Глава восьмая,
подтверждающая, что из безвыходного положения выход всегда найдётся
По возвращении в свою тюрьму (иначе не назовёшь), застал я хозяев моей жизни за ритуальным, с недавней поры, обменом словесными ударами в прихожей, у лестницы. Клавдия, видно, собиралась подняться к себе, поставила ногу на нижнюю ступеньку; тут её партийный муж перехватил. Он наскакивал на боевичку короткими, быстрыми, частыми словесами. Она уверенно их отражала холодным, лишённым эмоциональной окраски голосом и сама наносила бурлящему негодованием Григорию редкие удары, неизменно достигающие цели. Неизвестно, чем бы закончился поединок. Я поспешил вмешаться, так как в тот день оба они нужны были мне живыми.
- Простите, друзья мои, вынужден нарушить ваше милое воркование. Дело моё не терпит задержки, - (участники ристалища умолкли и уставились на меня: Клавдия бесстрастно-выжидательно, Григорий с раздражением в рыжих глазах). - Мне нужен отпуск. Случилось несчастье. В Княжполе скончался дедушка, требуется моё участие в передаче имущества законному наследнику.
С этими словами я протянул Клавдии письмо. Она глазами брать отказалась, моя протянутая рука повисла было в воздухе. Но Григорий перехватил конверт, вынул исписанный его матерью лист серой бумаги, пробежал глазами карандашные строчки.
- Возражаю. Решительно! Мы не можем в эти дни тебя отпустить.
Я решил не уступать, хоть трупом лягу. Сейчас, главное, не кипятиться.
- Вот что, Григорий… Иванович, ваша власть надо мною имеет предел. Рабство даже в Соединённых Штатах отменено. Я у вас деньги свои отрабатываю, слово, данное хранить секреты организации, не нарушаю, хотя не член партии. Так что не забывайся, не смей мне даже иносказательно угрожать. Стрелять я, повторяю, умею, во всяком случае, лучше тебя. Пока твои боевички меня настигнут, успею посчитаться.
Пока я говорил, как полагал, веско, мой приятель (отмечаю, бывший) превращался в соляной столб. Только красные радужки глаз ходили туда-сюда от Клавдии в мою сторону и обратно.
- Пусть едет, - нарушила молчание «Мама».
Соляной столб подал признак жизни:
- Сколько тебе требуется времени?
- Недели две… Нет, три, - поправился я. Ведь мало было уйти от погони, надо было затаиться, замаскироваться на месте, когда начнутся поиски сбежавшего поднадзорного Боевой организации партии эсеров.
- Хорошо, три. Так и отмечу.
Я знал, что, забирая с собой в поездку Виконта, вызову подозрения Григория, но бросить друга навсегда не мог. Так и получилось. Садясь в поезд на Витебском вокзале, заметил знакомое лицо, прошмыгнувшее в соседний вагон. Вспомнил: дружинник из фабричных, кажется, Саня. Теперь он был одет как мелкий служащий столичного департамента, и этот наряд больше подходил ему, чем косоворотка навыпуск и картуз мастерового. Бритое лицо украшали усики, определил я, «а ля кайзер». Приметная особа. Мысленно Кайзером его и назвал. Григорий, видно, не собирался скрывать, что устроил за мной слежку.
Трудным было расставание с петербургскими Белозёрскими. Они хотя и большими занудами были, но по-своему полюбили меня. И я к ним привязался. Пришлось раскрыть им моё тайное намерение после Княжполя в Петербург не возвращаться.
- Засиделся я здесь. Никаких перспектив. Должность моя на фабрике упразднена. Встретил на днях однокашника по корпусу. Он на три класса старше меня был, уже закончил юнкерское училище, зовёт с собой за границу.
Тётя всплеснула руками.
- Какую ещё такую заграницу? На какие деньги?
- Денег не потребуются, ещё мне заплатят.
- Да объясни, наконец, - рассердился дядя.
- Хорошо. Только прошу вас, никому ни слова, даже моим кузинам. Не мой секрет, подведу товарища, если откроется, куда мы подались... На Балканы, точнее, в Болгарию собираемся.
- Что там?
- То, что русские недоделали при Александре Николаевиче в семьдесят восьмом году.
- Воевать?! - всполошилась Полина Серафимовна. - И не думай! Убьют.
Василий Владимирович неожиданно взял мою сторону:
- Да погоди ты, Поля! Накаркаешь. Андрей взрослый мужик, ему дорогу выбирать. Военной стези и так не избежит. Пусть пороху понюхает. Это хорошая школа.
С Мойки я поехал на вокзал в отличном настроении. Самые необходимые вещи в дорожном сундучке, все деньги при мне, в ногах Виконт. По дороге остановился у Телеграфа, послал срочную на имя Ивана Мельничука: «Выезжаю, срочно ищите покупателя на дом, согласен на половину цены».
Назвав Балканы конечным пунктом своего пути, я, разумеется, безбожно врал: никакой однокашник ничего мне не предлагал. Обман понадобился для того, чтобы несдержанная на язык Полина Серафимовна проболталась о моих планах дочерям, а сдержанный, но доверяющий своему слуге дядя поделился «секретом» с Дормидонтом. Этого было достаточно, чтобы в конце концов слухи достигли особняка в лощине. Пусть ищут на Балканах! Единственная в этой мистификации правда, о которой летом я не подозревал, - это Балканская война. Она разразилась в октябре того года. Выходит, я накаркал.
