с издателем «Газеты» Гатцуком вышел спор, и он объявил мне выговор, а я хотел уйти, и только извинение, принесенное им, уладило конфликт. Гатцук все-таки остался при особом мнении: такие рассказы, как «Четыре дня», совершенно неуместны во время войны. Кстати отмечу, что в столкновении с издателем мою сторону принял Костомаров, выразившийся так: «Что ни говорите, а война есть разбой».
Вообще появление Гаршина произвело в то время большое впечатление и протестующими и художественными сторонами превосходного рассказа.
[243]
Поэтому визит Гаршина в редакцию «Слова» (которая перебралась на Мойку у Синего моста) приятно нас удивил.
Вошел, прихрамывая, — он был ранен на войне — молодой человек необыкновенной красоты: такие чудесные глаза-звезды, влекущие к себе, были только у Марии Николаевны да у Сикстинской мадонны; смуглый румянец играл на его слегка восточном лице, опушенном нежной бородкой, а черные волосы вились, во всем его облике было что-то девственно прекрасное и застенчивое.
Он пришел, однако, лишь с целью литературного знакомства с нами и чтобы похлопотать о переводах для какой-то своей знакомой.
Жемчужников, которого я вызвал из его кабинета, стал усердно ухаживать за Гаршиным.
— И Дмитрий Андреич, разумеется, не откажут вашей протеже в переводах, но желателен был бы от вас лично рассказ... Надеюсь, вы ничего не имеете против «Слова»?
— «Слово» я читаю с удовольствием, — отвечал Гаршин, — но я связан с «Отечественными записками». Мне даже маленькое жалованье платят с тем, чтобы я не участвовал в других изданиях.
— А полистно вы получаете?
— Да.
— Если не секрет, сколько?
— Семьдесят пять с листа... Но я так мало пишу.
— Послушайте, Всеволод Михайлович, — начал Жемчужников, играя золотыми цепочками, которыми была увешана вся его грудь, — мы вам будем платить такое же жалованье, но полистно мы вам будем платить не семьдесят пять, а триста. Переходите к нам.
Гаршин вспыхнул. Краска заиграла на его худых щеках.
— Нет, я не могу нарушить обязательства.
— Так вы, по крайней мере, скажите Салтыкову о нашем предложении. Нельзя же так эксплуатировать писателя.
— О нет, пожалуйста, не говорите так. Ведь я едва лист или полтора могу написать в течение года, и это выходит чуть не тысяча за лист... Скорее я эксплуатирую журнал.
Тут Гаршин поднялся и ушел, опираясь на костылек, я проводил его до лестницы, и мы обменялись взаимными пожеланиями более тесного знакомства.
[244]
Между прочим я уже отметил, что в «Слове» начал писать В.Г. Короленко 333. Произошло это при следующих обстоятельствах.
В типографии Демакова, где печаталось «Слово», служил корректором некто Юлиан Короленко. Конечно, корректировал он и «Слово». Журнал выходил аккуратно 1-го числа каждого месяца. Часто статьи присылались авторами в последние дни, сверх срока, и поэтому корректор, подписывая фанки, рисковал, что книжка выйдет с опечатками, так как наборщики не в состоянии выправить набор в какой-нибудь час, а машина не ждет. Случилось, что в научной статье вместо «озон» было везде набрано «огонь». В специальном журнале посмеялись над опечаткой, редакция огрызнулась, но Демаков стал изводить корректора, и Юлиан Короленко обратился ко мне за зашитой.
Это был чрезвычайно вежливый с польской складкой и польским акцентом плешивый человечек. Он был неправ, но мало ли какие опечатки бывали и бывают. Демаков прекратил свои нападки, а Юлиан, посещая меня, рассказал, что брат его Владимир тоже профессиональный корректор и у него есть охота самому писать, только из самолюбия боится, что его забракуют.
— Где же ваш брат?
— А он сейчас сидит.
— Где?
— Он политический, и, может, его скоро сошлют. Хорошо, ежели в места не столь отдаленные.
— Вы бы мне принесли что-нибудь из его писаний, — предложил я.
На другой же день он принес тетрадку.
При взгляде на нее опытный глаз сразу мог узнать, что она побывала уже в редакционном портфеле. На одном уголке сохранился номер поступления в редакцию, а на другом след стертой написанной карандашом резолюции.
— Рукопись уже была где-нибудь?
Юлиан Галактионович покраснел.