В Княжполе задержался ненадолго. Бакалейщик Иван сам выложил наличными половину реальной стоимости дома с двором, пристройками и садом. Удачное дельце. Документы оформили в городской управе за день, отблагодарив расторопных в предчувствии дополнительного заработка чиновников. Теперь я был богат, очень богат в собственном мнении. Если не шиковать, то года три можно не заботиться о рубликах, поступить на учёбу. Ну, ладно, это потом, сначала необходимо найти тихую гавань и бросить якорь.
Варя, в платье гимназистки, в шляпке, с солнечным зонтиком подмышкой, держала на поводке Виконта у кладбищенских ворот, пока я ходил к свежей могиле отдавать долг усопшему деду. Потом двинулись втроём на привокзальную площадь. Я опять про себя отметил, что девушка выглядит старше своих четырнадцати, все шестнадцать можно дать. Взрослости придавал ей очень серьёзный, проницательный взгляд зелёных глаз. Варя досказывала мне уездные новости, что не успела выложить или забыла её мать. Так я узнал о неожиданном замужестве Даши. Соблазнил её цепями Гименея слуга Прохорова, мужчина в летах, крепкий, во всех отношениях положительный. До встречи с горничной-компаньонкой обедневшей барыни женат не был, слыл жёноненавистником. Чем-то Даша изменила его взгляды на слабый пол. Не ведомо, как насчёт сердца, руку он ей предложил и, после согласия и венчания, увёз в неизвестном направлении, так как закончился срок его контракта, а продолжить его старый слуга не пожелал. Так больше не увидел я Дашу, мою вторую маму. Где её могила?
Ещё новость: Прохоров нанял настоящего садовника, обрусевшего немца, а может быть француза, фамилия странная, не запомнишь. Сейчас парк вообще не узнать (меня это совсем не обрадовало). Может быть, и не запомнился бы этот отрывок из устного повествовании Вари, но она добавила, что садовник - из пациентов доктора Белозёрского, в усадьбе бывал часто; он поразил тогда девочку какой-то странностью, какой - она не запомнила, но ощущение осталось.
- А сейчас он каков? Опишите, барышня, в двух словах.
- Небольшой, по плечо вам; борода большая, из-под глаз растёт, и совсем чёрная, с седыми волосами. Так странно смотрит, аж жутко. Мы с маменькой приезжали в Низы на панихиду по Марии Александровне, видели его там.
Борода! Большая и чёрная! Я вспомнил рассказ возницы, надо бы найти его и ещё раз расспросить.
За разговором подошли к вокзалу. Посмотрел в сторону трактира (в Княжполе этих заведений больше, чем летних театров, синематографов, церквей вместе взятых) - стоит мой Иван, ждёт случайного седока. Дрожки у него старые, а впряжена молодая, мелкая кобылка гнедой масти. Подошли незаметно сзади, я как рявкну:
- Признавайся, негодяй, где Маруся?
Иван живо обернулся, не выпуская из рук вожжей и кнута.
- Барин! - (серое лицо его сморщилось, как старый чулок, из которого высыпали гривенники. Такая улыбка). - Дык де ж ей быть? Дома стоит, кушает. Так сичас и поедем смотреть.
- Верю. Сичас, - передразнил я его, - мы поедем в Низы.
Виконт без моей команды запрыгнул в экипаж, стал обнюхиваться.
- Прощайте, Варя; надеюсь, ещё свидимся.
В сердце вдруг кольнуло: почему ей сейчас не шестнадцать! Ей-Богу, увёз бы!
- Счастливого пути вам, Андрей Николаевич. Долгий, видать, он у вас будет.
Я поразился прозорливости девушки, почти подростка, не нашёлся, что сказать, и махнул вслед за собакой. Обменялись улыбками, и Варя пошла в сторону дома, не оглядываясь. Иван стал разворачиваться к улице, выводящей на низовскую дорогу.
Тут по площади заметался человек в длиннополом сюртуке, в летней шляпе, останавливая проезжавшие повозки. Возницы в знак несогласия делали характерное движение головой и следовали своим путём. Мне стало искренне жаль моего преследователя. Сходя с поезда, я потерял его из виду, но утром следующего дня, выйдя на крыльцо дедова дома, увидел прогуливающимся с видом опытного сыщика по тротуару противоположной стороны улицы. Он напоминал мне балерину, которая, вращаясь, как юла, держит лицо направленным на одну точку. Выглянул в окно из управы, и здесь Кайзер, внимательно изучает афиши синематографа. Подходим к воротам некрополя, а усики уже за ними, скорбят над вросшей в землю плитой какой-то лет двести тому назад забытой старушки. Совершенно глупое желание позабавиться овладело мной.
- Эй! - закричал я, вскакивая во весь рост в дрожках и махая рукой. - Господин! Пожалуйте в мою карету. Мне сдаётся, нам по пути.
Кайзер прекратил свои метания, огляделся по сторонам, не кого ли другого я подзываю.
- Да, да, я к вам обращаюсь, господин в шляпе. Прошу разделить со мной экипаж. Вдвоём в пути веселее.
Он медленно, нехотя подошёл, всем своим видом выдавая досаду.
- Прошу рядом с нами. Пса не бойтесь. Это порода мирная, без команды не бросится.
- Вы уверены, что нам по пути, господин?..
- Правильно догадались, я тот самый Андрей Николаевич Белозёрский, которого вам вменили в обязанность опекать до возвращения в Петербург. А раз так, чего прятаться друг от друга? Можете меня называть просто Андрей, ведь мне только зимой двадцатка стукнет, а вы старше. Горю нетерпением узнать, как вас кличут, а то какое-то одностороннее знакомство получается.
Кайзер в растерянности полез в экипаж.
- Филипп, - придумал на ходу, так как старший дружинник, помнил я, звал его Саней.
- Очень приятно, Филипп… как по батюшке? Запамятовали? Не успели придумать? Буду звать вас Филипп Филиппович или просто, по родному, Филиппыч. А Саня, полагаю, это партийная кличка?
Мы уже тряслись по булыжной мостовой. Я не унимался, мой спутник сидел, сыч сычом. Даже Виконту стало его жалко, он лизнул руку незнакомца, сжимающему до белизны в косточках пальцев ручку баула.
- Знаете, Филиппыч, задали вы мне задачу. Как честный человек, преданный делу, я обязан доложить руководству об отвратительной постановке слежки в нашей организации. Притом, что мне крайне неприятно, выводы свои я сделал, наблюдая за вами от Витебского вокзала. Отвратительная работа, простите за откровенность!
Кайзер Саня заволновался, выдавая дрожанием рук своё состояние, пот выступил у него на лбу.
- Не делайте этого, умоляю вас. Они же меня уничтожат, они безжалостны, за любую провинность - смерть.
«Э, брат, да ты труслив, - злорадно подумал я. - Что ж, извлечём из сего факта пользу». И сказал вслух:
- Ладно, я подумаю. Всё будет зависеть от вашего поведения. Пока живите.
Филипп Филиппович благодарно всхлипнул.
- Как мне вас представлять моим знакомым? Шпионом? Так от вас шарахаться станут, ни в один дом не впустят. Кстати, кто вы по прежней жизни, до того, как записным террористом стали? Отвечайте честно!
- Актёр, - неохотно отвечал Саня, скосив глаза в сторону.
- Служитель Мельпомены? Провинциальный гений! Напомните-ка ваше сценическое имя. Давно в театры не заглядывал.
- Алмазов, - (в его глазах промелькнуло что-то вроде гордости, я подумал, что не врёт).
- Скромно, но со вкусом. А в миру? Жеребцов? Титькин? Бульбенко?
- Иванов.
Я притворно вздохнул:
- Опять врёте: Филипп Иванов. Представьте, захочу я за упокой вашей души свечку поставить, Боженька заглянет в списки: нет такого. И прямиком вас - в ад, за нарушение заповеди. Впрочем, там вас давно ждут.
Мой морально раздавленный (тешил я себя) спутник поневоле оставался под присмотром Виконта в дрожках, пока я беседовал с отцом Александром в низовской церкви и ходил с ним к могиле Марии Александровны. Там обрисовал на словах в общих чертах, каким бы хотел видеть надгробный памятник, и передал священнику необходимую для его установки сумму из денег, вырученных за дедов дом.
Оставалось заехать в усадьбу. Я принял твёрдое решение покинуть родные края, больше того, исчезнуть из России надолго, может быть навсегда. Так что чувствовал потребность в прощании с землёй предков, с домом над Стривигором, с парком, превращённым, по словам Вари, в новое чудо света стараниями загадочного садовника. Кстати, увидеть его, опознать в нём пациента врача Белозёрского, понять, чем так поразил он Гришкину сестру, хотелось мне не из простого любопытства. Мне не давала покоя тайна чёрной бороды.
Была ещё одна причина, заставляющая меня всё оттягивать тот момент, когда я резко изменю направление своего движения. Это две пары глаз - Григория и Клавдии, - следящие за мной отнюдь не из петербургской дали, сейчас вот - с расстояния полсажени. «Довесок» к моему багажу в виде Филиппыча (он же Саня) очень затруднял маневр. Допустим, я от него оторвусь, так он сразу шифрованную телеграмму даст в Петербург. Люди Боевой организации станут на всех железнодорожных узлах: дело не в значимости моей личности (какая значимость!), а в принципе: и мышь не выпускать, если она способна нагадить на пути партии. Моему соглядатаю необходимо рот заткнуть и руки связать минимум недели на две. Потом я буду далеко, очень далеко. Но как? Может быть, родная земля поможет решить эту задачу? Во всяком случае, утро вечера мудренее…
Следующее утро мы с моим стражником встретили во флигельке. Прохоров, коротавший лето в одиночестве (дети и внуки уехали в Ялту), приезду гостей был рад. Филиппа Филипповича я представил заводчику как молодого археолога, интересующего Олеговой горкой. С «актёром» я повременил, так как ближайшая сцена находилась в уездном центре. Для ночлега «археолог» выбрал Дашину каморку, дверь взял изнутри на задвижку, запасшись ночной вазой из собрания антика на чердаке. Я улёгся на матушкиной софе под портретом поручика Белозёрского. Текинской сабли на ковре и Виконта в ногах, решил я, достаточно, чтобы встретить наёмного убийцу, если таковым окажется мой сосед.