— Это я стер... Была в «Отечественных записках» на просмотре у Михайловского 334. Брат приказал, если рассказ не пройдет, уничтожить, а я решил еще попытать счастья в «Слове», но я боялся, что для вас отказ Михайловского напечатать повесть начинающего автора будет иметь значение. Мне следовало бы переписать первую страницу, чтобы не вводить в соблазн. Помилуйте, такой авторитет.
— Мнение Михайловского очень ценно, но и авторитеты ошибаются. «День итога» Альбова был забракован другими журналами, а, напечатанный
[245]
в «Слове», загремел, и, на мой взгляд, его даже переоценили. Оставьте рукопись.
Носила она название «Эпизоды из жизни искателя приключений». Очевидно, первые страницы произвели неблагоприятное впечатление на Михайловского: был робкий приступ к повествованию. Быка надо сразу брать за рога. Но когда я отрезал эти страницы, рассказ заиграл красками и обратил на себя внимание критики 335.
Приятно вспомнить, что звезда Владимира Короленко взошла при некотором моем содействии.
Следующие рассказы его, присылаемые уже из Сибири, печатались в «Деле» и в «Русской мысли» 336, в «Отечественных записках» Короленко ни разу не появлялся и сошелся с народниками уже в «Русском богатстве» после запрещения «Отечественных записок».
Вернулся же Короленко из Сибири уже в конце 80-х годов при Александре III. Об обстоятельствах возвращения писателя рассказывали мне Давыдова 337, издательница «Мира Божьего», и поэт Арсений Голенищев-Кутузов, секретарь царицы Марии Федоровны. Слава Короленко была уже так велика, что было в глазах либералов и реакционеров преступлением не беречь его. Какой-то рассказ его — кажется, о добром исправнике 338 — был переведен на датский язык, понравился при копенгагенском дворе, и отсюда — покровительство, оказанное Марией Федоровной Владимиру Короленко.
Кстати, по просьбе Голенищева-Кутузова, писателем занялись «Московские ведомости», где появились о нем восторженные фельетоны Ю. Николаева (Говорухи-Отрока) 339, бывшего когда-то социалистом и, по-видимому, искреннего ренегата, наподобие Тихомирова 340.
[246]
Ясинский И.И. Роман моей жизни. Книга воспоминаний. Том I. М., 2010, с. 243-246.
Примечания
332. Рассказ В. Гаршина «Четыре дня» был опубликован в № 10 «Отечественных записок» за 1877 г.
333. В «Слове» был опубликован очерк Короленко «Ненастоящий город» (1880. № 11), а также рассказ «Временные обитатели "подследственного отделения"» (1881. № 2).
334. Рукопись рассказа Короленко «Эпизоды из жизни "искателя"» была отверг-нута Н.К. Михайловским — соредактором «Отечественных записок». См.: Короленко В.Г. Николай Константинович Михайловский // Короленко В.Г. Собр. соч.: В 5 т. Л., 1990. Т. 3. С. 677-678.
335. См. примеч. 287.
336. Неточность. Сибирская ссылка Короленко кончилась в 1884 г. Написанные там произведения Короленко опубликовал в 1885 г. в «Русской мысли» и «Северном вестнике», в «Деле» он не печатался.
В свой роман «Иринарх Плутархов» (1886) Ясинский включил пародию на рассказ Короленко «Сон Макара». Главный герой романа Плутархов пишет рецензию на «тенденциозную повесть» «В облацех», центральным персонажем которой является инородец Вогулка (см.: Ясинский И. Иринарх Плутархов // Наблюдатель. 1886. № 6. С. 14-19).
337. См. некролог А.А. Давыдовой, написанный Ясинским: Ясинский И.И. Отошедшие // Почтальон. 1902. № 5. С. 283-288.
338. Возможно, имеется в виду рассказ Короленко «Чудная», где речь идет об унтер-офицере Гаврилове, сочувствующем ссыльной девушке. Впервые опубликован в газете «Прогресс» (Нью-Йорк) (1892. 19 февраля — 18 марта.).
339. Имеется в виду статья: Николаев Ю. [Говоруха-Отрок Ю.Н.] Очерки современной беллетристики. В.Г. Короленко (Вл. Короленко. Очерки и рассказы. М., 1890. Изд. четвертое) // Московские ведомости. 1890. 6, 7, 14, 15 авг.
340. Последний абзац отсутствует в машинописи и печатается здесь по книге (С. 140).