Ночь прошла без стрельбы и сабельных ударов под собачий рык в поддержку хозяина. Я спал плохо, взволнованный воспоминаниями; настроение моё разделял четвероногий уроженец этих мест. Судя по поведению пса, в его памяти сохранился особый букет запахов и образов правобережья Стривигора. Едва рассвело, я выпустил его наружу, оставив дверь открытой. Бедный Саня, мне казалось, вообще не спал, из-за фанерной двери доносилось дыхание человека бодрствующего и частый звон струи в фаянсовую стенку сосуда. Тут у меня начал вызревать дьявольский план подсунуть «археологу» клад, чтобы под ногами не путался.
Щёлкнула задвижка, и в дверном проёме обрисовалась мелкая фигура моего временного сожителя в неглиже, с лицом, измученным бессонницей. Попросил сигарету, вышел через коридорчик на крыльцо, уселся на ступеньках. Через раскрытые двери я мог видеть его со спины. Вдруг плечи его затряслись, послышали отрывистые сдавленные звуки. Пусть поплачет, облегчится, мешать утешениями не стану. Занялся туалетом.
Когда умытый, причёсанный, одетый вышел из флигелька, актёр всё ещё плакал в стадии затихающего финала. Играет? Не похоже. Мне стало жаль его. Так жаль, что перешёл на «ты».
- Что, Саня, плохо?
Всхлипывания прекратились. Боевик поднял заплаканное лицо с колен.
- Жизнь проклятая! Ничего у меня не получается. Сыграл «кушать подано», вот и весь успех. Думал посвятить жизнь народу, служить приходится рыжему дьяволу и его суке. Куда податься? Не дадут даже в монастырь уйти, всюду настигнут.
Он был искренен, сомневаться не приходилось. Так может быть, если не появится никакой возможности оторваться от него и не дать ему поднять тревоги, то прихватить его с собой? Конечно, хлопот прибавится, и самая изнурительная из них - всё время быть настороже, не сводить глаз с «компаньона», но иного выхода я не вижу. Придётся рискнуть.
- Погоди, Сань. На тех, о ком ты говоришь, свет клином не сошёлся. Что-нибудь придумаем.
Неудачник пытливо посмотрел на меня - не шучу ли. Выражение тревожного недоверия в его глазах исчезло. Он смотрел на меня преданно, точно как Виконт. Опять мелькнула беспокойная мысль: неужели играет? Нет, уж больно хорошо, куда ему, актёришке Алмазову. Но если и так, обратного хода у меня нет, слова вылетели, а в них намерение прозвучало недвусмысленно. Теперь только вперёд. Быстрота, глазомер, натиск! Взбодрившийся было Филиппыч опять поскучнел.
- Ничего не выйдет без денег. Деньги нужны.
Это замечание рассеяло мои сомнения. Значит, желание покончить с жизнью революционера-подпольщика у моего неудачливого стражника серьёзно, раз его волнуют наши финансовые возможности передвигаться по стране, таиться, покупать убежище, откупаться от преследователей и излишне любопытных, городовых, например.
- Как раз с этим проблемы нет, - уверил я его. - Притом, есть надежда (правда, небольшая) пополнить кассу.
Алмазов не стал скрывать предельной заинтересованности, что мною было воспринято как подтверждение его искренности. Тогда я вдохновенно и очень правдиво (тема-то мною была разработана во всём художественном совершенстве приключенческого романа) рассказал историю Олеговой горки, живо описал обстоятельства находки наполеондора и ещё живее - лодочную прогулку трёх искателей сокровищ по Стривигору, которая завершилась обещающим стуком багра по крышке сундука под слоем ила в речной заводи. В заключение сказал:
- Мне понадобится несколько дней, чтобы покончить с хозяином спор об остающемся здесь имуществе Белозёрских, - (это я придумал, чтобы потянуть время и лучше присмотреться к своему славному товарищу, как в известной сибирской песне о беглецах). - Поскольку ты представлен мною археологом, наймём мужиков и поставим их на раскопы - под горкой и выше по течению речки, у брода. Чем чёрт не шутит! Да не беги! Оденься сначала. Видишь, дворовый мальчишка от Прохорова тащится звать на чай.
Мой нетерпеливый «археолог» поспешил в дом к тазику и кувшину. Я, довольный собой, остался ждать медлительного мальчишку. Вдруг мне показалось, что за мной наблюдают. Я ощутил щекой что-то вроде лёгкого дуновения, передавшего мне немой возглас, всплеск с чувством выраженной мысли. Резко повернулся в ту сторону. В кустах смородины, подковой охватывающих флигелёк, находился одетый в блузу мужчина лет тридцати пяти-сорока, небольшого роста, смуглолицый и черноволосый, со смоляной, в серебряных нитях, бородой.
Чёрная борода!
Взгляды наши встретились. Мне показалось, что я уже встречался с этим человеком. Но где? Когда? Напряг память. Несомненно, это лицо мне знакомо или похоже на лицо другого человека, которого я знал когда-то. Странное выражение тёмных глаз! Постой, постой!.. Нет!.. Не проще ли спросить?
Чтобы подойти к садовнику (а судя по кривому ножу, который «незнакомый знакомец» держал в руке, это был садовник), мне надо было повернуться к нему спиной, спуститься по ступенькам и обойти террасу. Пока я делал это, садовника и след простыл. Вот досада! Ладно, никуда он не денется, встретимся позже. Жаль, Виконта рядом нет, он бы след взял. Кстати, куда запропастился пёс? Видать, на хозяйственный двор умчал. Там его, ещё щенком возле людской прикармливали. Запомнил, каналья.
Из дому вышел мой… теперь уже кандидат в единомышленники, умытый, одетый и причёсанный, с совершенно иным выражением лица, чем видел я его последние дни - какой-то вдохновенный, уверенный в себе, будто крупно выиграл в лотерею. Даже длиннополый сюртук его сам собой разгладился, а усикам мог бы позавидовать сам кайзер Вильгельм, так лихо они закручивались под раздутыми ноздрями. Наконец подтащился к крыльцу мальчишка с официальным приглашением хозяина усадьбы к чаю.
- Беги! - отправил его назад Алмазов барским жестом руки. И мне укоризненно. - Андрей Николаевич, не оставляйте свой баул открытым. Из него пачки кредиток торчат просто вызывающе. И вообще, советую дверь запереть.
Он был прав. Я вернулся в дом, закрыл баул, беспечно распахнувший свой никелированный зёв, и, спрятав его под софу, вышел к Филиппычу.
- А двери?! Дайте-ка мне, - (он решительно повернул ключ в скважине врезного замка, вынул его, повертел в пальцах и опустил себе в карман). - Так будет надёжней. Вы преступно рассеяны, Белозёрский.
С этой минуты мы вновь перешли на «вы». Я не стал возражать. Вообще, принял решение больше не разговаривать с ним издевательским тоном. Алмазов вновь продемонстрировал верность общему делу, а таким делом, общим для нас, был побег от всевидящего глаза, от всеслышащих ушей. За чаем, улучив минутку, я просил Прохорова содействовать господину археологу, Филиппу Филипповичу Иванову, в проведении предварительных работ на Олеговой горке и в том месте, где части Великой Армии переходили Стривигор (есть сведения, что там неаполитанцы оставили какой-то груз. Я сослался на пушечку, что продолжала сторожить вход в господский дом и, разумеется, на незабываемый наполеондор).
- Что от меня-с требуется? - отозвался заинтересованный заводчик, одевший к завтраку фрак со звездой, требующий обращения к принимающей гостей стороне «Ваше превосходительство».
- Выделить рабочих на неделю. За ценой не постоим.
- Это лишнее-с, я рад содействовать господину профессору. Русское купечество видит в поддержке отечественной науки свой долг.
Я счёл момент подходящим, чтобы задать с утра вертевшийся на моём языке вопрос:
- Вижу, ваше превосходительство, вы в нашей лесной стороне и парковое искусство решили поднять на невиданную здесь высоту. Откройте, что за кудесник творит в усадьбе чудо?
- А, вы о моём садовнике-с? Петька, живо гони в сад, зови сюда Прюмиха.
Петька, тот самый мальчишка, что приходил за нами, вернулся через четверть часа один.
- Нема немца ниде, сказывают, в город поехал.
Прохоров руками развёл.
- К вечеру вернётся.
У меня зародилось сомнение: вернётся ли! Сомнение укрепилось, когда садовник не появился и к ужину. Утром явился к хозяину работник, возивший садовника в Княжполь на двуколке. Прюмих запиской предупреждал Прохорова, что поехал поездом в Старгород на встречу с знаменитым козельцем Мичуриным, который прибыл в их губернию по приглашению садоводов-любителей. Встреча обещает быть полезной. Об этом сообщил гостям за завтраком хозяин, добавив:
- Пусть себе встречается, с кем хочет. На пользу.
«Ладно, борода, я тебя всё равно подкараулю!» - подумал я. Не удалось. Садовник как в воду канул. Хозяин уже в полицию обратился. Там, подозреваю, только посмеялись: встреча садоводов-любителей с знаменитостью? Ну, переместились в другое место. Россия велика. И на Камчатке сады цветут. Вернётся ваш садовник, как деньги закончатся.
За минувший день мы с «господином профессором» успели расставить выделенных Прохоровым и нанятых в Низах мужиков по участкам. Надо было не давать моему «компаньону» ни минуты отдыха. Ведь если он ведёт двойную игру, ему необходимо время, чтобы строить козни против меня. Я вынудил его мотаться на лодке между бродом и горкой несколько дней кряду. Другой бы плюнул на эту затею, да и артист вряд ли долго выдержал бы такой распорядок дня. Только какие-то весёлые подземные божества сразу подсунули на лопату шурфовщика затёртый серебряный динар у подошвы горки, а рабочие вытащили из затона дубовую крышку ящика (не в неё ли стучал Росин багром?). Попробуй, останови теперь моего охотника за сокровищами! Гребля против течения его выматывала, но объезд через Низы удлинял путь в пять раз, тем более, что всадником «господин профессор» был никудышным, а Иван по моей просьбе вёз так, что всё проклянёшь на свете, пока доберёшься от усадьбы до брода и вернёшься обратно.
Поясню: Иван с упряжкой остался при мне за подённую плату. Особенно я его не гонял, так что мужик был доволен, считал меня своим благодетелем, ниспосланным свыше за его праведную жизнь (табачником он не был, спиртного не употреблял). Его присутствие в боевом состоянии повсюду, куда бы мы не пошли с «археологом», надоумило меня сделать генеральную проверку истинным намерениям последнего.
Выбрав перед сном момент, я обратился к нему с просьбой:
- Филипп Филиппович, не в службу, а в дружбу: завтра здесь будет нотариус, - (действительно, узнал я ненароком, Прохоров ждал нотариуса по какому-то своему делу), - необходимо исполнить волю моей покойной матушки относительно остатков её имущества, никак не могу отлучиться. И завтра же жду важнейшее письмо от дядюшки. Прошу вас съездить в Княжполь; заглянете на почту и - обратно. Не задерживайтесь. Я обещал вам «что-нибудь придумать». Уже придумал. Дело верное. На днях начинаем движение.
- А как раскопки? - озадачился главный копатель: а вдруг в его отсутствие блеснёт под лопатой золотая монета!
- Объявим выходной. Твои кроты, чай, с ног валятся.
На таком условии «господин профессор» охотно согласился. Он первый нуждался в отдыхе. Накануне в отсутствии свидетелей я помахал перед носом Ивана сторублёвой бумажкой:
- Это тебе завтра за работу. Работа же такая: отвезёшь барина в уезд, к почте. Стань так, чтобы видеть в окно, чем он там занимается. Это легко, стойка у окна. Определишься со временем, скоро ли выйдет или замешкается. Дальше, если Алмазов куда-то ещё зайдёт, всё запоминай: какая вывеска (грамотный? Хорошо!), сколько там примерно пробыл, что вынес. И торопи его всё время, мол, господин Белозёрский велел не задерживаться, возвращаться скорее. И главное: если зайдёт на телеграф, бросай его там, гони во всю мочь сюда. Всё понял? Ну, смотри, десять шкур спущу, если что сделаешь не так или проболтаешься.
Иван только молча облизал губы и сглотнул воздух. Потерять десять шкур ему было не так страшно, как сто рублей - его почти годовой заработок.
Возвратился мой артист (он же профессор археологии) скорее, чем я его ждал, очень огорчил отсутствием письма от дядюшки. Отделавшись от него, с пристрастием расспросил Ивана. Нет, барин только на почту зашёл, в сторону телеграфа не посмотрел. Вышел моментально (Иван по его словам, только один раз высморкался, сморкался же он беспрерывно, потому и был столь сух - вся жидкость уходила через нос), вскочил в дрожки, на выезде из города велел остановиться возле трактира, где стоя пропустил стопку (видно было через раскрытые двери) и всё торопил: скорее, скорее.
Что бы я выгадал, если бы верный возница прискакал без Алмазова, оставив его в здании, где размещался телеграф? Ну, во-первых, подтвердились бы мои подозрения: артист играет лучшую свою роль. Во-вторых, я смог бы, правда, выгадав всего несколько часов, исчезнуть в неизвестном направлении. Неизвестном для соглядатая. Я знал путь через Чёрный лес к железнодорожной станции следующей за станцией Княжполь по южной ветке. Небольшой крюк, делаю пересадку на поезд Смоленск-Москва. Это был даже не просёлок, а заполненная водой мочажин тележная колея. Молодая лошадка Ивана одолела бы её. Вариант не ахти какой, да другие были ещё хуже. Я так к нему внутренне подготовился, что даже разочаровался, когда Саня продемонстрировал чистоту своих помыслов.
Прошло ещё несколько дней. До того дня, что определил мне Григорий, оставалось всего ничего.
- Завтра, - сказал я Сане через раскрытую дверь между комнатой и каморкой, когда мы готовились ко сну. Шорох в каморке прекратился. Понятно, ошарашен артист. Вдруг спокойный голос:
- Хотелось бы подробности.
Углубляться в подробности я, понятное дело, не хотел. Хватит моему незваному напарнику и этого.
- В стратегию, мой друг, вы посвящены, а вопросы тактики, говаривал Суворов девятнадцатого века, не предрешаются, а решаются на поле боя. Бой завтра. Спокойной ночи.
Ту ночь мы, как и первую в этом доме, не спали. Виконт тоже вёл себя беспокойно, за компанию. Утром он, в отличие от всех предыдущих дней, к людской не побежал, остался со мной, ходил следом. Саня к чаю не притронулся, не спускал с меня вопрошающих глаз. Я отсчитал ему денег.
- Расплатитесь с людьми, скажите, на следующий сезон раскопки продолжим, а пока Академия наук работы сворачивает. Впрочем, последнее для Прохорова, скажу ему сам, заодно прощусь за двоих. Идите к лодке. Я с Иваном буду загружаться. Сбор в четырнадцать часов, не задерживайтесь.
Алмазов неохотно направился через парк к затону, где Прохоров оборудовал лодочный причал. По списку, составленному мной заранее, я отобрал вещи, которые необходимы в дальнюю дорогу для двоих молодых мужчин. В дополнение к двум личным баулам довесок получился небольшой. Тщательно пересчитал деньги (однако, уплывают!); несколько пачек рассовал по карманам, большую часть сложил по-новому на дне своего баула, прикрыв вещами редкого пользования. Солнце поднялось к зениту, когда со стороны моста пришёл рабочий, который сказал, что он от тех мужиков, которые копают в затоне у брода. Ждали «профессора», не дождались. Что делать?
Я озаботился. Дал рабочему денег, велев разделить между своими и расходиться по домам, не дожидаясь «археолога». С такой же суммой денег и с таким наказом послал Ивана к мосту. Сам остался с Виконтом сторожить отложенные в прихожей вещи. Беспокойство нарастало. Иван возвратился на рысях, да и до горки рукой было подать. Туда барин сегодня не заглядывал. Куда же он подевался? Послать телеграмму можно только из Княжполя. Но рабочие, копавшие на горке, заверили возницу, что по мосту никто не проходил.
Под лежачий камень вода не течёт.Теперь возле флигелька остался Иван в полной готовности к немедленному выезду. Я вооружился ореховой палкой, с которой выгуливал Виконта, в левую руку взял баул с деньгами. Если Филиппыч надумал бежать один, без денег не уйдёт, значит, будет меня ждать. А вдруг с ним случилось несчастье, когда он сел в лодку!
Парк мы с Виконтом пересекли бегом, не считаясь с аллеями, проложенными художественной фантазией чудо-садовника. Треску наделали столько, что, мне казалось, вместе с нами к береговому обрыву ломятся через кусты, молодую древесную посадку и цветники ещё несколько человек. Наконец устье овражка, Прабабушка на самом краю противоположного борта. От обновлённой беседки в густых кустах жасмина и сирени ведут вниз удобные, безопасные ступеньки из кирпича; с левой стороны установлены перила. Миг, и мы внизу. Причал оборудован тремя деревянными столбиками, у каждого на цепи лодка. Значит, отсюда не отплывали. Я внимательно осмотрел каждую квадратную сажень берега и мостков, заглянул под них в тёмную воду, не плавает ли под ними тело. Виконт помогал мне, как мог, чёрным мокрым носом, выпачканным песком и тиной, когтями мощных лап, разгребая речной гравий и наносы жидкой глины.
- Белозёрский! Оставайтесь на месте! Возьмите собаку за ошейник!
Я повиновался от неожиданности, выпустил из руки баул и успел ухватить за ошейник Виконта, который радостно заскулил и метнулся было на знакомый голос. К затону, держа наизготовку револьвер, осторожно, на каждом шагу озираясь, спускался член Боевой организации партии эсеров Саня (он же Филипп Филиппович Иванов, проще Филиппыч; актёр Алмазов, профессор археологии и прочая, и прочая - разве все клички в такой обстановке вспомнишь?). Чем ближе он подходил, тем больше убеждался я, что испуган он не меньше, чем я, хотя у меня в руке только палка, а у него безотказно стреляющая штучка с шестью патронами в барабане. Голос его тоже выдавал, хотя он силился придать ему твёрдость.
- Не будем делать глупостей. Мне жизни вашей не надо. Отдайте мне это и можете идти на все четыре стороны. Только оставайтесь здесь час и не вздумайте меня преследовать, иначе пуля. Я не шучу. Вы понимаете: шум поднимать не в ваших интересах. Отойдите в сторону.
Я догадался, «это» - баул с деньгами; не палку же он требует, не собаку. Чёрт с ними, с дедушкиными тысячами! Отложенного в карманы хватит, чтобы добраться до намеченного мною пункта на карте Российской Империи.
- Берите и уходите.
С этими словами я делаю шаг в сторону от упавшего на деревянный помост баула, нога скользит по нанесённому лапами собаки илу. Стараясь сохранить равновесие, выпускаю из руки ошейник. Виконту этого только было и надо. Семидесятифунтовое тело ласкового и нежного зверя взлетает по ступенькам навстречу новому другу своего обожаемого хозяина. А друг… стреляет. Звук над водой оглушительный. Пёс взвизгнул, кубарем покатился к моим ногам и закрутился на помосте, пытаясь ухватить пастью простреленное ухо, из которого обильно брызгала кровь. Не думая об опасности, я метнулся к Виконту. И в это время раздались ещё два выстрела один за другим.
«Всё, конец!», - промелькнуло в голове. Ни боли, ни страха, ни помутнения сознания. Зрение остро, как никогда, но всё, что перед глазами, видится в замедленном темпе: склоняется над речным обрывом, выпустив из руки револьвер, и медленно-медленно, отслаиваясь в сторону от ступенек, потом от перил лестницы, летит вниз боком, поводя руками, как дирижёр беззвучного оркестра, и также мотая головой, актёр провинциального театра Алмазов. Неспешно уходит под черную воду затона плечо, голова, рука, нога, вторая рука, и только левая нога в сапоге, как поплавок, некоторое время позволяет проследить направление, в котором Стривигор уносит тело. Наконец и этого не видно. И сразу всё окружающее принимает реальные формы, которым возвращаются звук и движение. Река плывёт вдоль берегов, а берега плывут вверх по реке, и облака продолжили своё течение, гонимые ветром; шевелятся деревья. Чувствую, как дрожит Виконт, прижавшись к моим сразу ослабевшим ногам в брызгах собачьей крови. Но смотрит он не на меня, от которого привычно ждёт помощи. Морда пса поднята к беседке. Я прослеживаю его взгляд.
Над краем обрыва склонилось смуглое лицо; прядь чёрных волос ниспадает на глаза. Борода в яркой зелени куста, как осколок антрацита.
Чёрная борода!
Садовник Прюмих.
Ещё миг, и видение исчезает; только куст затрепетал и ветка хрустнула под ногами.
Револьвер, выроненный актёром Алмазовым при падении в затон, я поднял с мелководья. В барабане было пять неиспользованных патронов. От шестого осталась закопченная внутри гильза. Оружие я взял себе на память о боевом друге.
Звуков трёх выстрелов никто не слышал. Стривигор, если и выдал тело, продырявленное в двух местах, случилось это в соседнем уезде, так как «Вести из Княжполя» ни о чем похожем не рассказывали.
Никто не видел, как я перевязывал оторванной от рубашки полосой ухо своего лучшего друга, отмывал его и себя от крови и грязи, затирал лопухами брызги крови на досках помоста. Иван необычный наш вид принял, видимо, за непостижимые развлечения господ. О Филиппыче даже не спросил, не его дело. Прохорова дома не оказалось, когда, сложив отобранные пожитки в дрожки, подъехали к крыльцу проститься; хозяин уехал с нотариусом. Я простился со стариком запиской, оставленной на серебряном блюде в прихожей.
Ехать через Чёрный лес уже не было смысла. Покатили в Княжполь. Там, на привокзальной площади, оставив несчастного пса в экипаже, я зашёл в церквушку поставить свечку за упокой души раба Божьего (имя его, Господи, тебе ведомо). Оставалось забрать вещи и покорного друга, проститься с Иваном и сесть в поезд.
Через десять часов прибыли в Москву. Мы с перевязанным Виконтом были заметной парой. Но после случая в парке над речкой я ничего не боялся. Какая-то необъяснимая уверенность в своей неуязвимости овладела мной. Тем не менее, по городу не гуляли, сразу переехали на извозчике на Казанский вокзал. Я протянул деньги в окошко кассира: «Первый класс, до Красноярска». До посадки ещё оставалось с полчаса. Поискал глазами телеграф. Да вот он, перед носом. Взял два чистых бланка. На одном написал: «Отъезд Болгарию решён. Благословите. Ваш Андрей». Над вторым задумался и вывел, усмехнувшись: «Младенец скончался смерти его не перенесу ухожу до встречи в Аду Филипп». Как я рассчитывал, телеграфист в смысл написанного не вникал, считая слова. Представил себе Григория и Клавдию, склонившихся над последней телеграммой, стало ещё веселее.
Одной дорожной ночью поезд замедлил ход у столба с надписью «АЗИЯ». Когда проехали его, обернулся и прочитал «ЕВРОПА». Мы с Виконтом, спящим со мной в отдельном купе на коврике, напротив застеленного дивана, были в Сибири. Сибирь - владение России, но не Россия; Сибирь сама по себе. Поэтому я сказал, провожая глазами удаляющийся к концу поезда полосатый столб: «Прощай, Россия!».
Все, с кем я разговаривал когда-либо о впечатлениях от поездки по Транссибирской железной дороге, в один голос сетовали на бесконечный, утомительный путь. Не так было со мной. Всю дорогу я отдыхал от треволнений последних лет, наслаждался свободой, беспечностью, возможностью запереться на замок и не выходить из купе часами. Еду нам с Виконтом приносили из вагона-ресторана. Выгуливал я собаку на остановках ранним утром и поздним вечером; по поезду разносили газеты и журналы. Выходить не хотелось, когда объявили Красноярск. Здесь мне задерживаться было нечего. Извозчик привёз нас к пристани, и ещё триста вёрст красивый белый пароход, развевая чёрный султан над стройной трубой, оглашая гудками берега великой реки, поднимал двоих уроженцев Старгородщины к Саянским горам вверх по течению Енисея, мимо каменных «перьев», именуемых Столбами. Куда до них знаменитым Геракловым! И вот слева, на высоком берегу протоки, отделённой от основной воды большим островом, появились низкие строения городка. «Минусинск», - сказали у меня за спиной.
Кудрявый извозчик, в чистом армяке, повёз нас от пристани широкой и прямой улицей к центру, застроенному каменными домами в два и три этажа. Отсюда параллельно Енисею вытекала улица Подсинская с чёрными избами по обочинам, она же Титовская. Я попросил возницу ехать по ней неспешно, стараясь угадать тот дом. Проехали открытое место, поросшее соснами. «Пески, - сказал мужик, показывая кнутом вправо. - Там погост». - «А слышишь, не знаешь ли чего об опальном царском офицере, что лет эдак семьдесят назад поселился здесь и взял в жёны девушку по фамилии Титова?» - «Как не знать! Я сам Титов. Его благородие Белозёрский вон в той избе жил, видишь, третья от Минусинки, слева. Тпр-р-р! Приехали».